Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 88

— А кричать на меня можно, Тёма?

— Серёж, пойми, я волнуюсь за тебя! Ты сам на себя не похож! Время идёт, но лучше не становится, — парень снова начал горячиться. — Я ругаюсь, да! Не могу смотреть спокойно, когда ты ведёшь себя так!

— Как?

— Как будто тебе плевать на всё! Как будто ты вообще не здесь, не со мной! Как будто… — он замялся, подбирая слова. — Блин! Мне даже говорить неприятно! Как будто жизнь тебе не дорога!

— Почему бы и нет? Это моя жизнь, в конечном счёте, не находишь? Разве я заставляю тебя быть со мной? Решаю за тебя?

— Нет…

— Всё в порядке со мной, не бери в голову, береги нервы — пригодятся ещё, — Томашевский как будто даже улыбнулся.

— Ну прости, прости меня! Я не должен был… Просто, ты пойми, мне не всё равно! Я ведь люблю тебя!

— И ты меня прости, Тём. Я тебя тоже люблю! — Томашевский вдруг заворочался в крепких объятьях, повернулся лицом к собеседнику, уткнулся носом ему в плечо, застыл на мгновение, а потом снова поднял голову. — Холодно! Пойдём!

— А я что говорил! — обрадовался, тот кого звали Тёмой, и потащил Серёжу за собой обратно в дом.

Через минуту в доме воцарился мирный вечерний уют: полилась вода, чиркнула спичка, грохнула сковородка об плиту.

— Серёга, а давай мы эти пельмени пожарим?

— Давай! Со сметаной не так гадко будет.

— Смотри, тут в газете объявление — доставка топлива. Я позвоню?..

— Да ладно, я сам завтра…

— Нет, Серёга, ну как так можно? У тебя же форточка нараспашку! Я всё думаю, отчего в комнате такой дубак! — снова возмущённый тон, но шутливый, а не сердитый. Негромкий стук фрамуги, щелчок задвижки…

«Семья? Вот это и есть семья», — Эрик продолжал стоять в темноте, подпирая плечом сырую деревянную стену дома.

Дело было даже не во взаимном «люблю», произнесённом во всеуслышание: было между этими двумя нечто настолько близкое, что исключало участие третьего.

И этим третьим оказался Эрик…

====== “Другая жизнь” – Глава 10 ======

Томашевский привык думать, что здесь, в этой маленькой долине царит вечное лето, круглый год над головой раскинут высокий лазурный шатёр, под ноги небрежно брошен причудливый ковёр из сухой, неприхотливой травы, гладкой гальки и серой летучей пыли, а море благословляет глаз всеми оттенками сини и зелени.

Он приехал в посёлок на заре весны, когда Норильск ещё стоял скованный морозами, в Москве первые дожди сгоняли сугробы, а стихийные снегопады заново укутывали город свежими слоями мокрой ваты.

Долина и горные склоны, круглый год утопающие в зелени хвойников, встретили Сергея стабильными плюсовыми температурами, безоблачным небом, солнцем, грохотом волн и воздухом, который хотелось пить взахлёб.

— Серёга, почему именно здесь? — Тёмка не мог скрыть разочарования, разглядывая заброшенные постройки времён советского благополучия — выкрошенный бетон, ржавая арматура, облупленная краска.

— Ерунда. Зато тихо, никто не мешает. И красиво…

— Красиво? Ты только посмотри на эту шнягу! — Тёмка выразительно указал на обнесённую рваной металлической сеткой бетонную коробку. — Припять отдыхает! Фильмы ужасов снимать можно!

— Ерунда, не придумывай! — упрямо повторил Серёжа. — Здесь раньше такой томатный сок продавали! Нигде больше такого не пробовал! Пойдём, я тебе лучше рощу покажу и море! Влюбишься сразу и навсегда!

С Томашевским именно так и случилось «сразу и навсегда», давным-давно, в таком глубоком детстве, которое только и может напоминать о себе подобными вспышками света.

Навсегда — столько лет прошло, а он по-прежнему вспоминал этот крохотный южный уголок как символ абсолютного счастья, искреннего, не замутнённого обидами, болью, страхом и горьким опытом. Маленькая крепость, в которой так хорошо запереться от всего на свете. Жаль, что от себя спрятаться нельзя.

Томашевский в свои тридцать с хвостиком прекрасно знал эту истину, но продолжал хвататься за соломинку, потому что у каждого должно остаться в душе что-то хорошее, пусть даже это будет всего лишь иллюзия.

