Слушай Луну - Морпурго Майкл - Страница 38

– Мы все поправим, мама, – заверил ее Альфи. – Будет лучше прежнего.

Мэри отчаянно старалась держаться, но это происшествие разозлило ее и расстроило настолько сильно, что у нее не получалось бодриться, даже ради детей. Люси вошла в дом, поставила пластинку и поднялась наверх к себе в комнату, чтобы побыть в одиночестве, а Альфи с матерью остались сидеть за кухонным столом, оба в глубокой задумчивости.

– Кто же она все-таки, Альфи? – некоторое время спустя вполголоса спросила Мэри сына, перегнувшись через стол. – Только честно. Как ты думаешь? Немка? Англичанка? – Альфи не успел ничего ответить. – Если она окажется немкой, – продолжала Мэри, – как они все говорят – и как они все надеются, – у нас ее заберут. Ты ведь понимаешь это, Альфи. Мне кажется, они с самого начала этого хотели, не мытьем так катаньем. Сначала преподобный Моррисон заладил, как попугай, что ей самое место в сумасшедшем доме в Бодмине. И многие с ним согласны. Потом мистер Бигли заявил, что ее заберут, если я не отправлю ее в школу. Ну ладно, мы ее отправили, и как они с ней там обращаются? Теперь она, если их послушать, стала немкой. И они заявляют, что ее нужно отправить в какой-то лагерь для вражеских военнопленных или еще куда-то, и все это из-за немецкого имени у нее на одеяле. Никуда они ее не отправят. Ничего у них не выйдет, потому что они никогда не смогут ничего доказать, уж я об этом позаботилась.

– Что ты имеешь в виду, мама?

– Я уже давно это сделала, просто на всякий случай, – призналась Мэри заговорщицким шепотом, склонившись ближе к сыну. – Я всегда подозревала, что такое может случиться. Братец Дэйв известный трепач. Я даже не сомневалась, что он не сможет долго держать язык за зубами, рано или поздно проболтается. Тогда они непременно захотят увидеть одеяло, так ведь? Ну вот, я и спорола с него метку с именем. Все равно она еле держалась. А вы ничего и не заметили, да? И Люси тоже. И чтобы уж наверняка, я проверила, нет ли на ее медвежонке того же имени. И правильно сделала. Там ярлык был. «Штайфф» или как-то так. Не знаю уж, на каком это языке. Но точно не на английском, так ведь? Ну я и этот ярлык тоже срезала. – Мэри была явно довольна своей предусмотрительностью. – И очень вовремя я это сделала. Сегодня, пока вы были в школе, они заявились сюда – преподобный Моррисон, братец Дэйв и еще человек десять, прямо целая делегация – и потребовали показать им одеяло. Ну я и показала, отчего ж не показать? И одеяло, и медведя. Видел бы ты лицо братца Дэйва, Альфи, – со смехом продолжала она. – Говорю тебе, любо-дорого было посмотреть!

– Ну, значит, все в порядке, – отозвался Альфи. – Им не с чего больше думать, что она немка, да?

– Да в том-то и беда, – возразила Мэри. – Они все равно так думают. Люди верят в то, во что хотят верить, Альфи. Они уже вбили себе в головы, что она из фрицев, и все тут. Мистер Бигли рассказывает направо и налево, что она не говорит, потому что ее родной язык – немецкий. Послушать его, так она делает это нарочно, чтобы никто не догадался, что она немка, потому что не хочет, чтобы мы это знали. Это-то меня и тревожит, Альфи, сил моих нет, как тревожит. А вдруг он прав? Я хочу, чтобы она заговорила, очень хочу, но не хочу, чтобы она заговорила на немецком.

– Она англичанка, мама, – сказал Альфи. – Точно англичанка. Она слушает, она понимает, может, и не все, но достаточно. Иногда она кивает и улыбается. Не волнуйся, мама, Люси – англичанка, это уж как пить дать.

– Я тоже об этом думала, – кивнула Мэри. – Она в самом деле понимает, я вижу по ее лицу. Но может, она просто немного ему научилась, английскому я имею в виду. Могла же нахвататься за то время, что у нас живет. Ты ведь все время с ней говоришь, разве нет? А она тебя слушает, и нас тоже слушает. Так что, может, она и понимает по-английски с пятого на десятое. Но говорить-то не говорит.

