Черный ангел
(Фантастика Серебряного века. Том IV) - Ежов Николай Иванович - Страница 26

— Спит! — прошептал человек в халате. — Можно приступать…

Все так же тихо, на цыпочках, как и пришли сюда, подошли к возвышению. Роль медиума, видимо, пала на человека, одетого в халат. Он поднял руку над спящим и стал проделывать пассы, в то время как другой взял руку усыпляемого и наклонил над ним лампу.

Сеанс начался.

— Спите, спите! — услышал я равномерный голос медиума. — Спите!

Несколько минут продолжалась жуткая гробовая тишина. Потом тот же голос продолжал:

— Слушайте, вы сейчас переносите ужасную боль…

Лицо усыпленного задергалось гримасами муки, и тело конвульсивно задрожало.

— Вот боль становится все нестерпимее и нестерпимее… Вам тяжело дышать, вы чувствуете, что на грудь вам ложится какая-то страшная тяжесть… Все сильнее и сильнее… Вы чувствуете, что к вам подходит — смерть…

Глухо прозвучало страшное слово в тишине маленькой комнатки. Голос медиума прерывался от волнения. Шея у спящего побагровела, руки дрожали и голова как будто пыталась оторваться от подушки.

— Вот вы умерли. Ничего нет… Около вас непонятная, незнакомая вам тишина. Но вот вы начинаете что-то переживать, непонятное ни для кого, кроме вас. Говорите о вашем переживании.

Опять временная тишина, напряженное внимание всех склонившихся над загипнотизированным и тревожное ожидание его слов.

— Говорите, говорите, — властно повелевает медиум. Слышите!..

И полилась полунесвязная, полубредовая речь…

— Хорошо, хорошо… Легко, очень легко. Все прозрачно… Руки проникают в какую-то твердую массу… В теле не чувствуется никакого веса… Хорошо, хорошо… Какая особая, нежная теплота!.. Все голубое. Вот какой-то огонь. Подошел к нему, огонь твердый, не жжется. Все голубое-голубое… куда-то плыву. Ой, страшно, страшно… Вот кто-то подходит, слышу голос, а тела нет. Кто-то входит в меня. Вот что-то постороннее вошло в грудь. Тише, тише, тяжело… Ради Бога — тише… Да тише же, не давите…

Я взглянул на спящего. Трудно передать то состояние, которое, должно быть, охватило этого человека. По лицу у него текли крупные капли холодного пота. Все тело дрожало и билось в такой судороге, какую можно сравнить только с падучей.

Я схватил за руку медиума.

— Будет! Послушайте, ведь вы же мучаете его?!

— Будет! Действительно, будет, — проговорил кто-то около меня.

Медиум еще ближе наклонился к спящему и почти крикнул ему в уши:

— Слушайте, к вам возвращается тело, вы начинаете чувствовать себя, у вас опять начинается физическая боль, больно руке! У вас оцарапана щека! Вы возвращаетесь к жизни, вы живете. Проснитесь…

Проснувшийся приподнялся на возвышении и дико посмотрел на окружающих…

Мы перешли снова в гостиную. Стало как-то веселее на душе и от голубых обоев, и от яркого света, и от сознания того, что этот мистический сеанс окончен.

— Ну что, видели? — с ласковой улыбкой спросил меня один из присутствующих на сеансе. — Понравилось?

Я что-то ответил и просил разрешения снять самую интересную часть сеанса. Мне дали согласие. На прощание медиум опять обратился ко мне:

— Скажите, вы, наверное, ожидали большего, вы, наверное думали, что все это обставляется ритуальными подробностями… и другой мишурой… Совершенно напрасно! Мы просто хотим использовать все пути, какие только могут быть предоставлены человеку для того, чтобы изучить нашу самую страшную и последнюю гостью — смерть…

Олег Леонидов

МОСКОВСКИЕ МАСОНЫ

(Письмо из Москвы)

В одном из глухих переулков Арбата, в глубине занесенного снегом сада, высится с виду невзрачный старинный двухэтажный особняк.

