Из глубины глубин
(Рассказы о морском змее. Том II) - Иванов Всеволод - Страница 4

На песчаной полоске берега у скал виднелись многочисленные следы людей: это были своего рода визитные карточки тех самых приятелей капитана Гинца, о которых он теперь, не знаю почему, собственно, не мог равнодушно слышать. То ли был недоволен, чудак, довольно низкой оценкой его личности, то ли сердился, что бедные дикари так упорно добирались до его шкуры.

Но в данный момент берег был абсолютно свободен.

В чем дело? Почему они сбежали? Тут могли иметься разнообразные предположения.

Дело в том, что на Соломоновых островах несколько раз подряд перед тем побывали американцы, которые ведь не очень справляются с существующими в мире законами и не стесняются пускать в ход пушки при всяком удобном случае.

Очень возможно, визиты моряков так напугали дикарей, что едва завидев приближающееся к островку «Сузи», самое мирное судно в мире, хотя, правда, и снабженное на всякий случай парочкой палубных орудий, дикари поторопились удрать в дебри и трущобы в центре острова, куда за ними пришлось бы посылать целую экспедицию.

Но я не был в особенно большой претензии на отсутствие хозяев: иногда они выказывают, как мы видели на примере Гинца, слишком горячие симпатии и чересчур усердное гостеприимство, доходящее до предложения гостям занять местечко на вертеле или в «священном котле»…

А я, знаете, человек грубый, китайские церемонии для меня нож вострый. Предпочитаю, чтобы меня оставили в покое и только бы не мешали мне делать мое дело.

Ну вот я и принялся сейчас же за работы.

Прежде всего, я поставил мою «Сузи» на якорь, чтобы она, — довольно-таки шаловливая персона, — не вздумала без моего ведома свести ближайшее знакомство с прибрежными камнями или не пожелала бы заглянуть на дно морское, чтобы там узнать, как поживает ее старая знакомая, «Джессика».

Ну, потом я отправил партию вооруженных матросов на берег устроить там маленький лагерь.

Но, впрочем, раньше я отправил штучек пять или шесть послов к туземцам, — тем самым, помните, которые отправили на убой миссионеров.

Моих «послов» людоеды съесть не могли бы, потому что это были особые чугунные послы и начинены они были не чесноком, а порохом.

Проще говоря, я повернул в сторону берега обе мои пушки и шарахнул по скалам и по близкому перелеску гранатами. Гранаты полопались там, на камнях, среди стволов деревьев, нашумев порядочно, во всяком случае, совершенно достаточно для того, чтобы у дикарей отпала охота скоро показываться на берег и заглядывать в дула моих пушек. А больше мне ничего и не требовалось.

Как только лагерь был готов, то есть окружен импровизированными окопами и снабжен парочкой деревянных бараков, я сейчас же принялся за настоящую работу, то есть за добывание всего, что могло пригодиться мне из добра, затонувшего вместе с «Джессикой».

Тут, понятно, прежде всего понадобились водолазные работы.

Я свято сдержал слово, данное мною на прощанье капитану Гинцу, и, лично спустившись на дно, осмотрел подробно корпус «Джессики», чтобы выяснить, можно ли поднять судно и стоит ли, вообще говоря, возиться с этим.

Осмотр дал малоутешительные дли Гинца или, правильнее, для Ллойда результаты: судно было обращено в растоптанную галошу. Весь корпус расколочен. Киль на огромном протяжении измят, руль выворочен, палуба обратилась в нечто невероятное: словно внутри судна в момент гибели произошел взрыв, изломавший доски палубы и полуразрушивший трубу.

Да и в корпусе судна имелось столько пробоин, что если бы кто вздумал чинить его, то пришлось бы латку насаживать на латку.

Может быть, годились бы на что-нибудь машины, если бы…

Если бы я от самого Гинца не знал, что цилиндры-то еще до крушения выскочили из гнезд и что весь механизм, говоря попросту, обратился в подобие яичницы всмятку…

Словом, поглядев на «Джессику», я должен был сказать ей:

— Покойся, милый друг, до радостного утра!

