American’eц
(Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого) - Миропольский Дмитрий - Страница 12

Побеседовав и выпив ещё, они расстались друзьями. Дворовые, как смогли, вычистили и подлатали сюртук Фёдора Ивановича. Молодой человек отправился восвояси в карете Сергея Лаврентьевича, условившись о скорой встрече с князем.

Глава IV

Огонь-Догановский пытался загладить свою вину.

С тех пор когда Резанов пригрел его по выходе из тюрьмы, прошло всего полтора года. Мрачные воспоминания были ещё слишком свежи. И теперь, пока над разгневанным обер-прокурором трудился цирюльник, заканчивая бритьё и охорашивая причёску; пока Николая Петровича одевали, пока закладывали карету — Василий Семёнович использовал всё своё красноречие и щебетал, не умолкая.

Обер-гофмаршал Нарышкин, в дом которого собирался Резанов, держал у себя цыганский табор. Забава для Петербурга необычная: в белокаменной Москве смуглые кочевники были в моде, но на берегах Невы их по старинке звали египтянами и не привечали. Зато шляхтич о цыганах знал немало ещё по родной Польше.

Стараясь развлечь хозяина, Огонь-Догановский очень живо рассказал про тяфи — это когда несколько цыганских семей сообща раскармливают поросёнка в здоровенного борова, а потом режут и собираются на праздничное веселье. Забавный обычай интереса не вызвал: к этнографии Николай Петрович оказался холоден.

Поляк удвоил усилия. Вспомнил о том, как лет тридцать назад польский князь Станислав Радзивилл придумал титул цыганского короля и утвердил в этом звании хитрого то ли поляка, то ли цыгана по имени Ян Марцинкевич. Князь-то желал получить сборщика налогов с цыган, а Марцинкевич решил, что он и вправду король. Стал носить за поясом кнут наподобие дворянской сабли, завёл огромные золотые карманные часы с перезвоном… Но главное — устроил себе настоящий королевский выезд. Сам отправлялся верхом, следом в карете везли его жену-королеву, а впереди пылили брички с певцами, и барабанщик лупил бляхой ремня по медным котелкам, чтобы все кругом знали: цыганский король едет!

Василий Семёнович так потешно представлял в лицах всех участников процессии, что губы Резанова тронула невольная улыбка. Заметив это, Поляк тут же перескочил на следующего цыганского короля.

Якуб Знамеровский уж точно никаким цыганом не был — этот чистокровный поляк давно вёл торговлю лошадьми и знал цыганский язык. Хитрый, как чёрт! Сам предложил себя в сборщики налогов королю Станиславу Августу. А чтобы его признали, для начала уговорился с крупным табором за немалые ловэ — так цыгане деньги называют, и остальные подчинились.

При дворе Знамеровский понравился: красавец, буйная смоляная шевелюра, усищи чёрные по плечам лежат… Получил он ещё одну привилегию — цыганские споры судить. Суд оказался простым: кто больше заплатит, тот и прав. Разжирел Знамеровский, обнаглел, неделями безвылазно пил и обжирался в имении своём.

Ромáлэ терпели несколько лет. А что поделаешь? Конечно, можно по цыганским законам объявить его пэкэлимос, опоганенным. Если цыгану сбрить усы и обрезать волосы, такому только подыхать: ни один табор к себе не подпустит! Да только поляку до цыганских законов дела нет. Тем более королём над цыганами его польский король поставил…

…но и цыганское терпение, наконец, лопнуло. Несколько крепких мужчин подловили Знамеровского, засунули в мешок — и выпороли публично. Крепко выпороли, еле живого отпустили. А кто порол? Никто не признаётся. Виноватых не нашли, зато стал цыганский король и вести себя правильно, и к людям прислушиваться, и дела разбирать по закону, а не за ловэ.

— Это же понятное дело, — говорил Василий Семёнович, заискивающе глядя Резанову в глаза. — Как Знамеровский сядет судить, так седалище враз порку припоминает. Король-то он, конечно, король, но в глазах цыган читает: «Помним-помним, ты ж у нас поротый! И ты, ваше величество, помни!»

