Лунные танцы - Воронцова Наталья - Страница 86

— Ну что ты все время ходишь как сонная муха! — дружески журил Леру энергичный, деятельный Маркус, возвращаясь с бодрящей утренней пробежки. — Ну займись хоть чем-нибудь! Познакомься с соседками, сходи в парикмахерскую, в кино. Развейся! Сколько можно сидеть дома и думать непонятно о чем!

Но Лера пропускала его замечания мимо ушей. Она слишком ценила свое нынешнее состояние и опасалась неосторожным движением разбить хрупкий сосуд с трудом обретенного спокойствия. Были, однако, и в этой жизни моменты, когда становилось очевидно, что и сегодняшнее состояние — всего лишь иллюзия, миг, а пробуждение неизбежно, как смена времен года, но Лера с завидным упорством гнала свои опасения прочь, не позволяя воспоминаниям и предчувствиям заполонять собой сознание. Она научилась почти полностью абстрагироваться от боли…

О том, что предшествовало ее отъезду в Германию, она старалась не думать. Лера спрятала подальше старые дневники, сожгла фотографии. Все, что могло причинить ей боль или взбудоражить память, осталось в России. Ехать туда в ближайшее время Лера категорически не собиралась, хотя ее новый друг уже давно высказывал настойчивое желание познакомиться с ее родителями.

— Пригласим их сюда в следующем году, если тебе так не терпится их увидеть, — отмахивалась Лера, — я ни за что не поеду в Россию! Нечего мне там делать.

Внимательный, чуткий Маркус не спрашивал ни о чем, а Лера не рассказывала ему ничего о своей прежней жизни. Он замечал порой у нее на лице какое-то особенное выражение внутренней сосредоточенности, когда все остальное как будто переставало для нее существовать. Он очень боялся таких мгновений и старался всячески отвлекать Леру от грустных мыслей. Где-то в глубине души он тоже чувствовал, что, несмотря на редкую человеческую близость, Лера совершенно не принадлежит ему ни телом, ни душой.

С телом все обстояло гораздо проще — его можно было заключить в кольцо объятий, поцеловать в густые темные волосы, но что делать с душой, которую невозможно приручить — околдовать?.. Маркус как мог старался преодолевать расстояние, разделявшее их души. Это получалось далеко не всегда…

Уже полтора года он безуспешно пытался сделать Лере предложение выйти за него замуж. В свои сорок с хвостиком он имел за спиной несколько болезненных несчастливых романов с женщинами, которые неизменно стремились разбить его сердце. На его рабочем столе до сих пор стояла фотография яркой черноглазой испанки с разметавшимися по плечам волосами. Он очень любил ее лет пятнадцать назад… Она вдохновила его на занятия искусством, но она же своим внезапным бегством причинила Маркусу огромную боль. Лера не ревновала его к этой Кармен: наоборот, она часто подходила к этой фотографии, брала ее бережно в руки, разглядывала. Знойная испанка вызывала у нее чувство глубокой симпатии, даже несмотря на то что она причинила Маркусу столько боли, неожиданно покинув его в самый разгар их романа. Наверно, это была потрясающая женщина!

— Я же совсем не такая! Что ты нашел во мне? — смеялась Лера.

— Ты вправду не такая. Ты ярче! — отвечал Маркус совершенно серьезно.

По его мнению, в Лере было что-то необыкновенное, манящее, чему он не мог найти рациональное определение. Именно это заставило успешного бюргера средних лет, убежденного холостяка, поверить, что у этой молчаливой русской женщины нет цели завладеть его состоянием или подчинить себе его волю. Наоборот, он с первых минут почувствовал, что ей в принципе все равно, будет он рядом или нет — она не подпускала к себе слишком близко, от чего казалась еще более притягательной… Вскоре после знакомства он, неожиданно для себя, предложил ей выйти за него замуж, чтобы попробовать удержать неуловимое, боясь, что оно исчезнет так же загадочно, как появилось. Она так и не ответила на его предложение. То есть Лера не сказала ему «нет», только улыбнулась настолько печально, что у него возникло смутное ощущение скорой неизбежной потери. Невосполнимой потери. Раньше с ним такого не бывало.

— Почему ты молчишь? Тебе со мной плохо или у тебя есть кто-то другой? — периодически допытывался Маркус, отчаявшись добиться от Леры согласия.

— Нет, мне с тобой очень хорошо. Спокойно. Лучше, чем с кем бы то ни было, — отвечала она совершенно искренне, — я живу с тобой, и никого, кроме тебя, у меня нет, ты сам прекрасно знаешь.

