Синее привидение (Преступления Серебряного века. Том I) - Спасский Б. - Страница 23

— Скажите, где мы встречались?

Она играла брильянтовым кольцом. Сорокин жалел, что затеял столь опасную игру и находился в нерешительности. Но мешкать нельзя было, так как каждую минуту мог войти Шалимов.

— Вчера вечером я вас встретил на Каменном острове. И даже больше скажу. Вы потеряли одну вещь.

— Что вы говорите?

— А вот, извольте видеть.

Сорокин вынул из кармана найденное им зеркальце в золотой оправе.

Анна побледнела. Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Сорокин не на шутку испугался. Но Анна овладела собой.

— Покажите?

Она протянула руку. Сорокин отдал ей зеркальце.

— Да, это моя вещь. Где же вы нашли его?

Но Сорокин не успел ответить, так как вошел муж Анны.

— Куда же вы?

— Не могу-с.

Сорокин простился с Шалимовыми и быстро спустился вниз по широкой отлогой лестнице, устланной ковром. Он решил во что бы то ни стало выведать у Феклы истинную причину смерти доктора Замшина. Для этого он отправился в таинственный особняк и, под предлогом караулить привидение, к большому неудовольствию Феклы, остался в кабинете Замшина. Фекла приготовила ему постель на кожаном диване. Прежде, чем лечь спать, он тщательно осмотрел все комнаты, запер черную дверь и ключ взял с собой.

— Да ты чего распоряжаешься, как в своем доме?

Сорокин прикрикнул на Феклу, и она присмирела.

Было уже два часа ночи, но репортер все еще не спал.

— А все-таки любопытно. У этих супругов Шалимовых, кажется, рыльце в пушку. Но как их вывести на чистую воду? Ведь глупо лежать здесь на диване и ожидать каких-то привидений. Эта чертовка Фекла потешается надо мной.

Сорокин хотел было уже встать и уйти, но постепенно дремота охватила его. Белесоватый дрожащий свет белой ночи чуть проникал сквозь щели драпри и парусиновые шторы, которые как будто вздулись и казалось, что кто-то спрятался за ними. Нельзя сказать, чтобы Сорокин был трус. Но то, что произошло, привело его в ужас. Сорокин никогда не знал, что значит, чтобы от страха волосы поднялись дыбом. Но так было.

Кабинет имел две двери — в прихожую и в приемную. Обе двери были заперты, и ключи лежали на столе. Диван, на котором лежал Сорокин, стоял против двери в приемную и, откуда бы ни вошли в кабинет, диван бросался в глаза. Сорокин сбросил с себя одеяло и для того, чтобы побороть дремоту, запустил руку под подушку, чтобы достать портсигар. Вдруг какая-то непонятная сила побудила его оглянуться в сторону окон. Драпри среднего окна было раздвинуто, и край шторы приподнят. Женщина в синем, с поднятой синей вуалью, с широко открытыми глазами, выражающими ужас, смотрела на него. Она точно застыла в нише окна. Синее привидение оказалось Анной Шалимовой, которая вошла в кабинет через потайную дверь-окно, выходящую на террасу.

Анна навела на него небольшой револьвер.

Сорокин залез под одеяло и под ним стал одеваться.

— Сударыня, перестанем играть в привидения. Зачем вы пожаловали сюда?

— А вы зачем здесь, подлый репортер и сыщик?

— Сударыня, если вы будете так выражаться, то…

— Я вас пристрелю, как собаку, и никто не будет знать.

— Ну, вы этого не сделаете, уже по одному тому, что вы умная женщина и прекрасно понимаете, что третий выстрел для вас безнаказанно не пройдет. Отвернитесь, пожалуйста, в сторону, а то я встать не могу.

Сорокин быстро вскочил и одел пиджак.

— Теперь я к вашим услугам. И прежде всего я попрошу отдать мне эту игрушку, или спрячьте ее. Вы очень предусмотрительны и приехали сюда ночью, чтобы посоветоваться с Феклой. Что, разве я не угадал?

Анна застонала.

Она выбежала на террасу и скрылась в парке.

Прошло три дня после этой ночи. Все эти дни Сорокин хворал, не выходил из дому. Вечером по телефону к нему позвонила Елена и просила приехать. Сорокин приехал и заметил в ней большую перемену. Глаза впали и лихорадочно горели, лицо осунулось и побледнело.

— У нас произошло несчастье.

Она опустилась в кресло и задумалась. Ее взор был глубокий, сосредоточенный.

— Значит, никому нельзя верить. А как я верила Замши-ну. Что ж, будем знать.

Она подняла вверх брови и словно бросила кому-то вызов.

— Да, я вам благодарна. Вы открыли мне глаза на действительность. От Анны я получила вечером письмо, и было поздно спасти ее. Мне все же жаль ее. Но как я ошиблась в брате! Мне казалось, что он виновен в смерти того человека, память которого теперь ненавистна для меня.

Елена не расспрашивала Сорокина ни о чем, и Сорокин молчал, так как не к чему были все эти подробности.

— Я надеюсь, что все останется между нами, и я верю вам до конца. Вы должны знать нашу тайну, так как открыли ее.

Она дала ему письмо Анны.

Сорокин прочел его.

«Дорогая Елена! После этого письма я приму кристалл цианистого кали, и для меня будет конец. Неужели, Елена, ты не подозревала моих отношений к Замшину, который в течение четырех лет был твоим женихом, а моим любовником? Елена, я убила твоего жениха, но в то же время спасла тебя от этого человека, так как ты ошиблась в нем.

Познакомилась с Замшиным я в имении профессора Никитина, где я гостила. Замшин тогда был студент, репетировал детей Никитина. Его наружность — высокий, сутулый, с длинным прямым носом и острым подбородком, с мечтательными, постоянно полузакрытыми синими глазами и слабой растительностью на лице — мне не понравилась. Мне он показался неискренним, немножко ханжой, поповичем, себе на уме. Осенью изредка встречалась с Замшиным в Петрограде у Никитиных. Он был необычайно сдержан со мной. Раз я пригласила его в Мариинский театр на „Кармен“. После спектакля он проводил меня. Я старалась вызвать его на откровенности, — не помню, что я говорила, но только он, видимо, поверил мне. Угрюмость сошла с его лица и теплом повеяло от его задумчивых синих глаз.

— Вы никого не любили? — спросила я его, и сама заволновалась, как девчонка.

— Нет, — тихо ответил он. Он казался мне покорным, как никогда. Взгляд его стал доверчивый, словно у ребенка.

— Я тоже никого не любила. Я вышла замуж по настоянию родителей, — невольно вырвалось у меня.

Мы стали встречаться почти каждый день. Я должна сказать тебе, что сама искала этих встреч. Я старалась возбудить в нем ревность. Словом, ты должна понять меня. Замшин был действительно моя первая любовь. Я смутно сознавала, что любовь погубит меня, но бороться не было сил. Я сделала тот роковой шаг, который привел и Замшина и меня к гибели. Замшин был бесстрастная натура, затаенная, которую я никак не могла разгадать. Когда я встречала тебя с ним, я терзалась ревностью. Я намеревалась несколько раз рассказать тебе все — признаться. Но гордость мешала, и я очень жалею об этом. Я чутьем угадала, что он должен и на тебя произвести сильное впечатление. Мне кажется, что мы, Лена, с тобой родственные души и хорошо понимаем друг друга. Две такие, как мы, женщины обязательно должны столкнуться на жизненном пути, когда круг замкнут. Вы долго скрывали от меня свои отношения, и только за месяц до вашей свадьбы я узнала, что вы помолвлены. Нет, Лена, он не любил тебя, как и меня. Такие люди неспособны на любовь, они слишком влюблены в себя. Лена, когда он окончил университет и получил место ассистента, я предлагала ему развестись с мужем, но он просил меня повременить, пока прочно не станет на ноги. Последний год я приходила к Замшину по ночам. Ключ от калитки был у меня.

Я не знаю — убила ли я его или это произошло нечаянно. Только при нашей последней встрече, накануне вашей свадьбы, я вне себя схватила револьвер. Что я хотела сделать, не знаю. Кажется, я навела курок на себя. Помню только, Замшин бросился ко мне и крикнул: „Вспомни своего сына“. В этот момент грянул выстрел. Я оцепенела от ужаса. На полу лежал Замшин. Я сама удивляюсь себе, как я могла выйти незамеченной из дома. Злой рок преследует меня. Со дня смерти Замшина я слышу заупокойное пение монахинь и чувствую запах ладана. Этот запах и похоронное пение сводят меня с ума. Я стала тенью. Ах! как мало доктора понимают. Как мало мы вообще знаем. Как легко стать преступницей. Порой мне кажется, что все люди преступники. От похоронного пения и ладана я спасалась в квартире покойного Замшина, но зачем ты убирала цветами его комнаты? Ведь он был мой… Лена, прости меня! Тяжело тебе, а мне еще тяжелее».