Алтайские робинзоны - Киселева Анна Николаевна "1949" - Страница 2

Шура карабкался по крутому склону горы. Трава, за которую он хватался, вырывалась, руки дрожали, но он все-таки забрался метров на десять вверх и оглянулся. Он увидел, что Лёня пытался забраться на выступ, но все время обрывался. Лицо его было бледно, почерневшие губы что-то шептали.

Метрах в пятидесяти качались кусты красной смородины: там шел страшный медведь.

— Лёня, скорей! — в ужасе закричал Шура и закарабкался выше. А когда он, забравшись на выступ, оглянулся ещё раз, то увидел, что Лёня внизу всё ещё беспомощно цепляется за камни. Кусты качались совсем близко. Шуре захотелось одним прыжком взлететь на вершину горы и бежать, бежать… Он поднял руку, уцепился за росшую в расщелине сосну и замер: «А Лёня?» Ему вспомнилось чье-то мертвое, иссиня-бледное лицо с закрытыми глазами. Шура не успел сообразить, где и когда он видел это лицо. В несколько секунд он скатился вниз. Где-то совсем близко громко дышал медведь. Шура схватил Лёню за руку и побежал вдоль ручья. Сначала ноги не хотели бежать: они подламывались, путались в траве, запинались о камни. Но скоро он перестал спотыкаться. Он бежал, как бегают во сне: не чувствовал своего тела, не замечал препятствий. Ноги двигались сами собой, и, казалось, стоит сделать ещё одно усилие, как поднимешься и полетишь. И страха больше не было. Все мысли сосредоточились на одном: надо бежать, бежать, как можно быстрее. Добежали до тупика: перед ними отвесной стеной поднимались склоны горы. Не останавливаясь, Шура вскарабкался на утёс, снял ремень, подал Лёне и они снова побежали, не чувствуя ног, забыв обо всем на свете.

Ребята остановились только тогда, когда выбрались из ущелья Прислушались: далеко внизу шумел водопад. Только теперь они почувствовали страшную усталость. Всё тело казалось избитым, кости — переломанными. Лица и руки у обоих были исцарапаны.

Медведь, может быть, не пытался их преследовать, но ребята так напугались, что решили обойти страшного зверя, и пошли на север.

Идти без тропинки, по беспорядочно нагроможденным камням, продираться сквозь заросли было очень трудно, А солнце уже опустилось совсем низко. Надвигалась ночь. Тайга становилась черной и жуткой. Ребята шли торопливо, с какой-то отчаянной решимостью, Вдруг Шура отшатнулся назад и схватил за руку шедшего сзади Лето: у самых их ног чернела пропасть. Идти дальше некуда.

Ребята испуганно осмотрелись. Было уже совсем темно. Тайга угрюмо молчала. Подавленные, опустились они в сырую траву. Одним ночевать в дикой тайге, в горах, где рыскают медведи… Ребятам казалось, что они погибли. Лёня заплакал. Уткнувшись лицом в колени, он всхлипывал все сильнее и сильнее. Ему вспомнились дом, мама, папа, сестренка Женя, котята Пушка и Дымка. Теперь он никогда никого не увидит. А что будет с мамой, когда она узнает, что Лёню в горах растерзали звери?.. Ему кажется, что сердце его разрывается от страха и горя, что он умирает. Шура не плачет, он только весь дрожит, уткнувшись лицом в сырую траву. Он тоже вспоминает дом, веселую озорную сестру Лиду. Ему становится до боли жаль, что он никогда не найдет золота и того чудесного металла, и его никогда не премируют велосипедом, и не станет он инженером, не поедет в Москву… И вообще не будет той чудесной будущей жизни, которую так хорошо умела рисовать Лида и о которой так хорошо умел мечтать он сам. И мама с Лидой умрут с горя. Его охватило раскаяние. Самое тяжелое, что теперь уже ничего нельзя исправить: он никогда, никогда не увидит мамы!.. Шура взвизгнул по-щенячьи, готовый, как и Лёня, горько и безутешно зарыдать.

Вдруг где-то далеко, далеко чуть слышно раздался выстрел. Шура вскочил на колени и, вытянув шею, стал вслушиваться.

— Леня, перестань плакать, стреляют! — толкнул он товарища.

Лёня замер. Вот опять донеслись два выстрела сряду.

— Стреляют, нас ищут! — догадался Шура.

— Стреляют! Миленькие, стреляют! Ищут! — взвизгнул Лёня и вскочил на ноги.