Маркус об этом знал. Лера почти все время проводила дома или в саду у бассейна, а когда она уходила по делам, он всегда был в курсе, где она и чем занимается. Но от этого не становилось легче. Наоборот, с каждым днем он все больше опасался потерять ее, не спал ночами, все думал, уткнувшись лицом в подушку. Он бы отдал все на свете за то, чтобы хоть на миллиметр глубже проникнуть в эту загадочную русскую душу, понять, что чувствует Лера, каждую ночь доверчиво опуская голову на его плечо. И каждое утро ему больно было будить ее, потому что она никак не хотела выходить из своих снов, в которых видела что-то такое, о чем никогда не рассказывала ему. Она читала странные книги по астрологии, философии, мистике, которые находила в местной библиотеке. Это немного раздражало его: он предпочел бы, чтобы она читала на немецком, и он мог понимать то, о чем она думает. Он понимал, что Лера пытается отыскать в этих книгах ответы на вопросы, которые мучают ее. Но что это были за вопросы, Маркус не имел ни малейшего представления.

— Зачем ты читаешь такие книги? — искренне удивлялся он.

— Я пытаюсь лучше понять себя и людей, узнать, зачем мы приходим сюда, живем, страдаем, встречаемся, — отвечала она серьезно. — Вот ты, например, знаешь, зачем мы встретились? И где встречались раньше?

Маркус понимал, что люди обычно встречаются, чтобы вместе работать, жить, растить детей. Но это было явно не то, что его подруга имела в виду. А что значит, «где встречались раньше», он вообще не представлял. Маркус никогда не задумывался о проблемах реинкарнации.

Чтобы стать Лере ближе, что-то понять в ее туманном внутреннем мире, он взял в библиотеке несколько книг, которые пролистывал когда-то, еще будучи студентом: «Братья Карамазовы», «Война и мир», «Преступление и наказание». Сейчас он читал их совсем по-другому: внимательно, вдумчиво, то и дело возвращаясь к уже прочитанному. Даже начал потихоньку учить русский язык. Несмотря на это, он мало что понял, кроме, пожалуй, того, что многие русские имеют, вероятно, какую-то чудинку, толкающую их на гибельные поступки и в водоворот роковых страстей… Никакой логики — только необъяснимые проявления чувств, взрывы эмоций! Он узнавал эту странность в Кандинском, по которому уже больше сотни лет сходила с ума Европа, в негармоничной музыке Шостаковича, в огненном танце Нуриева… Было отчего сломать голову!

Лера и Маркус сходились только в одном — в их общей любви к античному искусству, древней истории, мифологии. У Маркуса была великолепная подборка книг по этим темам, к тому же в этой области он был действительно знаток и редкий специалист. Вечерами он часто рассказывал Лере об особенностях древнегреческого скульптурного портрета или об архитектуре Древнего Рима, о фресках, камеях, барельефах… Лера слушала очень внимательно, что-то уточняла, переспрашивала. Это были редкие моменты, когда Маркус был спокоен. Вместе они ездили в Париж, чтобы рассматривать в Лувре великолепные образцы древнего искусства.

Нащупав эту тонкую ниточку эмоциональной связи, Маркус стремился всячески поддерживать интерес Леры.

— Мечтаю, чтобы в моей галерее был твой портрет, написанный каким-нибудь известным современным мастером, который останется на века, как шедевр искусства, — признавался он, — вот только не знаю, кто бы мог нарисовать тебя так, чтобы передать твою истинную суть, а не внешнюю оболочку. Нарисовать твою загадку…

— Наверное, где-то есть такой мастер, — смеялась она, — но всему свое время.

Каждый день Лера встречала его, приходящего с работы, с неизменной застенчивой улыбкой и горячим, вкусным ужином, хотя он строго запрещал ей готовить, убираться в доме, долго работать за компьютером. Маркус хотел, чтобы его любимая женщина цвела, не омрачая свою жизнь бытом и пустыми проблемами. На день рождения он купил ей новый красивый автомобиль и настоял на том, чтобы Лера научилась водить. Она сначала упиралась, а потом ей даже понравилось. Несколько раз в неделю Маркус приносил в дом охапки свежих цветов, как это принято у русских. Он дарил ей самые изысканные серебряные кольца и браслеты, которые только мог найти. Золота она не переносила. Раз в несколько месяцев он разрешал ей уезжать в горы к ее странной подруге, которая жила во французской провинции жизнью затворницы и предпочитала общество лошадей человеческому. Каждый день он говорил Лере много романтических слов и устраивал дома вечера с шампанским при свечах. Он сочинял красивые стихи, устраивал розыгрыши, делал все, что было в его силах, чтобы только любимой было хорошо с ним. Но ее улыбка оставалась такой же загадочной и печальной, как будто глубоко внутри она хранила какую-то тайну, которую он никогда не сможет постичь.