Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин" - Страница 63

Княжна с царственным величием поднималась по лестнице, встречаемая и сопровождаемая поклонами прислуги графа Огинского.

Но она не успела ещё ступить на последнюю ступень лестницы, как граф спешил уже ей навстречу.

   — Вы осчастливили меня, ваша светлость, княжна, сделав мне честь... — И он сделал ей почтительнейший реверанс, как бы самому христианнейшему королю Франции. Княжна протянула ему обе маленькие ручки, которые тот, видимо, с удовольствием поцеловал.

Они вместе вошли в аванзалу.

   — Позвольте представить вам, граф: мой гофмейстер — барон Эмбс, мой шталмейстер — барон Шенк!

   — Я завидую вашему счастию, господа, служить при княжне, которую все мы готовы признать королевой красоты: это такое счастие, — проговорил любезно посол, пожимая обоим баронам руки. — Ваша светлость, позвольте просить вас в гостиную...

Княжна пошла за послом. Бароны остались в аванзале, как между ними было условлено.

Настоящее положение их устроилось следующим образом.

После того, как Али-Эметэ шутя сказала, что если бы ей досталось управление обширной империей, то она назначила бы заведовающего её денежными делами в настоящем Ван Тоуэрса своим министром финансов, а наблюдавшего за порядком в доме фон Шенка — министром внутренних дел, они нередко в шутку называли друг друга этими титулами. Княжна тоже часто поддерживала их шутку.

Когда отец Флавио приехал к княжне, заявляя, что, случайно узнав о её приезде в Париж, захотел навестить бывшую питомицу их учреждения, причём с иезуитской ловкостью рассказал о смерти бывшей тоже воспитанницы их коллегиума княжны Владимирской и тонко намекнул при этом, что, сколько ему известно, теперь и титул этот и капитал должны перейти к ней как её ближайшей кузине, то княжна шутливо заметила:

   — Я и в самом деле начинаю верить, что мне достанется когда-нибудь обширная империя, и я совершенно готова ею управлять. Вот и министры мои налицо...

   — Вашей светлости, я думаю, прежде чем придётся назначить министров для управления, необходимо установить свой штат для представительства вашего двора: гофмейстер, шталмейстер, камергер, мне кажется, для вас необходимы. Знаете, княжна, значение самой красоты возвышается высотой положения; а ничто настолько не поднимает положения из окружающей обстановки, как соответственный этому положению штат служащих. Если ваше высочество, — продолжал хитрый иезуит, — изволите войти в благотворные цели нашего ордена, то мы употребим все средства, чтобы это положение не было только фиктивным.

Сказав это, иезуит неоднократно обращался к барону Эмбсу, титулуя его превосходительством или называя гофмейстером.

   — После, когда восшествие ваше на престол будет уже совершившимся фактом, можно будет ваших придворных, шталмейстера, гофмейстера, сделать и министрами! — прибавил он, напирая опять на то, что смерть княжны Владимирской передаёт ей именно права, воспользоваться которыми зависит от неё.

На основании этих, осторожно высказанных замечаний и подчиняясь влиянию того искусства, с которым отец Флавио умел подстрекнуть самолюбие каждого, Эмбс и Шенк приняли придворные звания при княжне Владимирской, которую наделили титулом светлости и владетельной принцессы. Само собою разумеется, что, принимая придворные звания, они уговорились держать себя относительно её, особенно при посторонних, так, как бы они были действительно её подданные и принадлежали к её двору.

Визит графу Огинскому был первым опытом их в новом положении, и они старались всеми мерами выказать свои почтительные отношения к принцессе, признанной ими своей государыней. Впрочем, она и в действительности была государыня сердца каждого из них.

Понятно, что подданные без особого приглашения не могут идти туда, куда идёт их государыня, поэтому они и не пошли за послом, а остались в аванзале.

Хотя всё это было предусмотрено и рассчитано, но всё же они чувствовали себя в неловком положении и невольно рассуждали между собою о том, что они разыгрывают теперь роль старших лакеев, и у кого же? У своей любовницы!

   — Да. А если?

