Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 90

Задуматься было о чём: а если не прав был, сбежав вот так, подобно трусу? Не сложилась любовь — всякое в жизни бывает. Сказано было много, но не всё, много сделано, но ещё больше не сделано. Полгода спустя на уме по-прежнему вертелось какое-то смутное «недо…», и сердце саднило занозой маловероятного «вдруг?»

Теперь неважно.

И улыбаться стало легко: принятым решениям, которые не «вдруг» — правильные.

Через неделю Катерина улетела обратно в Москву. Отпуск кончился, а до декретного, вроде, рукой подать, но только на первый взгляд — работать ещё и работать.

— Тёма, поезжайте вместе, пора!

Тёма остался. Снова ходил смурной, как будто предчувствовал что-то, откладывал отъезд до последнего. Снова злился по мелочам, срывался на крик, упрекал, перегибал палку и тут же сам бежал просить прощения, ластился, как бывало в детстве и всё чаще повторял: «Люблю!»

Серёжа не скупился в ответ, прощал всё легче, спорил реже, чаще ловил свои мысли где-то далеко от суетной реальности, представляя, что очень скоро, Тёмка его уедет, и не будет больше ни ругаться, ни просить прощения, ни признаваться в любви; не станет больше овсянки по утрам и наивных шуточек за вечерней чашкой чая. Ничего не останется, и сам Серёжа Томашевский исчезнет под Новый год — нечаянно, по какой-нибудь нелепой случайности. Страшно? Пожалуй…

Тёма, должно быть, разозлится, снова станет кричать и, может быть, разобьёт, наконец, об пол горшок с засохшей геранью — видно же, что давно ему хочется. А потом, почти сразу, появится на свет маленький, беззащитный человечек, и Тёмка забудет печалиться о брате.

Эрик будет продолжать дело, ему можно доверять, он справится. Встретит однажды кого-то похожего на Шурика, только лучше, и обязательно будет счастлив.

Серёжа продолжал улыбаться своим мыслям — спокойно и немного грустно.

====== “Другая жизнь” – Глава 11 ======

Форточка захлопнулась, вскоре вслед за ней грохнул засов. Свет переместился из кухни в единственную комнату. Включился телевизор, и приглушённые разговоры обитателей дома перекрыла заставка из вечерних новостей. В воздухе снова повис мелкий, плотный дождик, незаметно оседая на лице, волосах и одежде. Ветер почти совсем стих, на улице немного потеплело, но Эрик по-прежнему не замечал ничего вокруг — только эти окна. Он бездумно смотрел на них и не двигался с места, пока не стихли все звуки и дом не погрузился в сон.

Стирая прохладной ладонью дождевую влагу, каплями стекающую по лицу, Эрик сбросил оцепенение, откинул налипшую на лоб мокрую чёлку, по-собачьи встряхнулся и пошёл прочь, не оборачиваясь, ступая набухшими от влаги ботинками прямо по лужам. Какая разница, если промокли насквозь и куртка, и джемпер, и брюки, и бельё.

Сигареты, надёжно спрятанные во внутреннем кармане тоже отсырели, но не сильно, закурить удалось — тянуло давно. Он докурил, подпалил ещё одну… Хороший повод помедлить минут пять — это если не торопиться. Впрочем, всему рано или поздно приходит конец: огонёк снова подобрался к самому фильтру — незаметно, не потребовалось ни единой затяжки.

«БМВ» — единственный верный товарищ — встретил уютным теплом не до конца остывшего салона; ободряюще подмигнула огоньками приборная панель, забормотало радио, довольно заурчал мотор, готовый к новым приключениям. Эрик отстранённо покачал головой — на сегодня достаточно. Движениями, доведёнными до автоматизма, он развернул автомобиль и, не заботясь о траектории движения, пересчитывая все подряд кочки и ямы, неспешно покатился в обратном направлении.

Закидывая мокрый комок одежды в стиральную машину, Эрик поймал первую волну озноба, потом вторую, третью… Всё-таки замёрз! Всё-таки голоден — это уже у холодильника, с аппетитом откусывая хрусткую корочку французского батона. И кефир — прямо из горлышка, к чёрту приличия! Какой от них толк?

