Мадемуазель Виктория - Коротков Юрий Марксович - Страница 12

Больше никто не стреляет. Люди набились в маленький тир, цокают языками и одобрительно кивают после каждого выстрела. Вспотевший хозяин бегает взад и вперед: поднимать мишени и выкладывать пульки. -- Мистер, -- не выдерживает он наконец, -- мистер, хватит, вы меня разорите... Вы американец?

Вика переводит.

-- Нет, русский.

-- О-о, руси! -- араб поднимает кверху большой палец, -- Вторая мировая война?

-- Да. Летчик.

-- Мистер, я был проводником под Эль-Аламейном. В большой победе есть и моя маленькая доля. -- Хозяин тира кивает, поправляет очки и лезет под потолок за главным призом.

Посетители расступаются, пропуская Вику с папой. Вика гордо вышагивает, прижимая к груди тяжелую хрустальную ладью. Она слышит, как сзади почтительно шепчут:

-- Руси... Русский снайпер...

Папа откидывает со лба потные волосы.

-- Ну, не ожидал даже. Да... А это что?

Над прилавком свисает пук разноцветных перепутанных нитей. На прилавке -- жестяные баночки кока-колы и пива, пистолеты-зажигалки и всякая пластмассовая всячина.

-- Как бы это нам с тобой кока-колу вытащить? -- размышляет папа. -Ну-ка, Заяц, попробуй вот эту ниточку. Или нет, наверное, эту... А-а, тяни любую!

Вика дергает голубую нитку, и над прилавком подскакивает все та же вазочка с лебедями. Хозяин аттракциона с улыбкой протягивает ее Вике.

-- Девятая, -- в отчаянии говорит папа. -- Это уже слишком! Рядом молодой светловолосый европеец получает баночку

кока-колы и разочарованно вертит ее в руках.

-- Мистер, чейндж, -- предлагает Вика, протягивая ему злополучных лебедей.

"Чейндж" -- такое же международное слово, как "Зу". "Чейндж" -- значит "обмен".

-- Сенк ю, -- тотчас соглашается тот, и призы переходят из рук в руки.

У европейца симпатичное и будто бы даже знакомое лицо. Он улыбается, улыбается и Вика.

-- Полиш? -- спрашивает она.

-- Но, -- светловолосый европеец указывает пальцем в грудь, -- рашен.

Вика чуть не роняет хрустальную ладью на асфальт.

-- Папа! Пап! Скорее! Сюда!

Услышав русскую речь, "европеец" распахивает глаза.

-- Наши! -- кричит он. -- Наши!

Бежит папа. Бегут к "европейцу" мужчины и женщины.

-- Откуда?

-- Туристы. Из Хабаровска.

-- Из Анадыря.

-- Из Владивостока.

Папа торопливо жмет руки всем сразу.

-- Давно?

-- Две недели.

-- Скоро?

-- Через три дня.

-- Ну... как там?

А как сказать -- как там, на Родине? Как найти несколько слов, чтобы сказать самое главное, самое что ни на есть важное? Как уместить Родину в несколько слов? Говори хоть три часа, и все будет мало, останется еще что-то, что-то очень необходимое, о чем нельзя не сказать...

-- Снег у нас.

-- Реки тронулись.

-- Дожди в Москве.

-- В автобус! В автобус! -- торопит арабчанка-переводчица. И снова папа жмет руки:

-- Привет там передавайте!

Кому привет? И серому апрельскому снегу, и набухшим подо льдом рекам, и дождливому московскому небу...

Папа и Вика смотрят вслед отъезжающему автобусу.

-- Вот так... -- говорит папа. -- Встретились, поговорили... Между прочим, от Москвы до Владивостока вдвое дальше, чем до Каира...

Через три дня дальневосточники сойдут с трапа на бетонное поле Шереметьева. Экспресс помчит их в Москву, и за окном потянутся невесомые березовые рощицы, и поля, и деревеньки, низко нахлобучившие разноцветные крыши.

Вика всхлипывает.

-- Ну, вот еще, -- растерянно говорит папа. -- В такой счастливый день...

-- Домой хочу-у! В Москву-у!! И в Марфино... Чтобы галстук носить. Чтобы дождь был...

-- Целый год молодцом держалась -- и на тебе... Мы же не туристы, Заяц. У нас с тобой работа. -- Папа сам расстроен неожиданной встречей. -- Поехали к маме...

Они идут к автобусу, держа в руках безрадостные призы "Луна-парка".

