Вечное Пламя (ЛП) - Иган Грег - Страница 19

Он перестал крутить пальцем.

– И снова вспышка, – сообщила Аманда. – Сигнал «прекрати делать то, чем ты занимался до этого»?

– Похоже на то.

– Нам стоит переписать его на ленту, – предложила она.

Карло согласился. Следующие полторы склянки они провели за записью сигналов, которые инициировали и тормозили дюжины различных движений, постаравшись исчерпать все возможности, пока зонд находился в теле, а устройство записи все еще работало. Прежде, чем Карло был в полной мере удовлетворен, у них закончилась бумага, но к тому моменту он был рад любой отговорке, лишь бы, наконец, вытащить зонд и втянуть настрадавшуюся конечность.

Аманда ушла; ей нужно было провести еще два спаривания полевок для эксперимента по подавлению сигнальных путей. Карло, на котором по-прежнему была надета страховка, прицепленная к столу, остался, чтобы просмотреть результаты записи.

К его удовлетворению закономерности, соответствующие всем повторяющимся движениям, которые ему удалось испробовать, в общем и целом имели периодический характер. Более того, свернув каждую ленту в широкую винтовую линию подходящего диаметра, он мог расположить каждый последующий цикл точно над предыдущим и видеть, как раз за разом повторяются одни и те же инструкции. После этого сигнал затухал до прихода сообщения «стоп» – который во всех случаях был практически одинаков.

С другой стороны, более мелкомасштабная структура этих последовательностей по-прежнему оставалась загадкой. Яркость и продолжительность отдельных импульсом заметно варьировалась; не было здесь и каких-то очевидных повторяющихся мотивов. Каким же образом плоть истолковывала эти инструкции? Содержались ли в них детальные команды для каждого мышечного волокна, разъясняющие суть каждого сокращения? Или это больше напоминало последовательность символов или звуков, объединенных в слова на каком-то древнем соматическом языке?

В одном из своих оригинальных исследований Тоско окрасил плоть в конечностях ящерицы, используя цвет для кодирования ее изначального местоположения; он показал, что после поглощения помеченная плоть могла оказаться в любой другой лабильной части тела. Плоть, из которой состоял конкретный палец на ноге, на следующий день вполне могла оказаться посреди конечности. Но это не давало ответа на вопрос, «знала» ли плоть о роли, которую она играла в любой конкретный момент, либо эта обязанность целиком и полностью лежала на мозге. То есть каждый, когда тело меняло форму, мозг сообщал новоявленному пальцу на ноге: «Теперь ты палец на ноге», что при последующих коммуникациях позволяло им обоим принимать по умолчанию некоторые особенности, характерные для пальцев ног? Сигналы, записанные Карло в случае повторяющихся движений – разъяснявшие несколько первых циклов, а далее передававшие инициативу самому пальцу – указывали на то, что мозг не управляет всеми процессами с абсолютной тщательностью, при том, что начальные инструкции в понимании Карло выглядели гораздо более подробными и сложными, чем если бы они всего-навсего отвечали за выбор из существующего репертуара возможных движений пальцев.

Карло взглянул на стол Тоско, расположенный в противоположной части мастерской. Через девять лет после своих исследований с окрашиванием он продолжал повторять эти эксперименты – и дело было отнюдь не в лени или инертности. Он постоянно совершенствовал методики и собирал новые данные, методично составляя карты, которые отражали характер перемещения плоти в теле ящерицы, принимавшей ту или иную форму.

Для истории этой дисциплины девять лет были ничтожно малым сроком. Даже целая жизнь была ничтожно мала. Всмотревшись в пигментные полосы, которые покрывали лежавшую перед ним бумагу, Карло понял, что так и не решил одну простую задачу практического толка: темнее всего бумага была в тех местах, где свет достигал максимальной яркости. Если он надеялся когда-либо передать эти сигналы своему телу, ему потребуется механизм, реализующий в точности обратную модуляцию источника света – увеличивая яркость там, где бумага темнее.