Тут Люси спустилась вниз, чтобы поставить другую пластинку, и, подойдя к Мэри, устроилась у нее на коленях. Обсуждать эту тему в ее присутствии они больше не могли.

В ту ночь разбушевался шторм. Ни на следующий день, ни через день ни одна лодка не смогла выйти в море – ни рыбацкая, ни школьная, и Альфи с Люси получили столь нужную им передышку. Ветер выл в печных трубах, дождь хлестал в окна, по улицам текли потоки воды, птиц сдувало на лету. Все лодки, стоявшие в Зеленой бухте на приколе, в том числе и «Испаньолу», болтало, швыряло и мотало во все стороны.

Проснувшись поутру в воскресенье, они обнаружили за окнами голубое небо, полное безветрие и штиль. Мэри отправилась в церковь в одиночестве, твердо решив оградить детей от новых нападок, но при этом исполненная ровно такой же решимости не дать себя запугать. Ничто и никто не могло помешать ей пойти в церковь. Она даст им отпор! Когда она вернулась, то какое-то время стояла на пороге в слезах, не в силах выдавить из себя ни слова.

– Что случилось, Мэриму? – спросил жену Джим.

– Джек Броуди, – ответила она. – Он умер.

Четыре дня спустя все островитяне собрались в церкви на похороны. Уиткрофты, как обычно, сидели на своей скамье в одиночестве, пока рядом с ними не опустился доктор Кроу, за что все они были ему очень благодарны. Когда после погребения Мэри подошла к миссис Броуди, чтобы выразить ей соболезнования, та развернулась и, ни слова не говоря, пошла прочь. Потом доктор Кроу проводил Уиткрофтов до дома и некоторое время просидел у них в гостях, слушая граммофон, любимую пластинку Люси, которую она поставила и гоняла снова и снова. Они сидели в молчании, позволяя музыке заполнять их.

Никогда бы не поверил, что люди, обычно добрые и великодушные, учтивые и разумные, за столь короткое время способны стать такими злобными и мстительными, такими черствыми и беспощадными. Кажется, они столь же переменчивы, как и погода. Мир вокруг нас может сегодня быть тихим, спокойным и безмятежным, а назавтра в нем бушуют моря, воют ветра, ходят зловещие тучи. Вот так и люди меняются; оглянуться не успеешь, а добрые и кроткие превратились в злобных и недалеких.

У каждого из нас есть темная сторона. Доктор Джекилл и мистер Хайд[12] скрываются в каждом из нас. Но никогда прежде мне не доводилось быть свидетелем подобной метаморфозы практически целого сообщества сразу. Я – вместе с другими немногочисленными островитянами, к числу которых относится и миссис Уиткрофт, – открыто выступал против этой войны. За последние месяцы мне пришлось столкнуться с критикой, враждебными выпадами, а подчас и с оскорбительными замечаниями в мой адрес, но все это не идет ни в какое сравнение с тем шквалом нападок и преследований, который обрушился на Уиткрофтов за эти недели.

Как и многие другие жители нашего архипелага, сегодня я приехал на Брайер, чтобы присутствовать на похоронах несчастного Джека Броуди. Я, как и все остальные, включая и его мать, прекрасно понимал, что для бедняги Джека жить означало длить его мучения. Смерть стала для него милосердным избавлением. Но никого на погребальной службе это не утешило.

Утром мать нашла его лежащим в постели лицом к стене. «Отмучился», – сказала она мне, когда я появился у нее в тот понедельник, чтобы установить причину смерти. Полагаю, она была права. По результатам осмотра я пришел к выводу, что Джек, скорее всего, умер от остановки сердца. Именно это я и указал в свидетельстве о смерти, но куда ближе к правде было бы сказать, что его убила тоска. И сколько их еще таких, как Джек Броуди, было и будет на этой войне, молодых и отважных, которым жить бы да жить, но которых война так перемолола, так искалечила физически и нравственно, что уничтожила в них всякую волю к жизни.

Сегодня в церкви я сел рядом с семьей Уиткрофт, поскольку видел, что других таких желающих не найдется. Как и на большинстве похорон молодых людей, на которых мне за свою жизнь довелось присутствовать, все испытывали невыносимое горе. Но в свете последних трагических новостей об очередном потоплении наших торговых судов неподалеку от Силли и сообщений о бесконечных катастрофических потерях, которые приходят со всех фронтов, атмосфера была накалена до предела.