ПИР ГОРОЙ

Солнце падает за небоскребы Эль-Гузы. В Египте нет вечера, только день и ночь.

Солнце катится по верхушкам эвкалиптов -- это еще день. Солнце валится за горизонт -- это уже ночь. В черном небе вспыхивают звезды и рекламы: разноцветные закорючки, точки, петли. Так малыши рисуют море.

А может, неспроста арабские буквы похожи на волны? Вода для арабов -это жизнь. И человеческую речь здесь услышишь только у колодцев, у Нила, у моря...

Иностранцы плотно запахивают пиджаки, арабы кутаются в шерстяные шарфы -- прохладно.

В Египте вместо зимы и лета -- ночь и день. И зимним днем можно испечься заживо, и летней ночью замерзнуть насмерть. В этом Вика сама убедилась, когда на обратном пути с Красного моря посреди пустыни сломался автобус.

Пока солнце лежало на барханах, ребята сидели в автобусе полумертвые от жары, а едва наступила ночь -- стали кутаться в пыльные половички. Потом взрослые побросали половички в песок, выломали сиденья, облили бензином и подожгли. Так и грелись у костра, пока не завелся мотор.

А расскажи кому-нибудь в Москве, что замерзал в африканской пустыне, -засмеют. Скажут, что замерзнуть в Африке -- все равно что рыбе в воде утонуть...

В Замалеке темно. Дома большие, многоэтажные, а горят всего несколько окон: в каждом доме одна семья. То ли дело ночная Москва! Такой узор разноцветных окон, и за каждым жизнь, люди...

Аза и Леми уже спят. Бавваб Али метет мраморные дорожки, Джон стрижет траву на игровой площадке.

-- Бхатрак, Али, бхатрак, Джон! До свидания!

-- Бхатрак, мадемуазель Вика.

У таиландского посольства все тот же полицейский жует длинную сигару. Из русской колонии доносится Настькин рев: ее укладывают спать. Так и живет колония: вместо побудки кри- чит муэдзин с минарета, а вместо отбоя -реактивный Насть-кин рев.

У подъезда одиноко сидит Светка, стукает о землю теннисным мячом. Вика останавливается рядом. Светка будто и не замечает ее -- роняет мяч на землю и ловит.

-- Ты чего сидишь?

-- Хочу и сижу. У тебя не спросила. -- Голос у Светки сиплый, зареванный.

-- Здорово сегодня было, правда? -- говорит Вика.

-- Кривда. Ничего здорового.

Вика молчит. Светка стукает мячиком.

-- И вообще мама сказала, чтобы я с тобой больше не разговаривала. И что так подруги не поступают.

-- Почему?! Я же правду сказала. А потом еще и соврала из-за тебя!

-- Честная какая нашлась! А ты видела, как на меня все смотрели? И Сашка, и Геленжевские...

Светка плачет, наклонив голову и стукая мячом о землю.

Вике жалко ее. Светка ведь не жадная, не злая, просто ей ужасно одиноко и скучно. Ее никуда не пускают, даже в Зу она ни разу не была. Родители ей ничего не покупают, кроме жвачки и дешевой кукурузы, и сами едят только суп из пакетиков. Зато они накупили много ненужных вещей -- ковров, посуды и еще чего-то. Вика раз была у Светки и сама видела: весь этаж у них завален всякой упакованной ерундой.

А однажды Вика краем уха слышала, как ругались папа и Светкина мама.

-- Я не понимаю, Владимир Иванович, -- говорила Светкина мама. -- Нет, я просто не понимаю, как можно тратить деньги на всякие пустые развлечения!

-- А я не понимаю, как можно экономить на своих детях, -- говорил папа. -- У детей должно быть нормальное детство, даже если они живут в другой части света!

-- Я не понимаю, как можно выпускать ребенка одного на улицу в чужой стране!

-- А я не понимаю, как можно этого не понимать! Дети во всех странах одинаковы и всегда найдут общий язык.

Так они не понимали друг друга минут двадцать и поссорились.

-- Пойдем к нам, -- предлагает Вика.

-- Не очень-то хочется...

Врет Светка. Ей-то очень хочется. И сидела она здесь, чтобы Вику встретить. Но родители не разрешают ей ходить в гости.

Если самим ходить в гости, надо и к себе гостей приглашать. Да еще угощать чем-то.

-- Пойдем! Лешка приехал...

-- Ну и целуйся со своим Лешкой. -- Светка отворачивается.