American’eц
(Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого) - Миропольский Дмитрий - Страница 14

— Знаешь, Американец, что я тебе скажу? — сердито буркнул кузен. — Ты ненормальный. Сумасшедший. Прёшь на рожон, дурак дураком…

Американцем кузен именовал Фёдора Ивановича редко, и тому это нравилось: знать, раздразнил он Фёдора Петровича.

Странную кличку граф Толстой получил вскоре по вступлении в Морской кадетский корпус. Ещё мальчишками они с Фёдором Петровичем грезили Америкой. В домашних библиотеках, а после и в библиотеке корпуса не осталось, пожалуй, ни одного альбома про заманчивый континент, в который не сунули они свои любопытные носы. Каждая пядь морских и сухопутных карт была обследована ими досконально.

Говоря князю Львову о своей настольной книге про д’Артаньяна, Фёдор Иванович умолчал ещё об одной, с ещё более длинным и завораживающим названием. На потрёпанной первой странице значилось: «Даниэль Дефо. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим».

Когда тебе от роду всего пятнадцать или пускай даже двадцать лет — трудно представить, что такое двадцать восемь лет взрослой самостоятельной жизни. И уж совсем невозможно представить, как это — годами жить одному, на острове, без людей.

Когда ты вырос в среднерусской деревне, невозможно представить себе полчища тропических кровососов, от которых круглый год с восхода до заката стоит вокруг несмолкающий звон; которые беспрестанно забиваются в рот, в нос и в глаза; лезут в еду… Море, а тем более океан — жителю равнины представить никак нельзя. И уж тем более — в любом возрасте! — нельзя представить себе, что во время кораблекрушения спасся не ты, а кто-то другой.

Но для юных провинциальных дворян музыкой звучали названия — Америка, Ориноко и даже Йорк. Ещё не видев ни жизни, ни мира — кроме родительских имений да немного российской столицы, — они представляли себя бесстрашными путешественниками, открывателями новых земель, укротителями свирепых животных и победителями беспощадных дикарей…

Грезили кузены: далеко за океаном, на другом краю земли раскинулись огромные прекрасные просторы. Люди там живут свободно и счастливо. В Америке не порют розгами за невинную шалость. Там вмиг можно разбогатеть, потому что золото буквально лежит под ногами.

В Америке можно стать предводителем индейцев и восседать в вигваме, куря трубку мира вместе с другими вождями в огромных головных уборах из орлиных перьев, и лишь изредка произносить: «Хау! Я всё сказал!» А женщины там красивы и — что особенно заставляет трепетать сердце отрока — совершенно доступны: кто сможет отказать пернатому вождю воинственного племени?!

Нет сомнений, что пригодится в Америке и ещё одно искусство, которым удивительно владеет Фёдор-Американец. Золотые у него руки — в карты передёргивать! В бесконечных фантазиях, которыми Фёдор Иванович делился с кузеном, он вполне рассматривал разбой и шулерство как верные способы добычи денег, мехов и женщин. Чёрт возьми, Америка — свободная страна!

В мемуарах д’Артаньяна, капитан-лейтенанта французских мушкетёров, Фёдора Петровича занимала больше куртуазная сторона тогдашней жизни, придворные обычаи, костюмы, этикет… А Фёдор Иванович до дыр зачитывал страницы с описаниями схваток, погонь, сражений и дуэлей: его интересовал авантюризм гасконца — и бешеная скорость непрестанного действия.

То же с воспоминаниями моряка из Йорка. Если Фёдор Петрович на полях тетрадей своих рисовал необитаемый остров и всякую живность, описанную Робинзоном, то Фёдор Иванович смаковал самую борьбу одинокого героя за жизнь, когда рассчитывать можно только на себя и когда твёрдо известно: помощи со стороны не будет.

— Погоди, — говорил он кузену, — вот выпустят нас из корпуса, попадём на корабли, тогда уже и сами на мир посмотрим, и себя всему миру покажем!

Фёдора Петровича такая перспектива — оказаться в утлой деревянной скорлупке посреди бушующего океана — радовала не сильно. Чувствовал он себя человеком земным, уже понимая разницу между увлекательным книжным рассказом и правдой жизни. Сколько таких робинзонов за века мореплавания попали на необитаемые острова — и сгинули там даже не за двадцать восемь лет, а гораздо быстрее, в полном одиночестве… И ни словечка их жутких предсмертных историй никто никогда не услышал!