История попахивала якобинством, и Огонь-Догановский рисковал, когда рассказывал её обер-прокурору. Однако расчёт оправдался: Николай Петрович уже сделался весел и только пальцем погрозил на прощанье. А садясь в карету, напевал под нос из модной оперы:

В голове Резанова крутилась ещё притча, слышанная в Москве. Иные тамошние дамы от ворожбы цыганской совсем с ума посходили. На сей счёт прошёлся язвительный Сумароков:

Николай Петрович велел кучеру ехать не торопясь, а сам вернулся к мыслям о собственных делах. Было, что вспомнить и о чём подумать.

Четырнадцати лет он оказался в лейб-гвардии Измайловском полку. В шестнадцать — юного гвардейского красавца приметила увядающая императрица Екатерина. Из её спальни вынес Резанов отвращение к зрелым женщинам — и начало карьеры.

Военное дело Николая Петровича не прельщало, зато по гражданской части он дослужился до обер-секретаря Правительствующего Сената. Благоденствовал при Екатерине Великой — и стал одним из немногих, кто не попал в опалу при сыне её: император Павел Петрович приблизил Резанова и даже посвятил в кавалеры Мальтийского ордена.

После удачной женитьбы стал Николай Петрович компаньоном тестя своего, купца Шелихова: тому принадлежали, считай, все поселения в Русской Америке, все товары тамошние, вся коммерция… Как раз тогда Николай Петрович вдоль и поперёк узнал Америку с американцами, хотя не побывал дальше Иркутска. А вскоре тесть умер, и Резанов разбогател уже вовсе сказочно.

Доходное дело на другом континенте понравилось императору: по высочайшему указу Павла Петровича — на исходе века, в тысяча семьсот девяносто девятом году, появилась под Его Императорского Величества покровительством Российско-Американская Компания с петербургским её главой Николаем Резановым.

А в начале века девятнадцатого уже новый государь, Александр Павлович, оказал Компании благосклонность и вошёл в неё акционером. Следом за императором, конечно, хлынули царедворцы. Было пайщиков десятка полтора — стало четыреста с лишком. Денежная река разбухала день ото дня. Николай Петрович стал уже обер-прокурором Сената, благоденствовал и процветал, планы строил невероятные…

…но прошлой осенью, по смерти жены, всё чуть было не рухнуло. Император тогда поинтересовался, как намерен поступить Николай Петрович. Мол, не желает ли оставить службу, уехать в имение и посвятить себя воспитанию сироток?

Да, Резанов мог бы пожить где-нибудь под Псковом, с детьми, в кругу родни. Отдохнуть — а там, глядишь, и снова к делам вернуться. Но императорская забота выглядела подозрительно: вдруг решил молодой государь Александр Павлович воспользоваться горем вдовца и под благовидным предлогом отправить его в отставку?

Все полтора года после кончины императора Павла его воцарившийся сын постепенно менял двор. Перестал быть милостив к светлейшему князю Платону Зубову, который организовал убийство его отца и возвёл Александра на трон. Даже Гаврилу Державина, придворного старожила и знаменитейшего поэта, новый государь убрал с глаз подальше. Но Зубов и Державин были главнейшими резановскими благодетелями. Раз их могущество кончилось — как же можно Николаю Петровичу отлучаться от дел?!

Он упирался, император настаивал. Пригласил в личный кабинет и сказал:

— Коли не хочешь ехать в деревню, оставь детей попечению родственников, а сам отправляйся в путешествие. Рассеешься, на мир посмотришь — не всё же тебе в Сенате безвылазно сидеть!

Это милостивое предложение обер-прокурор сумел обернуть в свою пользу — и вызвался в государевы ревизоры. Но не прямо: для начала помянул давнюю затею с открытием морского пути на Аляску. Знал, что молодой государь в восторге от смелого прожекта капитана Крузенштерна.