Ребята стояли, вслушиваясь, готовые бежать в ту сторону, откуда доносились выстрелы. Их охватила бурная радость.

— Папа-а! — закричал Лёня, но голос его был похож на писк комара.

— Миша-а! — присоединился Шура.

— Папа-а! Здесь мы! Зде-есь!

— Ау-у! Ого-го-го!

Ребята кричали изо всех сил, а потом с надеждой прислушивались. Опять донесся выстрел, но, как будто, стреляли уже дальше.

— Уходят, уходят! Да здесь же мы! Зде-есь! Папа-а!

Отчаяние и слёзы слышались в голосе Лёни.

— Миша-а! Здесь мы-ы!

Ребята побежали, протягивая руки вперед. Лёня споткнулся в темноте, упал и разбил колено, но тотчас же вскочил, не чувствуя боли. Выстрелы прекратились; и снова ребят охватила жуткая тишина. Потом в вершинах громадных сосен и лиственниц сдержанно, но предостерегающе грозно прошумел вихрь и умчался дальше. Ребята сжались. Они чувствовали себя крошечными букашками в этом огромном чужом мире. Но все же теперь стало не так страшно, как сначала: их ищут, их не оставят погибать в тайге. Шура уже овладел собой.

— Только бы ночь прошла благополучно, а завтра мы найдем правильное направление и доберёмся до дому, или нас найдут, — сказал он, стараясь скрыть от товарища дрожь своего голоса. Эти слова несколько ободрили Лёню.

— Нужно развести костер, — решил Шура. — Огня всякие звери боятся.

Он наломал веток с сосны, сваленной бурей, и развел костёр.

Ребята сидели у костра, тесно прижавшись друг к другу, и тоскливо смотрели на огонь. Лёня думал о том. как сейчас хорошо дома: в комнате горит лампа, бросая от абажура темный круг на потолок. На столе шумит самовар; ласково мурлычет Пушок, забравшись на его кроватку.

А Шура думал о том, как пригодился бы сейчас тот аппарат, который он придумал утром: ни один бы зверь не подошёл близко. Все-таки металл этот он найдет и аппарат изобретет! Только бы не напали ночью волки, медведь или рысь.

Где-то совсем недалеко послышались тоскливые стоны. Ребята вздрогнули и теснее прижались друг к другу. У Лёни застучали зубы. Расширенными глазами он смотрел в густую лесную тьму. Стон повторился и замер.

— Птица или зверюшка какая-нибудь, — спокойно, даже беспечно сказал Шура, хотя у самого по спине забегали мурашки.

Лёня молчал.

— Вот так же наши предки тысячи лет назад сидели у костра и… ничего не боялись, — опять сказал Шура.

— Их было много, — чуть слышно прошептал Лёня.

— Ну, всяко бывало. А если уходили на охоту? — уже смелее возразил Шура.

Разговор о предках отвлекал их от страшных мыслей и успокаивал. Думалось, что и до них люди жили в лесах, и ничего с ними не случалось.

— А вот Робинзон Крузо тоже жил один на необитаемом острове и ничего, — сказал Лёня, пристально глядя на Шуру, и в глазах его засветилась робкая надежда. Шура хотел заметить, что Робинзон — это не правда, но ему самому хотелось верить, что правда, и он, оживляясь, добавил:

— Мало ли в лесу, в горах, даже в пустыне людей живёт… Это ведь лес незнакомый нам, вот и страшно. А если бы знакомый, я бы ничуть не испугался. Думаешь, в сосновском лесу побоялся бы ночевать?

Далеко, далеко послышались звуки, похожие на отрывистый рев коровы. Ребята опять вздрогнули и, испуганно затаив дыхание, стали смотреть в ту сторону, откуда доносились они. У Лёни опять застучали зубы.

— Шура, миленький, боюсь я: ведь это медведь!

— Тише, — прошептал Шура и обнял Лёню одной рукой, прижимая к себе. Когда Лёня пугался и плакал, Шура считал себя обязанным успокоить и ободрить его. Так, обнявшись, сидели они некоторое время, маленькие и беспомощные. Наконец Шура сказал:

— Звери огня боятся, не подойдут.

Он встал, подбросил сучьев в костер и отошел к одиноко росшему развесистому дереву. Долго рассматривал его. Это была старая береза. На высоте трех метров она разветвлялась, и в этом месте образовалось как бы гнездо, в котором удобно было сидеть. Шура вернулся к костру.

— Знаешь что, Лёня? Заберемся на эту березу и переночуем. Там нас и медведь не достанет — сказал он, указывая на дерево.