Аманда вернулась с предварительными результатами двух спариваний. Во втором эксперименте с подавлением весь выводок оказался мертворожденным – но так же, как и всегда, насчитывал четверых детенышей.

Она взяла со стола одну из бумажных лент и посмотрела сквозь на нее на свет стоявшей поблизости лампы.

– То есть… ты прогонишь эту бумагу вдоль второй светочувствительной полосы? – спросила она. – Чтобы продублировать сигнал с противоположной плотностью?

Карло молча уставился на нее, на мгновение лишившись дара речи.

– Именно, – ответил он, наконец, придя в чувство.

Глава 11

– Воздух, – произнес Иво. – Воздух – это то, что остается, когда самое неистовое пламя поглощает все предоставленное ему горючее. Нет ничего более безопасного, ничего более стабильного. В худшем случае, какой только можно себе вообразить, – если ортогональная материя будет действовать на все наши твердые тела подобно либератору, – у нас по-прежнему должна быть возможность манипулировать ею при помощи воздушных струй.

Тамара оглядела небольшой зал, задавшись вопросом, разделял ли кто-то из присутствующих ее тайную обеспокоенность проблемой, которую обозначил Иво. Что может быть ужаснее, чем универсальный либератор, вещество, способное воспламенить все что угодно? И что может вскружить голову сильнее, чем возможность отыскать способ перехитрить эту угрозу, объяв необъятное в невидимых руках?

Победительница лотереи по имени Массима с каждым словом, казалось, все больше ощущала себя не в своей тарелке. Когда она только внесла свое имя в список ради шанса поучаствовать в этой увеселительной вылазке, о взрывах речь заходила гораздо реже. Ульфа, химик, назначенный Советом для надзора за проектом, в своей обыкновенной спокойно-деловой манере вздымала у себя на груди аккуратные строчки символов, делая заметки по ходу речи Иво. И только Ада, одержавшая победу над еще шестью астрономами в их собственной мини-лотерее за должность заместителя главного навигатора, обнаруживала хоть какие-то признаки возбуждения.

– Что если нам не удастся отделить образец при помощи одного только воздуха? – спросила Ада. – Если Объект состоит из материала, похожего на твердолит, и вокруг не будет ни одного отколовшегося фрагмента… разрезать твердолит при помощи воздушной струи нельзя, каким бы высоким ни было давление.

– В таком случае, – ответил Иво, – нам придется вклиниться в поверхность с помощью пылевой взвеси. Если мы добавим в струю небольшое количество размолотого пудрита, то реакция между пудритом и ортогональной породой значительно увеличит силу воздушного потока.

– Вы предполагаете, что при этом будет расходоваться не только пудрит, но и сама порода, – заметила Ульфа.

– А вам известен хоть один либератор, который не поглощается им же созданным пламенем? – спросил ее Иво.

– Нет, – признала Ульфа. – Но известные нам либераторы – это недолговечные растительные экстракты. Мы не можем полагаться на то, что себя точно таким же образом себя поведет и кусок твердой породы.

– Если реакция приведет к воспламенению, жар должен, по крайней мере, ослабить породу, – сказал Иво. – А если этого будет недостаточно, мы можем заменить пудрит твердолитом, повысив абразивные свойство воздушной струи.

– С подобным материалом мы раньше не сталкивались, – сказала Ульфа. – Что если он не поддается разрушению трением, даже с применением горящего твердолита?

Иво тихо пророкотал от досады.

– Нет причин считать, что ортогональное вещество будет наделено какой-то особой волшебной прочностью! Обращение стрел его светородов может повлиять на химические свойства по отношению к обычной материи, но ни твердость материала, ни его устойчивость к высоким температурам от этого не увеличится.

В этом Тамара была вынуждена с ним согласиться – речь шла об основах вращательной физики. Полагать, что камень мог стать тверже только лишь из-за того, что его «будущее» – определяемое стрелой Нерео – оказалось направленным в сторону их прошлого, было настолько же абсурдным, как считать, будто веревка станет прочнее, если развернуть ее наоборот и пройтись по ней в противоположном направлении.