Выхожу на связь
(Очерки о разведчиках) - Булычева В. - Страница 59

Деметер слегка пожал протянутую руку и учтиво склонил голову; он не знал, как себя держать: должен ли он сказать традиционное «kezet csokolom»[5], что в данной ситуации означало бы, что он, венгерский офицер, считает эту женщину человеком, равным себе по положению. Или же, ограничившись каким-нибудь фамильярным приветствием, вроде «sZervusz, komaasszonyotn!»[6], сразу указать на дистанцию, их разделяющую. «Впрочем, о каких дистанциях я тут рассуждаю? — с иронией подумал Габор. — Это в моем-то положении!..» Поскольку, однако, отделаться молчаливым кивком головы ему показалось неприличным, он громко произнес:

— Добрый день. Погода действительно отличная.

В этот момент из глубины комнаты подошел молодой человек в военной форме; зеленые петлички без всяких звездочек свидетельствовали о том, что он рядовой и пехотинец. Вытянувшись в струнку перед Габором, он щелкнул каблуками начищенных до блеска сапог с короткими голенищами и, вытянув руки по швам, отчеканил по-венгерски:

— Честь имею доложить. Иштван Жарнаи, солдат взвода телефонной связи первого батальона десятого пехотного полка.

Габор внимательно вглядывался в лицо человека, с которым ему предстояло работать, которому он должен будет доверять, как самому себе. Первое впечатление было благоприятным: открытый высокий лоб, мягкая полуулыбка на чуть припухлых юношеских губах и твердый спокойный взгляд глубоко посаженных серых глаз.

— Szervusz, bajtars![7] — весело проговорил Габор и решительно протянул Иштвану руку. Они обменялись крепким рукопожатием, после чего Габор дружески похлопал своего будущего напарника по плечу. — Я думаю, пока мы здесь, нам незачем соблюдать субординацию и щелкать каблуками. А? — Видя, что Иштван смущенно улыбается, не зная, наверное, что ответить, как отнестись к его предложению, Габор перевел на немецкий язык свое предложение и спросил, что думает по этому поводу фрау майорин.

— Мне кажется, что Иштвану не следует отвыкать от внешних проявлений субординационных отношений между вами. Так принято в той армии, в мундирах которой вы скоро будете действовать, находясь в гуще ее… Так стоит ли вам сейчас перестраиваться на другие взаимоотношения — я говорю, разумеется, только о внешних проявлениях их, — зная, что в недалеком будущем строгое и неукоснительное их соблюдение явится для вас как раз надежным щитом? Я думаю, не стоит.

Габор и Иштван тотчас же согласились с доводами Марии. Видно было, что такое решение особенно по душе Иштвану, которому трудно было бы быстро перейти с «господином офицером» на дружескую ногу.

По просьбе Марии Жужа повела Деметера в его комнату, а заодно познакомила с расположением подсобных помещений в доме.

— Не угодно ли будет принять ванну с дороги?

«Ванна! Как давно это было! Кафельные стены, белоснежная ванна, горячая вода, теплый ласковый душ…» Разумеется, он не мог отказаться от такого заманчивого предложения. А Жужа вернулась в гостиную и стала накрывать на стол.

За столом было шумно и весело. Габор, чисто выбритый и помолодевший, непринужденно шутил, ловко оперируя двумя языками — венгерским и немецким. Но гвоздем программы оказался шофер Павлуша, который своей совершенно немыслимой смесью русско-украинского и немецко-венгерского языков буквально покорил всех.

Были, разумеется, провозглашены тосты — хозяйка поставила на стол бутылку выдержанного красного вина, знаменитой «Бычьей крови». Выпили за новые победы Красной Армии, за ее славную годовщину, которая как раз пришлась на этот день, за близких и друзей. Последний тост провозгласила Мария:

— Выпьем, друзья, за успешное выполнение предстоящего задания!

После обеда Габор, Иштван и Мария перешли за маленький столик, и Жужа принесла в маленьких чашечках дымящийся черный кофе.

— О, дупла![8] — воскликнул Габор, сделав небольшой глоток. Он прекрасно понимал, что в те трудные военные дни дупла настоящего черного кофе было большой роскошью. Этот лишний знак внимания к их венгерским вкусам и обычаям, знак заботы о них заметно растрогал Габора и Иштвана.

