Тогда ты молчал - фон Бернут Криста - Страница 12

Это и твой ребенок тоже! Сам иди с ней гуляй!

Сэнди, я так устал, а мне сегодня вечером опять надо быть в форме.

Да, конечно. Это все твои дурацкие отговорки.

Кто-то же должен зарабатывать деньги, правда?

Точно! Тогда ты сиди дома, а я пойду работать! Уж какую-нибудь работу я найду!

Будучи парикмахером без свидетельства о присвоении квалификации (роды помешали его получить), она, естественно, не смогла бы найти работу, позволявшую прокормить семью из трех человек. Однако когда он давал ей это понять, Сэнди каждый раз просто бесилась.

Итак, Давид ничего ей не сказал, а вместо этого беспокойно ворочался в кровати, и наконец, устав до смерти, в четыре часа пополудни поднялся, взял дочь на руки, и стал ходить с ней по коридору взад-вперед. Туда-сюда, туда-сюда. Это на какое-то время помогло. Сэнди смогла позволить себе короткий послеобеденный сон. Она тоже устала, и он знал, как сильно. Ребенок просыпался несколько раз за ночь, а его никогда не бывало рядом, чтобы помочь жене. Ей тоже было нелегко.

Нет, ей было даже труднее. У нее не было того, что спасало его: несмотря на дьявольское напряжение, у него все же была работа, которая нравилась ему больше, чем он мог себе в этом признаться. Ему нужна была эта работа. Он бы не выдержал, если бы пришлось сидеть каждый день с девяти до пяти на одном месте — в кабинете. И поскольку он знал это, как и то, что Сэнди об этом, как минимум, догадывалась, его постоянно мучили угрызения совести. И это опять же чувствовала Сэнди, что давало ей возможность одерживать верх почти во всех их стычках. И тем не менее, фактически она оказалась проигравшей стороной. Сэнди была привязана к дому, а не он. И так будет всегда, потому что она не сможет добиться успеха в профессии, чтобы вырваться из этого заколдованного круга: он был тем, кто зарабатывает деньги, он мог приходить и уходить, она — нет. И так будет продолжаться, по меньшей мере, несколько лет, что бы ни случилось.

«Пленница западни, попавшая в нее из-за ребенка», — подумал он в порыве сочувствия и взял ее за руку. Наполовину выпитую чашку чая Давид поставил на пол. Странно, но повышенная температура подействовала на него так, что у него будто появился дар предвидения: он вдруг увидел, какой Сэнди будет через десять-пятнадцать лет. Ее круглые бледные щеки немного обвиснут, линия подбородка уже не будет ровной, а ее маленький изящный носик станет шире, чем сейчас, потому что со временем носы становятся шире, он это видел на примере своей матери. В общем, ее лицо станет грубее и жестче, а уже сейчас обозначившиеся складки, пролегающие от носа к уголкам рта, станут еще глубже. Он закрыл глаза, чтобы отогнать от себя видение.

— Тебе хуже? — сразу же спросила она заботливым нежным тоном, от которого Давиду неожиданно стало очень хорошо.

Он снова открыл глаза и, улыбаясь, отрицательно покачал головой.

— Мне кажется, я просто устал.

— Хочешь спать?

— Так еще рано.

— Ну и что? — она тоже улыбнулась.

Ее длинные светлые волосы мерцали в свете настольной лампы, и она вдруг снова показалась Давиду такой же прекрасной, как тогда, когда они влюбились друг в друга.

— Я в это время не могу спать. Иначе выбьюсь из ритма…

— Да, конечно.

И в тот же момент он почувствовал, как у него — наконец-то! — отяжелели веки. Ребенок спал, возможно, он будет спать еще пару часов, и ему нужно использовать этот шанс. Ему казалось, что его голова тяжелая и весит целую тонну и вместе с тем она была легкой, словно воздушный шарик, но сон, очень желанный гость, все же пришел. Давид уже едва слышал, как Сэнди, убрав его руку со своей, медленно поднялась и на цыпочках вышла из спальни, чтобы, как почти каждый вечер, в одиночестве смотреть телевизор в гостиной.

