Кричащие часы
(Фантастика Серебряного века. Том I) - Елачич де Бужим Гавриил - Страница 57

Если есть загробная жизнь, то моя душа обвенчается там и будет счастлива — если там нет ничего, то рабе земной лучше угощать своим телом червей, чем скучно жить с человеком, встречаться украдкой, страдать и знать, что его не любишь, но оставить его живая не можешь. — Не надо больше обманов, ни страдания… Теперь я не стыжусь своей родни. Если ты пойдешь и скажешь ей правду, то не меня будут проклинать родственники, а тебя. Я знаю, ты моему письму не поверишь.

Поди и узнай!

Мои письма не сжигай, а отдай моей маме — пусть не думает она, что я чистая и хорошая — меньше будет плакать.

Ирма».

Письмо упало на пол, он схватил себя за горло, сильно сжал и держал долго, боясь, что внутри кто-то закончит и к нему прибегут чужие. Потом, когда это прошло, он поднял с пола ее письмо, свернул и, подозрительно оглядываясь, положил себе под подушку. Спрятав письмо, поправил подушку, встал и подошел к столу. Со стола на кровать принес желтый костяной ящичек, раскрыл его и вынул бритву.

— Вот… понимаю… — думал он, проводя бритвой по ремню, — мука и тайна в том, что часы внутри стучат…

Нет. Они хотят закричать… если я их не достану, не погляжу, то меня свяжут и увезут — надо их вынуть… Как я раньше это? Я давно понял — надо!

Он торопливо снял жилет и рубаху, уверенно ощупал грудь: «Вот тут — с левой стороны!..»

И бритва вновь услужливо засверкала, бегая по желтому ремню…

Гавриил Елачич де Бужим

ЧАСЫ АДАМА БЕН-АДАМА

Прошло уже около недели с того дня, когда непонятным образом исчез из своего рабочего кабинета молодой, но пользовавшийся широкой известностью в ученом мире гебраист Аполлон Маркович Гардич. Еще накануне своего исчезновения он читал в тесном кругу любителей изучения еврейской древности реферат о некоторых особенностях назоретского произношения, реферат, представлявший эскиз к большому труду, над которым он работал: «О влиянии древнееврейского языка на языки арийские». В день своего исчезновения его видел утром один заходивший приятель, а когда вечером, в назначенное Аполлоном Марковичем время, на его квартиру стали собираться гости, чтобы дослушать прерванный накануне реферат, то кухарка объявила им, что Гардич заперся в кабинете и не отвечает на вопросы. Обеспокоенные гости, посоветовавшись между собой и долго тщетно стучавшись в дверь, решили, наконец, взломать замок, но в кабинете никого не оказалось. Позвали кухарку, допросили ее, но она клялась и божилась, что Аполлон Маркович в часа дня вошел в кабинет и никуда не выходил оттуда. Николай Маркович, брат гебраиста, на правах ближайшего родственника дал знать куда следовало о странном происшествии, были предприняты розыски, не к чему ни приведшие, и вот прошло уже около недели, а о несчастном Гардиче не было ни слуху ни духу.

Сильно удрученный исчезновением брата, сидел Николай Маркович в его кабинете и перебирал рукописи, валявшиеся на столе.

Вдруг его внимание было привлечено какой-то странной коробочкой вроде футляра старинных карманных часов. Заинтересованный, он открыл ее, из нее выпал сложенный вчетверо лист писчей бумаги, кроме которого в ящичке оказался еще небольшой ключ с пятизубчатой бородкой и кусочек замши. Внутри футляр представлял еще больше сходства с футляром для старинных часов-луковиц, только очень большого, с кулак величиной, размера.

Повертев в руках ящичек, Николай Маркович отложил его в сторону и развернул выпавший лист. Бумага была сплошь исписана характерным, бисерно-мелким, но четким почерком Аполлона. Не желая быть нескромным, Николай Маркович отложил было его в сторону, но случайно прочитанная фраза заставила его вздрогнуть; он надел пенсне и стал читать. По мере того, как глаза его скользили по строкам, выражение лица становилось все встревоженнее и встревоженнее. Дочитав до конца, он потянулся к футляру, открыл его, вынул ключ, затем глаза его наполнились слезами и, опершись головой на руки, Николай Маркович беззвучно заплакал.