Не рвался Фёдор Петрович с суши на море, предпочитая знакомство с дальними странами по мемуарам тех, кому посчастливилось вернуться. А вот Фёдор Иванович только о том и грезил, чтобы поскорей оставить корпус — и очутиться в гуще событий; не важно, каких! Лишь бы вокруг что-то всё время происходило. Лишь бы надо было бы сражаться; спать вполглаза, не выпуская оружия из рук, а чуть что — нестись, сломя голову, навстречу неизвестности; и каждый день, каждый час играть, играть, играть со смертью…

…и, конечно, всегда выходить победителем из этой игры.

Глава VI

Карета обер-прокурора Резанова неспешно катилась от особняка по Литейному проспекту.

Неспешно потому, что Николай Петрович рассудил так: раз уж он решил нынче не ездить в должность, а развлекаться — заодно хоть немного с Петербургом попрощается. Впереди такая круговерть — не продохнёшь. Придётся поспешить с передачей дел в Сенате и углубиться в подготовку экспедиции: до начала похода остаются считанные дни.

По левую руку проплыл Итальянский сад. Резанов приподнялся на подушках кареты и отодвинул с окна шторку. В саду царила суета: на месте вырубленных деревьев рабочие рыли землю и били сваи. Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна пожелала выстроить в саду больницу для бедных. Сын её, нынешний император Александр, не возражал: климат в Петербурге дрянной; народ болеет и мрёт без счёта… Мариинская больница — дело нужное! Архитектором наняли Джиакомо Кваренги, и старый итальянец энергично принялся за работу. Николай Петрович не зря дневал и ночевал в Сенате: пожалуй, все нынешние городские прожекты он знал назубок.

Надо запомнить имперскую столицу такой, какой он оставляет её. Ведь неизвестно, когда и каким увидится город по возвращении… В Петербурге днями будет праздник: ровно сто лет прошло с тех пор, как основал его государь Пётр Алексеевич! Пышные торжества обер-прокурор ещё, конечно, застанет. Но праздничное веселье — это одно, а строительство, охватившее столичный центр, — совсем другое. Балаганы и декорации вскоре после гуляний разберут, но дома останутся. Пусть не навеки — всё равно надолго.

На углу Литейного с Невским проспектом сновало множество людей: кипела жизнь на Вшивой бирже. Сюда, к большому перекрёстку, со всех концов города стекались подённые рабочие в надежде на подряд. Николай Петрович приметил уличного цирюльника: усадив клиента прямо на тумбу тротуара, под зубоскальство бездельных подёнщиков тот ловко орудовал гребешком и щёлкал ножницами, сыпля волосы наземь.

Карета повернула направо по Невскому, в сторону Адмиралтейства. Стекло в окне было приспущено, и в щель потянуло свежим ветерком с Невы. Глупая вышла затея — отказаться от париков, подумал обер-прокурор. Как раньше было удобно! И при Екатерине, и при Павле… Хоть ты плешивый, хоть волосы год не мыл — кому какое дело? Надел с утра парик — и славно: ходишь день-деньской в аккуратной идеальной причёске, и в голову не дует.

В прежние времена домашний куафёр колдовал над париком Николая Петровича, пока барин спал. А теперь, при государе Александре, никуда не денешься: каждый день приходится терпеть, пока тебе волосы в порядок приведут. Первое время Резанов среди служебных дел вдруг обмирал и хватался за голову, решив, что забыл надеть парик. Чай, привык за двадцать-то пять лет!

Но меняется не только мода — меняется город. Впереди, на углу с Садовой, высится только-только построенная Публичная библиотека — первая в России, детище императора Павла. Ещё дальше, за Гостиным Двором, заканчивают сооружать башню при городской Думе. Скоро власть будет видно издалека — и сама власть сможет поглядывать свысока на Петербург. А ещё дальше — Резанов знал это, хоть и не мог увидеть — на месте разобранной церкви Рождества Богородицы возводили грандиозный Казанский собор, которому надлежало соперничать с собором Святого Петра в Риме…