В особняке постоянно опущены тяжелые занавески. По вечерам и ночью, до самого рассвета, через них едва пробивается легкий, призрачный, неяркий свет.

Многие обитатели переулка, проходя мимо особняка, всегда молчаливого и загадочного, строят всякие предположения о том, кто живет в нем, почему это постоянно опущены занавески и нет ли здесь какой-нибудь тайны?.. Ходят уже разные легенды о какой-то княжне, потерявшей на войне жениха, а теперь психически заболевшей, о совещаниях политических деятелей, но на самом деле в таинственном особняке собираются московские масоны. Такие существуют здесь. Правда, от прежних масонов они сохранили только внешние знаки своего достоинства, основа нового ордена не столь мистична: не та теперь жизнь, не те люди, но все же побывать в этом особняке очень любопытно.

Вы подниметесь по широкой мраморной лестнице николаевских времен. На двери крестик и три точки — условный знак новых масонов. В каждом собрании точки варьируются, меняется по отношению к ним и положение креста и, соответственно с этим, иным становится пароль для входящих на собрание. Приезжать разрешается сюда только с завязанными глазами, чтобы вновь прибывающий не знал, где, на какой улице и у кого он находится.

Хозяин квартиры и все посвященные в черных масках.

В передней вновь прибывающего встречает слуга-японец, от которого ничего ровно добиться нельзя: он едва понимает по-русски, а говорить совершенно не умеет.

В зале с колоннами и развешанными пестрыми, причудливыми тканями мягкий полусвет от экзотического фонаря, затененного голубыми материями.

Вы проходите дальше, в кабинет, где около дверей высятся старинные царские врата с редкой живописью, вывезенные, вероятно, хозяином дома из какой-нибудь северной деревянной церковки. У царских врат в черном плаще с капюшоном, резко спадающем на закрытое маской лицо, стоит охраняющий входы с мечом и кадильницей. Вновь прибывающий должен класть земные поклоны и принести клятву, что никогда и никому не расскажет о том, что здесь услышит и увидит.

Узкий коридор, темный и жуткий, маленькая дверь, точно в подземелье, вся в тканях. Какие-то странные, одурманивающие голову ароматы — смесь ладана и белладонны.

Сначала слегка кружится голова, захватывает дыхание, перед глазами какая-то густая пелена, точно черная, в несколько раз сложенная вуаль. Но вот понемногу что-то начинает проясняться, и вы едва различаете стоящие у стен турецкие длинные диваны, закиданные подушками, подушки на ковре. Силуэты людей. Вы их не знаете, как и не ведают они, кто открыл дверь в эту комнату. Все в масках.

И когда глаз свыкается с темнотой, вам как-то дико видеть всю эту обстановку — экзотическую, точно из восточной сказки — ковры, диваны, ткани, китайские божки по углам, спускающиеся с потолка светильники, в зелени, розах, хризантемах и орхидеях. И на этом причудливом, необычном фоне модные дамские туалеты, фраки и смокинги, запах ладана смешивается с запахом пряных духов. Все это такая дикая, волнующая фантасмагория!..

Вы занимаете место на одном из диванов. Больше уже не ожидают никого, и потому сейчас должен начаться обряд посвящения.

В одном из углов находится круглый столик, накрытый парчовым платком. На столике кадильница и восковые свечи. В углу рыцарь этого ордена в настоящих тяжелых доспехах. Внятным, резким голосом, выкрикивая отдельные слова, читает он устав ордена. В этом уставе — сплошной призыв к греху. Здесь с ужасающей правдивостью говорится о том пире во время чумы, который празднуем мы все, находящиеся в тылу, о тех ужасах, какие происходят в огне сражений и пороховом дыму. Рыцарь говорит, что близок и наш час, что зловещая колесница смерти скоро проедет и мимо этого старинного особняка, а потому — да здравствует грех с его наслаждением, с его чарами и волшебством!

Отдельные слова орденского устава присутствующие повторяют то заунывными, то торжественными голосами, и в их возгласах чудится дыхание вильсоновой трагедии[15], чудятся эти ужасающие своей вдохновенностью строки: