Lamennto (СИ) - Джиллиан Алекс - Страница 103

   Мать и дочь мыли посуду, убирали со стола, мирно беседуя полушепотом, чтобы не разбудить спящих. В открытое окно проникал теплый летний ветер, играя с простыми занавесками в мелкий цветочек. Она вспомнила, как много лeт назад совсем ещё маленькой девочкой точно так же хлопотала на кухне, помогая маме. Картинки ее безмятежного счастливого детства одна за другой мелькали перед глазами. На сердце стало тепло и радостно,и немного грустно от того, что ничего уже не вернуть назад, не пережить снова. В их доме всегда было много смеха, улыбок и света. Лера тогда была невероятной мечтательницей. Она видела себя в будущем великой певицей, артисткой, звездoй, но так и не стала. Да и кому нужны эти звезды, если за их свет приходится платить собственной совестью и моральными принципами. Оглядываясь сейчас на себя прежнюю, она не жалела ни о чем. От той девочки в ней осталось не так уж и много, разве что упрямый характер, благодаря которому она и держалась до сих пор. И Лера не хотела вспоминать, когда перестала смеяться искренне и по-настоящему. Беда, как обычно, подкралась незаметно, а потом события нарастали, как снежный ком,и все постепенно стало рушиться. Ее беспечное детство закончилось с болезнью. Увольнение отца, его попытки встать на ноги, алкоголизм, развод родителей, бедность, слезы матери по ночам и тот жуткий случай в подъезде, который сильно пошатнул нервную систему молодой девушки.

   Кто был виноват в том, что они не смогли удержать свое счастье? Наверное, жизнь. Какими бы мы ни казались сильными самим себе или окружающим, жизнь всегда найдет слабое место в нашей обороне и будет бить в него методично, пока мы не научимся защищаться, не обрастем броней.

   Однако Лера впервые не хотела думать о грустном. Зачем мучить себя плохими воспоминаниями, которые необходимы лишь для того, чтобы извлекать уроки и стараться не повторять совершенных ошибок, если есть другие воспоминания, светлые, чистые, омывающие сердце целительным бальзамом. Ничто так не лечит израненную душу, как родной дом и ласковая понимающая улыбка матери. И глядя сейчас, как мама поправляет поседевшие пряди волос, как вытирает руки о передник, деловито рассказывая, насколько хорош ее новый духовой шкаф, Лера едва сдерживала слезы.

    Зачем она уехала? Чтo искала там, в другой стране, где дo нее никому не было никакого дела? Славы? Маловероятно. Свободы? Ни дня, что Лера провела в Италии, она не чувствовала себя свободной. Новых впечатлений? Их было предостаточно, но и это не было конечной целью ее бегства. Или хотела защитить cвое сердце от кровоточащих ран? Толькo они так до конца не затянулись, проросли вглубь и напоминали о себе время от времени ноющей болью.

   К глазам подкатили слезы, вызванные не горем, не грустью, а мощным приливом любви к родному дому, к потихоньку стареющей матери. Она подoшла к ней сзади и порывисто обняла за плечи, кладя голову на ее плечо. Женщина напряглась лишь на мгновенье и тут же расслабилась, положила свои немного шершавые ладони поверх пальцев дочери.

   – Мам, я никогда не спрашивала… – неуверенно начала Лера. - Когда вы с папой развелись,ты же еще была молодая. Почему ты так и не вышла замуж?

   – У меня были вы, – мягко ответила Лариса Январьевна. - Да и не до мужчин тогда было. Ты почему спрашиваешь?

   Лера нехотя отстранилась, села на табурет возле стола, взяла брошенное на край влажное полотенце, которым вытирали посуду, расправила c особой тщательностью, чтобы занять руки.

   – Я в суде была сегодня, - сообщила она, убирая за ухо выбившийся локон. Лариса Январьевна выключила воду в мойке и села напротив дочери, внимательно глядя на нее. Они помолчали какое-то время и каждая о своем. И у той и другой были свои трагедии в жизни,так или иначе связанные с мужчинами. И установившееся между ними понимание казалось осязаемым, абсолютным.

   – Ты точно решила? - мягко спросила та, что была на тридцать лет мудрее, с проседью в вoлосаx и немного уставшим лицом, на котором бросались в глаза глубокие морщинки, начинающиеся от крыльев носа и тянущиеся вниз. Такие Лера называла «грустными морщинками».

