Влюбленный призрак
(Фантастика Серебряного века. Том V) - Архипов Николай - Страница 5

Это была совсем молоденькая девушка, недавно поступившая в лупанарий. Волосы ее напоминали золотую паутину. Руки и плечи поражали своей изящной красотой. Может быть, она была дочерью Солнца, светлая и невинная продавщица поцелуев!

Остановившись в нерешительности, она сказала так громко, что все ее услышали:

— Разве не могу я умереть завтра? Я очень хочу жить!

Все стоявшие вблизи нее оторопели.

Тогда двое юношей с темными, загорелыми затылками и знойными глазами повторили громким голосом:

— Разве мы не можем умереть завтра?

— Разве мы не можем умереть завтра? — повторил бледный философ с тяжелыми веками и напряженно сдвинутыми бровями.

Толпа разом зашевелилась. Кипучая волна жизни охватила ее. И все пришли в неописуемое смятенье. Сзади на нас еще напирали хотевшие смерти, но мы, стоявшие к костру ближе, вернулись к жизни.

— Не лучше ли остаться жить? — закричали мы изо всех сил, напрягая шейные мускулы, и, подняв руки, хлопали в ладоши.

Смеясь и ликуя, как веселые юноши, собравшиеся для гимнастических упражнений, прогнали мы проповедника смерти.

Сладостно зазвучали поцелуи. Разливалась пламенная радость. И никогда мы так не любили нашу маленькую, жалкую, кратковременную жизнь, как в этот незабвенный день.

Мирэ

РАМБЕЛЛИНО

В газетах появилось странное объявление:

«Чудо! Изобретен автоматический человек. Его зовут Рамбеллино. Он может ходить и в совершенстве воспроизводить все человеческие жесты. Но самое поразительное: он дает концерты! Техника его изумительна. В игре его чувствуется вдохновение великого артиста. Надеемся, что всякие комментарии излишни. Идите и удивляйтесь! Вы, наверное, не замедлите прийти к убеждению, что Жизнь слишком сложна и загадочна. С почтением, изобретатель автоматического человека, американец Д*. У*. В*.» Затем следовал адрес.

Маленькая графиня вздрогнула, прочитав объявление.

— Как это интересно! — сказала она.

Она задумчиво посмотрела на малиновую портьеру, очевидно, о чем-то соображая, что-то взвешивая, принимая какое-то решение. Потом она поставила чашку с недопитым шоколадом на стол, прищурила глаза, поправила каштановые букли и равнодушно сказала мужу:

— Надеюсь, ты возьмешь мне билет. Мое любопытство сильно затронуто.

За окнами, выходившими в сад, первые осенние листья кружились в воздухе, подобно золотым печальным птицам.

— Осень, напоминание о смерти, — подумала маленькая графиня. — Если я иногда не понимаю, зачем смерть, раз ничего еще не сделано, то чаще я не понимаю, зачем жизнь, раз нечего делать… Когда наши души находятся под гипнозом Красоты, это хорошо; но если их гипнотизирует мелкое, пошлое, грязное зло…

Она подошла к окну, посмотрела на поредевшую листву, сквозь которую местами — направо от окна — уже виднелись уродливые пятна высокой каменной ограды. Сад обнажался. Мокрые, усыпанные желтым песком дорожки уходили в серебристо-лиловатой грусти сумерек в безвестную даль. Не к замку ли верного рыцаря? Маленькая графиня резко засмеялась безжизненным, холодным смехом. Ее любимая собачка насторожила уши.

Дело было в том, что маленькая графиня никак не могла примириться с действительностью. Ее безумно тянуло к средним векам, к эпохе турниров, крестовых походов, удивительных замков, удивительных приключений, к мрачному, невыразимо гордому величию угасших человеческих страстей… Притом ее мало заботила отдаленность этой эпохи; ей не приходилось останавливаться на мысли, что ее склонность могла показаться чем-то искусственным, насильственно привитым. Она думала — безусловно признавая законность любви к современности, — что История — не что иное, как воплощение в строго определенных формах бессмертных идей, в свою очередь, являющихся ничтожной каплей в бездонном море Вечности, — и что эти идеи, во всей их совокупности, могут быть близки всякому, принадлежащему к человеческой семье.

— Если бы любовь… настоящая… Любовь как прообраз, как символ…

Она вздохнула. Отошла от окна, шурша сиренево-розовым шелком, полюбовалась альбомом изысканно-нежных гравюр и исчезла за портьерой, как тоскующее, странное видение.

В ее комнате была мебель с перламутровыми инкрустациями, зеленые ткани, забавные фигурки из слоновой кости, широкие листья оранжерейных растений. Она сняла платье; на минуту остановилась перед зеркалом с обнаженными руками. Эти руки были тонки и невинны. Нежные плечи казались плечами девочки. В немного резких, прямых линиях рта таилось странное нетерпение, ожидание трагедии. Большие глаза были преступными и чистыми одновременно. Это были глаза существа, способного на Любовь и не боящегося смерти, если Любовь захочет скрыться под маской смерти. В ее существе уживались кроткая нежность полевого голубого цветка и откровенная жестокость туберозы. Разве это не она стояла у окна круглой башни в трепетном ожидании юного жениха? Разве это не она бросила перчатку на арену, наполненную зверями, желая, чтоб ее возлюбленный поднял перчатку? Она обещала любовь, но могла поднести, как дар, смерть.

Маленькая графиня надела амазонку и шляпу, взяла хлыстик и вышла через боковую дверь на небольшой внутренний двор.

Когда она, ловко держась на лошади, очутилась за городом, ее окружили голубые угасающие горизонты, жемчужная вуаль еще теплого вечера окутала ее, темные очертания молодых перелесков поджидали ее, как насторожившаяся толпа людей и зверей. После часа бешеной езды она увидела еле уловимый, словно намеченный серебряным мазком волшебной кисти полумесяц. Она подобрала поводья и громко сказала дрогнувшим голосом, прозвучавшим в прозрачном воздухе, как торжественная клятва: «Если любовь, то — навеки…»

После концерта никто не мог дать себе отчета в том, что такое был этот таинственный пианист: человек или автомат… Все были страшно взволнованы и заинтригованы. Дыхание вечного Загадочного коснулось душ всех присутствовавших. Маленькая графиня, подойдя к эстраде, бросила к ногам феноменального пианиста очень красную, почти кровавую розу. Их взгляды встретились. У него были необыкновенные черные глаза. Содрогнувшись всем телом, она инстинктивно поняла, что «да… да… да…» Этот человек — или автомат — обещал ей не банальную историйку, но поэму вечной любви. Насильственно улыбнувшись, она отошла, побледневшая, играя веером.

Маленькая графиня подошла к большому, высокому дому, ничем не отличавшемуся от других домов. Это было грубое, убогое произведение современной архитектуры. Она остановилась у подъезда, охваченная сомнением: неужели он живет в этом доме? Рука ее — без перчатки, похожая на белый странный цветок — все же прикоснулась к звонку. Ей отворил чопорный американский слуга.

— Кого вам угодно? — спросил он.

Она ответила:

— Рамбеллино.

Он спросил опять:

— Как прикажете доложить?

Она гордо выпрямилась и сказала, с слегка удивленной улыбкой:

— Я — возлюбленная Рамбеллино.

Бритое лицо лакея скорчило гнусную гримасу:

— Господин Рамбеллино — автомат, изделие моего барина. Впрочем, я — только слуга…

Он распахнул перед ней дверь.

Маленькая графиня, приподняв вуаль, пошла за ним. Где она? Ее путь лежал по бесконечным залам необычайных размеров. Высокие потолки исчезали во мраке. Она видела только голые, мрачные, строгие стены. Кое-где на стенах висело древнее оружие. В одной зале топился камин: черные тени, с высунутыми языками и когтистыми крыльями, прыгали по стенам. Красное пламя, с вкрапленным в него золотом, казалось выходившим из чудовищного жерла. За одной дверью послышались тяжелые шаги закованных в железо людей. Маленькая графиня дрожала, но продолжала мужественно следовать за лакеем. «Путь к Любви идет не по тропинкам, украшенным розами, но по хрупким мостам над безднами, — подумала она. — Я теперь это знаю. И я… не боюсь».