   — Хорошо, если бы, если... только что-то невероятно, и я, признаюсь, боюсь, — возразил Эмбс.

   — Ну, теперь бояться уже поздно; будь что будет! — отвечал Шенк.

Княжна между тем сидела в гостиной с Огинским.

Она говорила ему, что из доставленных им бумаг она убедилась, что за смертию старшей княжны Владимирской ей принадлежат . и титул, и права её, стало быть, ей должны фактически принадлежать Владимир, Суздаль и Зацепинск и другие города, хотя бы на правах вассальных, или удельных, как это говорят по-русски, — прибавила она, кокетливо улыбаясь и играя глазами, — хотя...

И это «хотя» при её улыбке было многозначительно.

   — Затем, видите, граф, — говорила она как-то сдержанно, — по близости своего родства с императрицей Анной Ивановной, я вправе рассчитывать и на дальнейшее своё возвышение. Но ведь нужно смотреть на жизнь практически. Для осуществления всего этого нужны прежде всего деньги. Поэтому, признаюсь, я была весьма обрадована сделанным вами сообщением, что мой дядюшка, богатства которого известны в Персии, обещается мне помогать. — Сказав это, она выждала, не скажет ли что посол, но как тот молчал, то она продолжала:— Вы меня извините, граф, но я не совсем понимаю и потому позволила себе просить вас разъяснить: какое отношение князей владимирских к Персии и каким образом один из моих родных дядей может быть персидским вельможей, тогда как другой был владетельным герцогом, вассалом русской императрицы?

Граф Огинский, не зная подробностей иезуитской махинации и откуда они взяли эту княжну Владимирскую, знал очень хорошо, что о Персии тут нет и речи. Он знал, что пенсия даётся от имени будто бы персидского дядюшки князем Карлом Радзивиллом, паном коханко, втянутым в интригу против России иезуитами, которые, приняв инициативу кого-то из русских вельмож, решились выставить против Екатерины новую претендентку на её права; знал, что этим можно помочь Польше, отвлекая мысли Екатерины к внутренним делам, при удаче же поколебав её могущество и, во всяком случае, заставив забыть проект прусского короля о разделе Польши. Но как говорить этого было нельзя, то он и не знал, что отвечать. По счастию, ему пришёл в голову рассказ, слышанный им когда-то от князя Андрея Васильевича Зацепина о том, как его дед, при Петре Великом, был в нетчиках, чтобы не стать с кем-нибудь в версту. Придерживаясь этого рассказа, он импровизировал целую историю о жестокостях Петра, о том, как он приказывал обливать холодной водой на морозе за небритие бороды и рубил головы за лишнее слово.

   — Ваш дедушка, — говорил он, — желая спасти свою голову и свою бороду, бежал от этих ужасов в Персию и был с почётом принят персидским шахом. Пётр лишил его за то Владимирского княжества, которое отдал, впрочем, его старшему сыну, служившему в его потешных, стало быть, бывшему одним из его любимцев. В Персии ваш дедушка своими заслугами приобрёл общее уважение. Он защищал Азов, когда Пётр сделал на этот город первый раз нападение, отстоял его и за это персидским шахом был сделан правителем Азова, или, как там его называли, султаном азовским.

Почему графу Огинскому пришёл в голову Азов и с какой стати он отнёс его к Персии, на это, разумеется, он не дал бы ответа. По всей вероятности, потому, что он весьма был не силён в географии Востока и не знал ни одного города в Персии, кроме, может быть, Тегерана; а Азов просто подвернулся под язык.

   — Младший сын вашего дедушки, родившийся в Персии, нынешний владетель Азова и первый сардар при дворе персидского шаха, и есть ваш персидский дядюшка, дающий вам пенсию, — продолжал он. — Он вновь стал русским подданным, когда Азов был взят русскими, и императрица Анна Ивановна, ваша тётушка, оставила за ним его державные права как подвластного себе вассала, может быть, по просьбе вашего батюшки, князя Владимирского, женатого на её родной сестре, Парасковье Ивановне, хотя ваш дядюшка службу свою при персидском шахе оставить не пожелал.