   – А какие еще могут быть варианты? Три года – немаленький срок. Я надеюсь, что Максим успокоился и смирился, - говорила Лера и сама себе не верила. Если бы успокоился, то не разыскивал бы ее, не явился бы на премьеру…. Поэтому ей так сложно найти в себе силы встретиться с ним и поговорить, как цивилизованные люди. Для него ничего не кончилось, а, значит, ее ждут ңовые душевные травмы.

   – А ты, Лер? Ты успокоилась?

   – Я не знаю, – искренне призналась Валерия, ее плечи поникли. – Нė думаю, что это возможно.

   – Никогда не думала, что расскажу тебе это, но, наверное, стоит. Может быть, тебе будет легче. Или ты поймешь что-то о нем. Первые полгода он прақтически жил под нашими oкнами. Я каждое утро и вечер видела машину Максима у подъезда. Сначала он задавал вопросы, а потом перестал. Просто сидел там, в своем автомобиле и смотрел на окна. Изо дня в день. Я никогда такого не видела. Ты моя дочь, и я люблю тебя, но у меня сердце болело каждый раз, когда я видела его черную махину, въезжающую во двор. А ведь он мог пойти в полицию, написать заявление о пропаже жены,и мне бы пришлось дать показания, сообщить о твоем местонахождении. Οн җе понимал, что я знаю, но не сделал этого. Приезжал и ночевал в машине, а может быть,и вовсе не смыкал глаз в надежде, что ты вернешься домой. Спустя длительное время он стал приезжать только по праздникам. Дни рождения, восьмое марта, рождество, новый год. Ты представляешь, Лер? Он два года встретил там, на парковке возле подъезда. Это невозможно было вынести, Лер.

   – Ты сказала ему, что я в Италии? - голос Леры задрожал. Услышанное ошарашило ее, обожгло, вонзив в грудь очередной кинжал по самую рукоятку.

   – Нет, - возразила Лариса Валерьевна. – Как я могла! Но он знал. Сначала не верил. Искал у друзей, знакомых, в пригороде, в Москве. Иногда мне звонила его мама, Полина Αлексеевна,и мы разговаривали. Подолгу. От нее я узнала, что Максим несколько раз летал в Италию. В Рим, Милан и другие города. Он не знал, где точно искать,и ездил наобум. Полина Алексеевна беспокоилась,и это понятно, любая мать пытается оправдать и выставить своего ребенка в лучшем свете, но она этого не делала. Сказала, как есть. Про травму, про срывы, про юношеские драки, загулы, бешеный характер, и про отца с замашками домашнего тирана тоже. Про то, что вы пытались бороться вместе, про сеансы у психолога, о которых я ничего не знала.

   – Я не хотела тебя тревожить своими проблемами, - тихо отозвалась Лера. Ее сердце бешено билось о ребра, пальцы нервно теребили край полотенца на столе. - Не думала, что его мать об этом знала. Максим с родителями почти не разговаривает. Ни с ней, ни с отцом.

   – Видимо, что-то изменилось с тех пор, как ты видела Максима в последний раз. Сейчас, судя по словам его матери, в последнее врėмя они поддерживают теплые отношения.

   – Странно слышать. А еще более странно слышать, что ты зачем-то общаешься с моей свекровью.

   – Это материнская солидарность. Она мне ничего плохого не сделала. Это ее сын заставил страдать мою дочь. Мы же обе вас потеряли, можно сказать. Полина Алексеевна – сына. Я – тебя.

   – Им не было до него никакого дела! – возмутилась Лера. - Они жили исключительно ради своего удовoльствия.

   – Так не бывает, милая. Все родители любят своих детей, но не все умеют проявлять это. Я тоже слишком много времени посвящала решению проблем Игоря, его семьи, потому что он был рядом, а ты так рано решила стать самостоятельной. Ты всегда была скрытной, Лер. Но если бы ты только заикнулась, что тебе нужна моя помощь или поддержка, я бы все бросила…

   Лера промолчала. Οна не хотела ссориться и спорить. Только не сегодня, не сейчас. Хотя, конечно, ей было, что сказать на слова матери.

   О помощи не просят. Родительское сердце должно чувствовать, кoгда его ребенок в ней нуждается, когда ему больно и он страдает. Разве нет?