Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 93

Погода и природа мало-помалу тоже делали своё дело: солнце садилось всё раньше, а вставало позже; тепла становилось меньше, и теперь даже в постели пальцы на руках и ногах стыли от самого настоящего холода.

Одну ладонь — под подушку, другую — между бёдер. Бесполезно. Не удержался, заворочался. Озноб проходить не собирался.

«Прав был Тёмка, дрова и уголь купить придётся, иначе до зимы не дотянуть, расклеиваться не хочется,» — Сергей сглотнул, проверяя горло, — не показалось ли?

Не показалось — простудился. Забытые с прошлой зимы ощущения, по которым невозможно соскучиться. Вставать с постели совсем расхотелось. Сказать по-честному, ему никогда не давались легко подъёмы по утрам, а уж теперь, после переезда, стимулов не осталось совсем. Раньше его сон развеивали чувство ответственности и нелюбовь к опозданиям, а ещё больше — желание поскорее увидеть человека, с которым не то что получаса за завтраком — жизни мало.

Теперь, напротив, перспектива остаться в постели, прикидываясь спящим, стала куда предпочтительнее завтрака в компании. Не то чтобы брат раздражал, с ним было хорошо, весело, даже спокойно, пока тот не садился на своего любимого конька и не начинал цепляться и воспитывать — назидательности в свой адрес Серёжа не переносил ни в каком виде. Даже Равацкий не посягал на его самостоятельность, даже Эрик…

«Эрик!» — сердце в груди подпрыгнуло и совершило немыслимый кульбит.

«Радостно ёкнуло» — так принято говорить, но далеко не каждому дано прочувствовать этот трепет в долгосрочном периоде: ни о какой радости речь уже не идёт. Круглосуточный мандраж, не дающий нормально ни есть, ни пить, ни спать, ни думать, ни заниматься делами. Мучительное желание выключить генератор возбуждения из нервной системы и никакой возможности это сделать, потому что… Да, для этого придётся отключить от сети собственную голову.

Протяжно запели половицы, и дверь в комнату приотворилась. Артём постоял немного на пороге, явно привыкая к темноте, потом, крадучись, добрался до шкафа и начал одеваться на работу — ежедневный ритуал Серёжа наблюдал из-под неплотно смеженных век, притворяясь, по обыкновению, спящим.

Проблемы со сном Сергей не скрывал, но и не афишировал — это было легко, а прятаться смысла не было вовсе — вечерами Артём вырубался мгновенно и спал, не пробуждаясь, ночь напролёт. Можно было спокойно ходить по комнате, как угодно шуметь, можно было даже включить верхний свет и, наверное, телевизор, но старший Томашевский не злоупотреблял своей удачей и, чаще всего, потихоньку выбирался на улицу тихо посидеть на старом чурбаке у сарая и посмотреть на звёзды. Ночи в Крыму были на диво хороши — тихие, тёплые, но не душные от близости моря. Звёзды тоже были особенные, не такие, как в Подмосковье и Заполярье, — мелкие, густо выстилающие небо, как будто манную крупу рассыпали. Весёлые и неунывающие, они призывно блестели, загадочно подмигивали, юные блудницы, с игривым смешком скатывались вниз, словно подначивая: «Загадай желание! Ну загадай же!»

Томашевский сливался воедино с этим небом, темнотой, шорохом листвы, голосами ночных птиц, шумом прибоя... Серёжа сам становился космосом, дышал глубже, ровнее, пока не осознавал, что пытается подавить зевок и прислониться затылком к дощатой стене за спиной. Тогда он осторожно возвращался в комнату, вытягивался на постели и, наконец, засыпал хоть и неглубоким, но всё-таки сном.

Теперь ночные вылазки пришлось прекратить почти полностью: слишком тоскливо стало осенью под открытым небом, да и звёзды, казалось, перестали заигрывать с Томашевским, хмурились из-под седых бровей-облаков, тоже как будто укоряли. Обиделись, должно быть, что желание не загадал…

Сегодня Серёжа снова ворочался ночь напролёт, улавливая вспышками сознания абсурдность пугающих видений, от которых невозможно избавиться.