Всё-таки жив! Наблюдая, как чужие руки касаются его Томы, как его Тома сам, по доброй воле тянется навстречу чужим рукам, Эрик словно отделился душой от тела. Не в силах сдвинуться с места, он рвался вперёд, чтобы встать стеной между этими двумя, не дать соприкоснуться, не дать сорваться словам любви, которые не должны были быть правдой, но посмели стать реальностью.

Всё время, проведённое в том осеннем саду, за порогом чужого счастья, всё время, пока Эрик петлял изгибами горной дороги, соединившей две непростительно далёкие точки в пространстве, он продолжал всем своим существом оставаться рядом с Серёжей, и только теперь его тело, душа и разум снова соединились воедино.

Стоять на тёмной улице под проливным дождём, подобно брошенной дворняге, ревниво ждущей хозяина? Или греться в тепле собственной постели, в сытой безопасности и без особых забот — независимым, одиноким, несчастливым?

Однозначно, первое — вот так преданно, по-собачьи, стремиться туда, где остался Серёжа — его человек, который важнее и выше всего.

«Я нашёл тебя! Неужели, я, и правда, тебя нашёл?!»

От такой простой по своей сути мысли стало вдруг легко и радостно, и совершенно неважно, помнит ли его ещё Серёжа, любит ли, любил ли когда-нибудь. Всё равно стало, любит ли он этого Тёму, который совершенно неважно, откуда взялся. Всё равно, какую роль отвёл Кате, и действительно ли она носит его ребёнка. Не имело больше значения, с кем Тома живёт, с кем спит, чем занимается и о чём думает.

Главное — он есть, а остальное лишь мелочи сложной и переменчивой жизни.

«Почему я не понял этого раньше? Разве присваиваить и покорять — есть то же самое, что любить? Он ведь был со мной и отдавал мне всё, что мог отдать, так почему я продолжал вымогать большего вместо того, чтобы принять с благодарностью предложенный по доброй воле дар и отдать всё, что мог, взамен, без условий и торга?»

Каких только мыслей не передумал Эрик, какими только страхами не переболел за долгие годы рядом с Серёжей, — уму непостижимо! Просто увидеть Томашевского после томительных месяцев неизвестности уже было чудом — долгожданное излечение.

«Хочу увидеть его снова! Услышать! Завтра…»

Эрик уснул, едва очутился в постели, а проснулся бодрым и свежим — вот оно, выздоровление! Наскоро заглотил остатки кефира и, не давая себе времени на раздумья, помчался туда, где сможет не только снова увидеть, но и оказаться увиденным, услышанным… Вдруг?

Небо за ночь прояснилось, лужи впитались в иссушенный долгим летом грунт, солнышко — маленькое, светло-жёлтое, сияющее, как золотая монетка, стремительно плыло по свежевымытому небосклону всё выше и выше. Вчерашний зловещий тупик поутру смотрелся куда живописнее и веселее: кроны деревьев, окрашенные цветами золота и багрянца, раскинулись высоко над шиферной крышей и щедро укрывали опадающей листвой и редеющей тенью двор, выкрашенный изумрудно-зелёным старый дом, дорожки, кренящийся на бок сарай и низкий, покосившийся плетень.

Вдохнув поглубже прохладный воздух с ароматом антоновских яблок, Эрик осторожно проскользнул через калитку к дому и с замиранием сердца постучал в дверь костяшками пальцев. Удивительная тишина стояла вокруг, даже птицы позабыли своё беспечное чириканье, словно тоже тревожно прислушивались. Тишина в доме, во дворе, на улице… Как будто во всём посёлке не осталось ни души. Эрик постучал ещё раз — кулаком, потом забарабанил по стеклу. Через пару минут он не удержался и дёрнул на себя дверную скобу: заперто.

«Куда же ты подевался в такую рань?» — неожиданность, но не повод для паники.

Эрик в который уже раз оглянулся: брошенный на дороге «Мерседес» со вчерашнего вечера едва ли сдвинулся хоть на миллиметр, так что Серёжа вряд ли должен был уйти далеко. Заглянув на всякий случай в сарай и за угол дома, Эрик вприпрыжку устремился вниз по улице, благо ощутимый уклон благоприятствовал естественному ускорению.

Метров через сто он свернул на улицу покрупнее и, повинуясь самодельному указателю «Заповедник, Пляж, Тропа», проследовал по стрелке. В конце концов, если три главные новосветские достопримечательности сосредоточены в одном месте, то почему бы не поискать там же и четвёртую?