Тогда ты молчал - фон Бернут Криста - Страница 34

Пациент приходит в состояние крайнего возбуждения, когда перед ним ставят стакан с водой, потому что он верит, что в этой воде находится дух его деда».

— Как у него дела сейчас? — задала вопрос Мона.

— Об этом вы сможете спросить доктора Баума. Он — лечащий…

— Да, я уже это поняла. Но начальник здесь вы. В конце концов, вы тоже должны располагать такой информацией. И времени у нас — не целый день. Итак, как он себя чувствует сейчас?

Директор опустил глаза.

— Есть определенный прогресс, — наконец сказал он.

В этот момент в кабинет зашел мужчина, выглядевший слишком молодо для врача, но он представился как доктор Баум. Мона облегченно вздохнула.

4

Доктор Баум провел их в свой кабинет, который был еще меньше и темнее, чем у его шефа, к тому же здесь было душно. На окне стояла пара комнатных растений в горшках. На одном из них красовались ярко-розовые цветы, похожие на цветы олеандра.

— Итак, — сказал он, открыв окно и подождав, пока Мона с Бауэром уселись. — Что вы хотели бы узнать, пока мы не привели пациента?

— В каком он состоянии сейчас? — спросила Мона. — Он…

— Можно ли с ним говорить? Да, правда, смотря как… Мы его уже подробно расспрашивали о семинаре у этого…

— Плессена. Фабиана Плессена.

— Да, правильно. Мы, естественно, спрашивали Фрица об этом. Вы найдете обобщенные протокольные записи бесед с ним в его истории болезни. Но по этой теме там не слишком много информации. Я думаю, травматичным для него был не сам семинар, а то, что он вызвал в нем. Очевидно, там шла речь о его дедушке…

— …которого он боится?

Доктор Баум передернул плечами. У него было открытое приветливое лицо и очень молодые глаза.

— С тех пор, по утверждению его жены, у Фрица внезапно возник параноидный бред, что его дед прямо из могилы хочет с ним что-то сделать. Жена говорит, что до семинара он был относительно нормальным человеком. Очень осторожным, иногда даже слишком. Но все же более-менее нормальным.

— И вы этому верите?

— Да, а почему бы нет? Фрицу сорок три года. Бывает такое, что у душевно здорового человека случается как бы сбой. Как гром с ясного неба. Не то чтобы часто, но такое все же бывает. Но, как правило, подобные приступы длятся недолго. Фриц уже три месяца настаивает на том, что к нему приходит его дед и угрожает ему.

— Вы думаете, что с ним и раньше такое было? Он и раньше был болен?

— Необязательно. Видите ли, некоторые виды психотерапии подходят не всем людям. Многие психотерапевты, ну… как бы это сказать… утверждают, что когда человек больше узнает о себе и своей семье, то это становится как бы освобождением для него. Но для некоторых пациентов такая нервная нагрузка может оказаться просто не по силам, особенно если после терапии рядом не будет человека, который смог бы его понять. Насколько я знаю концепцию Плессена, он не проводит последующей индивидуальной терапии. Его клиенты после этого оказываются предоставленными сами себе. Я считаю, что это опасно.

— Понятно, — сказала Мона. — Мы можем поговорить с пациентом?

Доктор Баум встал.

— Конечно, я сейчас распоряжусь, чтобы его привели. Вы хотите что-нибудь выпить? Кофе, чай, вода?

— Вода, — в один голос произнесли Мона и Бауэр.

— И чем холоднее, тем лучше, — добавила Мона.

5

Фриц Лахенмайер оказался человеком среднего роста, полным, с толстым, оплывшим, очевидно, от лекарств лицом. Едва успев сесть на стул, он неловким, но казавшимся обычным движением залез в карман халата доктора Баума и вытащил оттуда зеленую одноразовую зажигалку. Он зажег свою сигарету и протянул пачку Моне и Бауэру. Мона взяла сигарету, и Лахенмайер дал ей прикурить. Ей пришлось взять его за руку, потому что она дрожала так, что он не мог ровно держать зажигалку (ее мать тоже очень много курила, когда была более-менее в сознании, и у нее тоже постоянно тряслись руки из-за медикаментов).