Артём продолжал перемещаться по комнате: выглянул за окно, отодвинув краешек занавески; затаив дыхание, склонился над диваном брата, поправил почти сползшую на пол фуфайку, вздохнул глубоко и вышел, шепнув на прощание «я ушёл». Визг закрываемой «молнии», топот тяжёлой обуви по старым доскам, лязганье замка.

Томашевский, наконец, вздохнул свободнее. Он сел, спустил босые ступни на ледяной пол, потом встал, стараясь не разгибаться слишком быстро, чтобы не кружилась голова, и неверными шагами направился к окну, чтобы проводить Тёмку хотя бы взглядом — скрыть смущение перед самим собой, что снова обманул единственного близкого человека, хоть и по мелочи.

Обычно Артём выходил на просёлок бодрой походкой, попутно закидывая за спину рюкзак, и быстро исчезал из вида, но сегодня, вместо того, чтобы поторопиться, он задержался у машины, явно обратив внимание на вчерашний рисунок.

«Заметил всё-таки. Вечером снова будет донимать вопросами», — Сергей с явным неудовольствием представил себе последствия выходки Эрика — рука Томашевского так и не смогла занести тряпку над немудрёным экземпляром монументальной графики.

«Надо всё-таки помыть машину… — вздохнул Серёжа и шмыгнул носом. — И принять аспирин».

Вчера Артём, как всегда, вернулся затемно и в потёмках смог разглядеть только грязь, по-прежнему жирным слоем лежащую на корпусе машины. Одного подобного обстоятельства ему хватало обычно, чтобы завестись, но нашлись и другие поводы: недостаточно чисто подметённый пол, несобранная постель. Картошка с тушёнкой, приготовленная Серёжей на ужин, предательским образом пригорела, так что…

— Совсем сдурел? Это тебе не Москва! Здесь нет ни дымовых датчиков, ни газ-контроля! Зато есть газовый баллон! Ты понимаешь, что будет, если он рванёт?! Он полный совсем! Я его только заправил!

— С чего ему взрываться, Тём? Нормальный баллон, мы же проверяли, — Сергей отвечал спокойно и невыразительно, но уже знал, что лавину не остановить.

— Нормальный, — согласился Тёма. — А плита? Нормальная? Ты хоть раз видел, чтобы я от неё отходил, когда газ включен?!

— Тёма, я только на минутку вышел, — пытался оправдываться Серёжа, который вообще не стал бы готовить что-то сложнее макарон с сосисками, если бы не жёсткая необходимость вогнать себя хоть в какие-то рамки и отвлечься любым способом, даже с помощью возни на кухне.

— Да не дай бог утечка, от тебя же мокрого места не останется! Весь дом на воздух взлетит!

— Взлетит и взлетит, Тёма. Хозяева за бесплатный снос только спасибо скажут.

— Совсем страх потерял?! — громкостью Артём перешагнул пределы возможного, но от этого Серёжа не стал слушать его лучше — наоборот, привычно ушёл в свои мысли. Взрыв его не пугал, тем более, что ветхая избушка на отшибе — вовсе не столичная многоэтажка, где из-за такого сорта халатности неминуемо пострадали бы другие люди.

Время от времени Серёже доводилось анализировать своё внутреннее состояние и признавать, что уровень его психологического комфорта давно и достаточно сильно отклонился от нормального состояния. Ставить себе серьёзные диагнозы он не собирался. Просто устал от всего. Имел право.

Прошлое завело его в тупик, и скрываясь вдали от своих прежних привычек, стремлений и привязанностей, он честно хотел хотя бы попытаться начать другую жизнь, совсем не похожую на ту полосу препятствий, по которой бежал — не жил — все предыдущие годы. Не подчиняться больше взятому однажды темпу, отказаться от навязанных себе и людям правил и ожиданий, сбросить, наконец, ярмо ответственности и наслаждаться настоящим. Да, вырвался, как когда-то мечтал, из серого болота провинциальной жизни, добился, дорос, доказал. Счастливее не стал.

Не стал счастливее и теперь, по собственной воле отказываясь от всего, что было дорого прежде.

«Снова овсянка…» — Томашевский с нескрываемым отвращением изучил содержимое оставленной братом на плите кастрюльки, прихлопнул крышкой, плеснул не остывшей ещё заварки на дно кружки и разбавил остатками воды из чайника. Горбушка батона, оставшаяся от позавчерашней поездки в Судак, ложка абрикосового варенья — вполне себе завтрак.