Вот что было написано на листе, выпавшем из странного ящичка:

«Дорогие мои! Не старайтесь разыскать меня, ибо меня больше нет между вами, но и не служите по мне панихид, ибо в го время, как вы читаете эти строки, я, Аполлон Маркович Гардич, сознаю и чувствую себя живым, здоровым и полным силы, хотя нигде на земле вы не отыщете моих следов. Это странно? Не правда ли? Но это так на самом деле. Сейчас у меня мало времени, чтобы подробно сообщить вам все, что со мной произошло и поэтому я ограничиваюсь только этим кратким письмом, чтобы просить вас обо мне не беспокоиться и удовлетворить ваше вполне законное любопытство касательно моего исчезновения. Я не любитель длинных предисловий и потому непосредственно перехожу к фактам, происшедшим в последний день моего с вами пребывания, 27 марта. На другой день после моего реферата, я сидел у себя в кабинете и готовился ко второй части доклада, имевшего быть в тот же вечер, как ко мне позвонили. Кухарка была в лавке и я сам отпер дверь. Предо мной стоял старый, обтрепанный еврей с немного фанатичными глазами:

— Вы господин Гардич?

— Я. Что вам угодно?

— Разрешите на пару слов?

Я провел еврея в кабинет, недоумевая, что ему от меня нужно, но вы сейчас поймете, как я был удивлен, когда узнал цель его визита. Старик вынул из кармана деревянный часовой футляр, поставил его на стол и начал:

— Видите ли, господин Гардич. Я скоро, на днях, умру и у меня никого нет, и люблю я в мире только две вещи, свой святой древний язык и вот эту игрушку. Ваши труды по гебраизму я читал, они кишат ошибками (признаться, от этих слов меня слегка передернуло), но вы первый из ученых, вставший на верный путь при изучении языка Моисея, Авраама и Иакова и поэтому вам и никому другому я и решил оставить в наследство эту… эту игрушку, которая поможет вам изучить наш язык так, как никто в мире его, кроме меня, не знает. Извольте видеть. Эта вещица, которую я вам принес и которую я у вас оставлю, что бы вы ни говорили, обладает свойством таинственным, суеверные люди скажут, чудесным, свойством переносить пользующегося ею в ту точку земного шара и в то мгновение времени, которые предварительно были отмечены на этих двух циферблатах. Как это происходит? Очень просто: на правом циферблате вы отмечаете географическую широту и долготу желаемого места, на левом переводите стрелки на известное тысячелетие, век, год, месяц соответственно знаку зодиака, в котором находится солнце, и день. Затем вы прикладываете весь прибор к середине груди на том месте, где ребра образуют впадину, и три раза поворачиваете этот пятибородный ключ в замке. Тогда, благодаря ряду заключенных в часах приспособлений, из которые механические приборы играют наименьшую роль, ваше тело распадется на невесомые эфирные частицы, которые войдут в мировой эфир, для которого, как вам известно, нет ни времени, ни пространства, являющимися лишь представлениями нашего мышления. Ваша же душа и дух, освобожденные от телесной оболочки и подгоняемые вашей волей, проявившейся в постановке часовых стрелок на определенную точку пространства и времени, смогут собрать из мирового эфира новые частицы, вполне соответствующие прежним и строению вашего духа и души, в желательном месте и моменте. Я знаю, вы считаете меня за сумасшедшего, Аполлон Маркович, но меня это нимало не беспокоит, потому что я знаю, что после моего ухода вы проделаете все, что я сказал. Платы за эти часы мне не надо. Обещайте мне одно: когда весь ваш труд по древнееврейскому языку будет закончен, посвятите его памяти Адама бен-Адама, то есть мне. Да, вот еще что. Имейте в виду: ключик легко выпадает и с ним надо быть осторожным, так как без него аппарат не действует. А засим прощайте.

Я не успел опомниться от удивления, как за моим посетителем захлопнулась входная дверь, и тут только я сообразил, что фанатичные глаза старика действовали на меня гипнотически, принудив неподвижно выслушать всю только что приведенную речь. На миг мне показалось, что я галлюцинирую, но часы и футляр лежали на столе. В эту минуту часы пробили три, я позвонил кухарке, чтобы она мне дала чаю и, напившись его, я хотел продолжать заниматься. Но работа не клеилась. Словом, кончилось дело тем, что я, справившись по географическому атласу о месте нахождения Иерусалима, поставил стрелки правого циферблата на 35° 14’ В./Д. от Гринвича и 31° 47’ 10" С./Ш. Затем передвинул стрелки времени назад без малого на 2000 лет и, закрыв глаза, повернул ключ.