Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Влюбленный призрак
(Фантастика Серебряного века. Том V) - Архипов Николай - Страница 15


15
Изменить размер шрифта:

— О, повелитель, меня зовут «Мышь», я уже сказал тебе, справедливейший. По норам и щелям жизни прячусь я, и все же попаду на зуб. Такова участь мыши…

Он запахнулся в пиджак и засмеялся тихим, болезненным смехом. Кулишенко неприятно передернуло.

— Вы притворяетесь сумасшедшим, однако я вижу, что вы не сумасшедший… Отвечайте, зачем вы были в спальной? Господин Ментолов не знает вас, вы, следовательно, тайно пробрались к нему в спальню с преступной целью. Вы хотели обокрасть его, убить, — у вас, может быть, к нему давняя вражда? Советую вам сознаться, вам же лучше будет.

— Дать ему хорошего, — медленно и мрачно проворчал городовой.

— Молчи, Кривень, — сказал Кулишенко резко. Он испытывал тревожную неловкость. Арестованный как будто посмеивался над ним, он не был похож на других, с которыми постоянно приходилось иметь дело. Кулишенко не мог прямо смотреть в его страдальчески-воспаленные глаза. Вот, необходимо допросить до конца этого странного человека и провести все по форме. Тоска. Шел бы ты, несчастный, своей дорогой, какое мне до тебя дело?

— Так как же? — спрашивал Кулишенко и рассеянно застучал карандашом о стол.

Неизвестный тихо улыбнулся.

— О, это был злой замысел. Но, клянусь, — ни красть, ни убивать я не хотел. Да, я люблю этих кошек, называемых людьми. Мне знакомы их бархатные лапки, острые когти и оскаленные хищные зубы… Маленькая мышь не может бороться с ловкими бархатными хищниками. Она спасает, как может, свой жалкий хвостик и прячется в подполье. Сторонкой, по канавам, в щели, в мусор… Ха-ха-ха! Сердце мыши окровавлено… Сердце мыши растерзано!

Кулишенко поднял голову. Лицо у человека было искаженное и страшное. Из глаз его покатились слезы. Сердце Кулишенко внезапно заныло. Было невыносимо продолжать допрос.

— Так вы ни в чем не сознаетесь? — спросил он упавшим голосом. — Но ведь были же вы ночью в спальне у Ментоловых? Зачем?

Арестованный улыбался хитро, про себя.

— Это было бы очень удачно… Для этого стоило потерпеть. Представь, повелитель, — при лампаде, проснувшись от любовных объятий… Ха-ха-ха! В углу у туалета! Посиневшее лицо и язык… Открытые мертвые глаза, бледные глаза алкоголика, устремленные в потолок, и ее глаза — прекрасные, безмерно широкие от ужаса, ее белые нагие руки, отчаянно простертые, отстраняющие смертельное видение… О-о! Как страшно и величественно!

Он напряженно вытянул руки и лицо его выражало безумный ужас.

«Сумасшедший», — уверенно подумал Кулишенко, и ему стало холодно. Он ничего не понял из дикого бреда, но сердце было уязвлено каким-то необъяснимым сознанием. Боль в затылке усилилась. Встал, и от движения заболели все члены. Он сказал городовому:

— Уведите его обратно. А я доложу приставу.

Арестованный больше ничего не говорил. Он погас, поник и покорно вышел с городовым. Кулишенко вздохнул, как будто освободился от гнетущей тяжести.

— Эх, люди, — сказал он тихо, сам не зная, — жалеет или осуждает. Он подумал о том, что следует как можно скорее бросить эту службу и поступить на какое-нибудь другое место, — в департамент какой-нибудь, что ли, или просто по коммерческой части. Ведь у него есть аттестат среднеучебного заведения. Случайные обстоятельства заставили его нести эту тоскливую службу. А сердце всегда тянулось к простым и теплым отношениям с людьми.

Он доложил приставу о допросе, и тот, выслушав, сказал:

— Придется самому этим заняться. Должно быть, притворяется, мерзавец. Кулишенко, у вас ужасный вид. Если вы больны, идите домой.

Его, действительно, знобило. Он все же дождался конца присутствия и совершенно разбитый пошел домой в сыроватую, одинокую, неуклюжую комнату, и там серая печаль властно обняла его душу.

На вечернее дежурство он не пошел, принял аспирина и улегся в постель. Его сильно лихорадило, он впал в забытье, и уродливые видения наполнили сон. Маленький человек, с огромной головой и безумной усмешкой на лице, наступал, и когда Кулишенко в страхе замахивался шашкой, человечек мгновенно превращался в крошечное уродливое существо, похожее на мышь, и прятался в темный угол за стол, и от этого холод проходил по коже.

Кулишенко вдруг очнулся от страшного треска и сел на постели. Он тяжелыми, наболевшими глазами обвел комнату, тускло освещенную керосиновой лампой. Тоска и одиночество присосались к его сердцу. В комнате было безнадежно тихо. Треск повторился за ширмами, где-то в углу комнаты. Кулишенко вздрогнул, не понимая, в чем дело, и через несколько мгновений сообразил, что в углу громко скребется мышь. Он замер на постели, поджав под себя ноги. У него была необъяснимая, доходящая до болезненного боязнь мышей. Ему пришлось много в жизни перенести и встречать много опасностей, но никогда он не испытывал такого страха, как при виде мыши.

Он долго с дрожью прислушивался к противному треску, — мышь как будто ломала и дробила сухой трескучий предмет. Кулишенко боялся лечь, он прислушивался и думал:

«Откуда это? Здесь не было мышей». Треск затих, и Кулишенко настороженно ждал в наступившей глухой тишине.

Вдруг оттуда, где раздавался треск, послышалось тихое и тонкое ворчание.

Холодея, Кулишенко встал с постели и, осторожно выйдя из-за ширм, заглянул в слабо освещенный угол. Он чуть не упал от страха. В углу, на трубе от парового отопления, сидела огромная мышь и смотрела на него черными блестящими глазами. У нее была серая спина, рыжее, пушистое брюхо и свиная мордочка. Она сидела неподвижно, тихо мурлыкала и жалобно смотрела на Кулишенко.

— Ш-ш-ш… — погнал он ее, но она не тронулась с места.

Тогда он, дрожа всем телом, пошел взять какой-нибудь предмет, чтобы бросить в мышь.

Он слышал позади тихое и тонкое ворчанье. Вернулся с чугунной пепельницей. Но когда взглянул на трубу, там уже не было мыши. Совсем разбитый, лег он обратно в постель, и болезненное забытье туманило его сознание. Несколько раз в эту ночь он просыпался и расширенными, напряженными глазами всматривался в темный угол.

Он проснулся поздно, с тяжелой головой и ломотой во всем теле. Тоска и затерянность сразу наполнили его, как только он увидел свою комнату. Преодолевая слабость, он оделся и пошел на службу. Дома невыносимо было оставаться, и он даже задумался, почему так осиротела его комната?

— Ваше благородие — прискорбный случай, — доложил городовой Кривень, как только Кулишенко вошел в управление участка.

Сердце у него дрогнуло и сжалось.

— Этот самый, который «мышь»… повесился…

Кулишенко тупо смотрел в лицо городовому. Ноги у него заныли и ослабели.

— Как же это? — спросил он упавшим голосом.

— Ночью, когда все спали — известно, там больше, которые пьяные, — ну, он рубашку порвал, скрутил жгут и на решетку привязал. Арестованные крик такой подняли.

— Ах ты, Боже мой! — сказал Кулишенко и озабоченно, глубоко задумался. Он медленно пошел в комнату к приставу. Тот был хмур и зол и, не глядя на Кулишенко, резко сказал:

— Нужно произвести строгое дознание. Черт знает, какая дикая история…

Весь день прошел, как тяжелый бред. Страшной маской смотрело на него синее лицо мертвеца с выпученными глазами и слипшимися от последнего пота волосами. Это было самое страшное из всех мертвых лиц, которые он видел за свою жизнь.

Вечером он с отупевшей головой и воспаленными глазами упал, не раздеваясь, в постель и тотчас забылся кошмарным, давящим сном. В этом сне не было никаких видений, только невыносимая больная тоска, помимо сознания, владела его испуганной душой и, как огромный холм, давила грудь. Он с мучительными усилиями двигался во сне на постели, стараясь свалить с груди эту тяжесть. Но тяжесть росла — вот-вот она его раздавит, распластает, как муху.