12

При средней температуре воздуха от двадцати до двадцати пяти градусов тепла должно пройти три дня, прежде чем разложение трупа достигнет такой стадии, что запах будет ощущаться даже за пределами закрытой квартиры. Зачастую проходит еще два-три дня, пока кто-нибудь известит домоправителя, и тот, как правило, сразу же вызывает полицию, потому что вряд ли хоть у одного человека найдется достаточно мужества в одиночку выдержать столь ужасное зрелище.

В данном случае прошло больше времени. Причиной было то, что многие жильцы уехали в отпуск. По случайности именно этаж, на котором ранее жила умершая, на несколько недель почти полностью опустел. Двадцатичетырехлетняя студентка, проведшая недорогие недельные каникулы в Агадире (в стоимость поездки входили расстройство желудка и повышенная температура), возвратясь и поднявшись на свой этаж, ощутила адское зловоние. Так что труп уже много дней пролежал в кухне, до того как двое полицейских вместе с домоправителем зашли в квартиру.

Кроме кухни и ванной, в квартире было три комнаты, две из которых оказались закрытыми на ключ. Единственная открытая комната находилась в неописуемом состоянии. Широкая супружеская кровать была не убрана, грязное белье частично валялось на полу. Телевизор работал с выключенным звуком. Пустые коробки из-под пиццы валялись на ночных столиках, справа и слева от кровати, и возле подоконника: было видно, что здесь неделями не ходили за покупками, а пользовались услугами доставщиков пиццы. Везде лежала грязная одежда, обувь, чулки, даже некоторые украшения. Шкаф для одежды был открыт и наполовину пуст. Похоже, кто-то рылся в оставшейся одежде.

Полицейские и домоправитель прошли в кухню, где вонь была просто невыносимой. Женщина, лицо которой раздулось так, что его черты было невозможно различить, лежала на спине, на серо-белом узорчатом линолеуме, как подрубленная. На ней были потемневшие от трупной жидкости спортивные брюки и слишком широкая футболка, первоначальный цвет которой невозможно было определить. На кухне также высились горы картонных коробок из-под пиццы, а на сковородке лежало что-то, на первый взгляд похожее на черные спагетти. Все, казалось, окаменело от грязи.

— Дерьмо, — сказал один из полицейских.

— Только не трогайте ничего руками, — предупредил второй полицейский бледного как мел домоправителя.

Тот молча замотал головой. Ни за что на свете он не решился бы здесь к чему-либо притронуться.

Когда они, к безграничному облегчению домоправителя, наконец вышли из квартиры, решив пока что не взламывать запертые двери, он спросил одного из полицейских — того, что был повыше ростом:

— А у вас такое часто бывает? Такие, э-э, случаи?

— Конечно.

Полицейский был молод, светловолос и смотрелся очень хорошо, что для человека в полицейской форме могло считаться настоящим достижением. Его лицо побелело вокруг носа, но он держался, на удивление, храбро. Другой полицейский был старше, толще, казалось, что его уже ничто не шокирует.

Они вышли в коридор, и домоправитель поспешно пригласил их в свою квартиру для выяснения подробностей (это выражение он загодя тщательно сформулировал). Его квартира оказалась неубранной, и в обычной ситуации ему было бы стыдно из-за этого перед чужими людьми, но в настоящий момент у него не было желания сильнее, чем как можно быстрее покинуть то ужасное место, не выказывая слабости.

— Ты останешься здесь, — сказал старший младшему. — Я позвоню в службу расследования причин смерти и комиссию по расследованию убийств.

— О’кей, — согласился младший, вид у него был далеко не восторженный.

— До тех пор пока они не приедут, отсюда не отлучайся.

— Да, я знаю.

Домоправитель уже стоял на лестнице, когда старший наконец подошел к нему. Они вместе спустились на первый этаж. Правда, в доме был лифт, но домоправитель боялся, что его желудок использует даже эту короткую поездку для того, чтобы взбунтоваться.

— Хотите шнапса? — спросил он полицейского, когда они благополучно добрались до родных стен его квартиры.