Много судов ведь лежит на дне морском. Есть такие места, которые у нас, моряков, носят характерное название «морских кладбищ», потому что там погибшие суда буквально завалили морское дно. И смею вас уверить, среди этих «морских покойников» можно найти немало таких пароходов, которые находятся в неизмеримо лучшем состоянии, чем «Джессика». А никому и в голову не придет мысль о том, чтобы возиться с ними, вытаскивать, чинить и снова пускать в ход.

В наши дни ведь судостроение сделало такие большие успехи, что вам выстроят пароход любой величины чуть ли не скорее, чем сапожник добрых старых времен шил на заказ рантовые сапоги. И такой новый пароход сплошь и рядом обходится дешевле, чем обошлись бы работы по вытаскиванью со дна моря какого-нибудь затонувшего «Альбатроса» или разбившейся «Джессики», особенно если для этих работ надо посылать чуть ли не целую экспедицию в дальние края.

Впрочем, я знаю случай, когда один владелец парового судна аккуратно выуживал его из воды пять раз.

Судно это было, надо признаться, прекапризное.

Должно быть, инженер, который создал его чертежи, все время думал о сооружении именно подводной лодки…

Но это история долгая, я о ней лучше расскажу в другой раз, а теперь вернусь к изложению моих собственных приключений.

Ну-с, осмотрев «Джессику» и убедившись, что извлечение перламутровых раковин не представит особых затруднений, ибо бока судна разворочены и даже часть раковин высыпалась из трюмов на дно моря, я дал обычный сигнал матросам, поджидавшим меня на лодке с аппаратом, при помощи которого они накачивали воздух в мой водолазный костюм.

— Подымай!

И меня подняли.

Едва с меня сняли медный шлем, обращавший меня в какое-то чудовище, как мой старый испытанный боцман Перазич, далматинец родом и лихой моряк, заявил мне:

— А у нас новости есть, капитан!

— Какие?

— Да я должен об этом вам подробно доложить!

— Выкладывай!

Вижу, Перазич как-то жмется. Явно не хочет говорить матросах. Секрет какой-то…

Я знал старого далматинца за человека серьезного и никогда попросту не болтающего, и понял его.

— Впрочем, нет! — сказал я. — Пойдем-ка ко мне в каюту. Да вели коку захватить бутылочку винца и принести кусок ветчины. Прогулка по дну морскому, должно быть, очень полезна для тех, кто страдает отсутствием аппетита. Я проголодался. Покуда будем закусывать, ты, старая акула, расскажешь мне все твои новости.

Едва мы разместились за столом в моей каюте, как Перазич мне заявил:

— Приходил один туземец.

— Спрашивал, нет ли у нас на продажу парочки миссионеров? — засмеялся я.

— Нет, командир! Про миссионеров-то он говорил, это верно, но совсем в другом роде!

— Может, хочет нас снабдить ими? Покорно благодарю! Я другим товаром торгую!

— Да нет же, капитан! Ну, вы лучше слушайте!

— Слушаю и то! Повесил уши на гвоздь внимания!

— Этот дикарь болтает с грехом пополам по-немецки.

— Вот как? Лингвист, значит!

— Да. Говорит, научился именно у тех самых миссионеров, которых потом…

— Которых потом его сородичи съели, как мы с тобою эту принесенную коком ветчину? Дальше!

— Ну, дальше-то я не мог хорошо разобрать, в чем дело. По-немецки я давно разучился болтать. Мы, триестинцы, сами знаете, терпеть не можем тедесков! Ну, а дикарь-то, кстати, еле-еле лапти плетет по-немецки, я думаю, и природному немцу сговориться с ним было бы трудно.

— Но ты-то сговорился?

— Да кое-как. То есть я понял кое-что, но, разумеется, далеко не все, из того, что он мне сообщал.

— А что же он сообщал?

— А вы послушайте!

Показал он на море, потом ткнул пальцем вниз, значит, указывает, что речь идет о морском дне.

— Может быть, да, может быть, нет! Но продолжай.

— Ну, потом машет рукою, твердит:

— Не надо. Не надо.

Я его спрашиваю:

— А почему?

А он отвечает:

— «Зеленая смерть»!