— А теперь, я думаю, будет неплохо, если Иштван расскажет кое-что о себе, о своей службе и обстоятельствах своего перехода на сторону Красной Армии, — сказала Мария. — Мне-то все это известно, а вот Габору, наверно, интересно будет послушать.

— Что ж, охотно расскажу свою короткую и малопримечательную биографию, — с готовностью согласился Жарнаи. Родился в 1921 году в селе Тисапюшпек, Сольнокской области, в семье полубатрака-полурабочего. Учился в сельской школе, потом в Будапеште, но получить законченное среднее образование не сумел — средств не было; пришлось пойти работать. На работу устроился в железнодорожное депо станции Сольнок… Впрочем, вскоре началась война с русскими и — «пожалуйте бриться»: призвали в армию.

Иштван рассказал дальше, что сначала он служил в Сольноке, во взводе телефонной связи, потом прошел специальный курс и получил профессию военного радиста и линейного телефониста.

В марте 1944 года его направили на фронт; вот тогда- то он узнал, почем фунт солдатского лиха. Началась тревожная и опасная жизнь солдата-радиста артиллерийского дивизиона полка. Жарнаи участвовал в боях под Керешмезё в Трансильвании. Оттуда их полк был переброшен на Карпаты; в апреле того же 1944 года их часть сражалась на перевале Торонья, а оттуда была передислоцирована под Станислав и Каламею. После нескольких дней кровопролитных и тяжелых боев, в которых венгры понесли огромные — потери, полк был отведен на отдых и расположен в 10 километрах от передовой.

Но отдых оказался слишком коротким; людей на фронте не хватало, и полк был снова брошен в бой. Весь апрель, май и первую половину июня опять пришлось вести беспрерывные бои, особенно под населенным пунктом Делабец. Кому-кому, а ему — линейному телефонисту на командном пункте полкового артдивизиона — было доподлинно известно, что, несмотря на все просьбы венгерских пехотных офицеров поддержать их в бою артиллерией, командир артиллерийско-минометного дивизиона, немецкий капитан, решительно отказывал в этом, высокомерно заявляя, что ему, мол, лучше знать, когда и куда следует направлять артогонь, что-де надо беречь снаряды и мины. А полк, принявший на себя весь натиск русских, нес все большие и большие потери.

Иштван замолчал, как бы заново переживая все виденное и испытанное в те трудные дни на фронте.

— Особенно тяжелым и кровопролитным был бой 19 июня, — продолжал он свой рассказ. — Всем было ясно, что остаткам нашего полка уже не сдержать противника и что он нас окружает. И снова на все просьбы пехотных командиров поддержать нас артогнем гитлеровцы отвечали категорическим отказом. А в это время русская артиллерия открыла огонь по Делабецу, отсекая город от защищавших его частей. Я сидел у полевого телефона и думал: «Зачем я торчу здесь? Чтобы выслушивать просьбы, которые все равно не будут удовлетворяться, чтобы быть свидетелем того, какие бессмысленные и огромные потери несет полк, а немцы нас и за людей не считают? Советские части подошли совсем близко. Многие из наших солдат чуть ли не вслух стали высказывать свои затаенные мысли, да я и сам думал, что нам нечего больше ждать, что давно уже надо было решиться перейти к русским. А более благоприятный момент вряд ли еще представится. Так что нечего медлить, надо тотчас же уходить и сдаваться в плен…»

Так в сердце молодого рабочего в солдатском мундире зрели те семена, что были заложены еще в Сольнокском депо его старшими товарищами по работе. Они не раз говорили и вспоминали добрым словом своих далеких братьев по классу в Советском Союзе. «Разве советские люди начали эту губительную войну? — рассуждали они. — Нет, русские рабочие никогда ничего плохого не сделали венграм, наоборот, они всегда нас поддерживали. А как они были благодарны тем нашим, которые помогли им в боях против контрреволюции и интервентов в годы гражданской войны на советской земле! Так зачем нужна нам, венгерским пролетариям, эта кровавая бойня?!» — Так думали и говорили многие товарищи Иштвана по работе в депо.