Иллюзия на то и есть иллюзия, чтобы однажды оказаться разрушенной. Нет, она не пала в одночасье, Сергей разбирал её по кирпичику сам. Наблюдая, как распускаются цветы, как наливаются зеленью сады и виноградники, а море и горы напитываются теплом, стряхивая медово-жёлтую перезрелую алычу с веток прямо в большой эмалированный таз, раскачиваясь на солёных волнах и вдыхая животворный дух можжевельника и сосен, замешанный на морском ветре, он чувствовал всё то же, что и в оставленной далеко позади февральской Москве: одиночество, пустоту, безысходность. Тоску. Страх. Ожидание.

Чего бояться человеку, который пережил больше, чем был способен пережить? О чём тосковать? Чего бояться? Томашевский не знал ответов, но чувства эти точили его изнутри, травили и без того отравленную душу, и он сдавался, теряя последние крупицы воли. Он не оставил своего решения уйти, когда придёт время, и единственное, что ещё держало его на плаву — это здравый смысл, а точнее, младший брат и его будущее.

Артём не смог влюбиться в Новый Свет, море и можжевельники, как опрометчиво пообещал Сергей. То ли от природы Тёма оказался натурой сугубо прозаической, то ли вся поэзия его сердца оказалась брошена в другое, более естественное и благодатное русло: он сразу и навсегда влюбился в Катеньку.

Просиживая ночи напролёт за перепиской и телефонными переговорами с Москвой, он вскакивал спозаранку и мчался в соседний Судак, более благополучный в плане рынка труда, чтобы отработать санитаром в местной больнице, вернуться затемно, перехватить что-то из съестного и снова уткнуться в ноутбук.

Сергею оставалось только качать головой, подсчитывая количество Тёмкиных часов сна.

— Наполеон, да и только! — шутил он, а потом добавлял серьёзно: — Тём, нельзя так. Побереги здоровье.

Брат злился или отмахивался:

— Тебе не понять! — бросал он сердито, не отрываясь от экрана.

— Да куда уж мне! — обиженно шептал себе под нос Серёжа и отворачивался лицом к спинке дивана в тщетной попытке заснуть — щёлканье клавиатуры за спиной ужасно мешало, но комната в доме была всего одна, и гнать брата со своей виртуальной любовью на кухню язык не поворачивался. Тёмку он понимал хорошо, даже слишком, хотя и в ущерб своими интересам.

— Серёж, ну прости! — спохватывался через какое-то время младший, и Серёжа его прощал.

Возможно, прощал, зря, потому что срывался Артём всё чаще. То ли насыщенного ритма жизни не выдерживал, то ли испытания расстоянием с любовью всей своей жизни, то ли мрачное настроение старшего брата делало своё дело.

Сергей заставлял себя улыбаться, помалкивать и огибать углы, регулярно спонсировал перелёты до Москвы и обратно — на какое-то время помогало, но потом всё начиналось сначала.

— Объясни мне, что происходит! — предъявил, наконец, ультиматум Сергей, когда очередной выброс Тёминого раздражения довёл его до вполне реальной дрожи в коленках.

— Ничего! Ничего не происходит! — выпалил Артём и замялся. — Катя беременна! — добавил он, наконец, и почему-то густо покраснел, пряча глаза.

— От кого? — осторожно поинтересовался Серёжа, памятуя о том, что в жизни бывает всякое, а брат совсем не выглядит счастливым.

— Ну ты, даёшь, вообще! От меня, конечно! — буркнул Артём и принялся нервно наматывать круги по комнате.

— А ты?

— А что я? Я неудачник, Серёж! Что я ей могу предложить? У меня же нет ничего! Ни работы нормальной, ни жилья, ни образования приличного! Сам посуди, кто она, а кто я! Она, оказывается, боялась мне даже сказать! А теперь я боюсь…

— Не любишь её?

— Люблю!

— Ребёнка не хочешь?

— Дурак совсем?! Конечно хочу!

— Ну так скажи ей! Это же самое главное! Поженитесь…

— Катя не поедет сюда!

— Моё предложение о квартире и работе в Москве всё ещё в силе Тёма. Пора бы оставить ложную скромность, пока дров не наломал!

— Ты не понимаешь!

— Поверь мне, я понимаю намного больше, чем ты можешь себе представить!