Лахенмайер с благодарностью посмотрел на нее. Она заметила брошенный на нее задумчивый взгляд доктора Баума и сразу же отвернулась.

— Вы знаете, кто мы? — спросила она Лахенмайера.

— Полиция, — сразу же сказал Лахенмайер.

У него был глубокий гортанный голос и очень нечеткое произношение. Он начал слегка раскачиваться из стороны в сторону. Мона поняла, что нужно торопиться. Он не в состоянии сосредоточиться надолго.

— Вы можете вспомнить Фабиана Плессена?

Раскачивание усилилось. Но все же он ответил:

— Да.

— Каким было лечение? Вы хорошо восприняли его?

— Да.

— Как хорошо? Что делал герр Плессен?

Возникла пауза. Лахенмайер перестал раскачиваться и, казалось, напряженно к чему-то прислушивался.

— Он всегда прав, — наконец сказал он. — Возражения бесполезны.

Последние слова прозвучали почти с иронией, словно он хотел кого-то передразнить.

— Кто это сказал? — вмешался Бауэр.

Лахенмайер непонимающе уставился на него.

— «Возражения бесполезны», — процитировал его Бауэр. — Это Плессен сказал вам или кому-то другому?

— Не сказал. Сделал. Говорил до тех пор, пока не начнешь ему верить во всем. Потом невозможно было от этого избавиться. Из головы. Потому что это внутри.

— Что внутри вашей головы? — осторожно спросила Мона.

Лахенмайер поднял руки и приложил их к ушам. И снова стал раскачиваться.

Взад-вперед, взад-вперед.

— Герр Лахенмайер? Что у вас в голове?

— Мой дед. Он опять живой. Фабиан оживил его. А теперь он не хочет возвращаться назад в могилу. Оно и понятно.

Лахенмайер начал судорожно хихикать.

— Он пугает меня, — вдруг сказал он.

— Кто? Дед?

— Да. И все остальные. Там их много.

— Много? Кто бы это мог быть?

— Товарищи. Крепкие ребята. Шутить не любят.

— Какие еще товарищи? — спросила Мона и в тот же миг у нее промелькнула догадка.

Она прикинула в уме — время совпадало. Взгляд Лахенмайера блуждал по комнате, он начал делать судорожные вдохи-выдохи, на его верхней губе появились капельки пота. Доктор Баум успокаивающе легонько сжал его руку, но не вмешивался.

— Товарищи вашего деда, — настойчиво сказала Мона, — они что, служили в СС?

— Нет!

— СА? Гестапо?

— Нет! Нет!

Но Лахенмайера, казалось, уже невозможно было унять. Он начал стонать, протяжно, хрипло и отчаянно. Мона посмотрела на доктора Баума, который, обняв своего пациента, баюкал этого крупного мужчину, словно малого ребенка.

— Фабиан Плессен, — сказала Мона, полная решимости вытащить из этого человека максимум информации, пока он окончательно не погрузился в свой бредовый мир.

— Я его ненавижу! — слова были произнесены нечетко, но достаточно понятно.

— Кого вы ненавидите? Фабиана Плессена?

Мона нагнулась вперед, пытаясь поймать ускользающий взгляд больного. Лахенмайер смотрел в потолок и казалось, что он пытается разглядеть там какой-то узор.

— Я был счастливым человеком, пока Фабиан не раскопал могилу у меня в голове, — наконец сказал он.

— Вы боитесь Фабиана?

— Его друзей.

— Друзей? Кто они такие?

И в тот же миг Мона вспомнила пятерых человек, находившихся в доме, когда она и Бауэр допрашивали Плессенов.

— У Плессена есть друзья. Они звонят и ругают меня.

— Как? Что они говорят, когда ругаются?

— Они не хотят никакой критики.

И это была, очевидно, его последняя связная фраза на сегодня.

— Никакой критики? Вы критиковали Фабиана?

Испуганный взгляд снизу вверх:

— Нет!

— Но его друзья звонили вам?

— Нет! Нет! Нет!

Мона попыталась зайти с другой стороны:

— Если вы были счастливы, пока не попали на консультацию к Плессену, то зачем вы туда пошли? Зачем вы участвовали в его семинарах?