Лесные сторожа
(Повесть и рассказы) - Сергуненков Борис Николаевич - Страница 5

Отяжелевшие молчаливые елки с замиранием ждут какого-то важного события день, другой.

В сумерках открывается утро. Заявится ветер и начнет прохаживаться по лесу. Выскочит из редкого осинника, дунет слева, дунет справа и вдруг как пыхнет на ладошки: пых! пых! — за снежным облаком не увидишь ни взъерошенных иголок, ни смоляных капель на стволе. Все потонуло в белой пурге.

Елка вздрогнет и давай взмахивать руками, поводить плечами, ежиться под холодными струйками снега.

До чего приятно купаться на морозе!

Ветер горячится, рвется из осинника все порывистее, сильнее — пых! пых! Ладошки раскачиваются из стороны в сторону. Снег глыбами плюхается на землю.

Толкнет ветер в спины озябших мальчишек. Крикнет:

— Что, завидно?

— Ничего, мы летом…

Тетерки в кармане

Это был веселый случай, и, если б не мое любопытство, я бы о нем ничего не узнал.

Всю зиму дед возбуждал во мне зависть. Как ни придет с обхода, обязательно вытащит из обширных карманов своей шубы одну-две тетерки и снисходительно скажет:

— А твое дело — перья выдергивать да сковородкой на плите вертеть!

Дед ходил в обход без ружья, и я удивлялся, как он мог раздобыть тетеревов. Их с ружьем не всегда добудешь.

— Как ты, дед, тетеревов ловишь? — допытывался я у него. — Не голыми же руками?

— Зачем руками! — невозмутимо отвечал дед. — Руки хорошо, а глаз еще лучше. У меня глаз такой, заворожительный. Как гляну на тетерку, так она сама ко мне в карман сигает.

Конечно, разговор о дедовом «заворожительном глазе» принять всерьез я не мог, но узнать, как без ружья он охотится на птицу, очень хотелось. Любопытство так разбирало меня, что я решил подглядеть.

Утром отправился дед в обход, а я за ним. Прячусь за кусты да за стволы деревьев, чтобы он не увидел.

Вышли на просеку. Эта просека появилась недавно, когда проводили высоковольтную линию. Поставили на ней высокие мачты, между ними повесили толстые провода. Узкая тропинка вьется прямо под проводами и уходит в глубь леса. Провода висят низко, иней сыплется с них и искрится в морозном воздухе.

«Чего бы деду под проводами ходить, — думаю я, — никогда еще раньше такого не было».

Дед по тропинке идет медленно и все по сторонам поглядывает. Заметил что-то, сошел с тропинки, подобрал на снегу какой-то темный комочек, сунул в карман — и дальше. И, снова по тропинке топ-топ, только снежок под его валенками похрустывает.

Что подбирал дед на просеке, я узнал сразу. Но под проводами, оказывается, разгуливал не только он. Я стоял тихо, и метрах в ста от меня юркнула рыжая лиса — почуяла, голубушка, добычу и пожаловала на завтрак.

Зимой тетерки табунятся. Табунком они летают над лесом низко. Деревья, ветви они различают, а провода — нет. Полет у них быстрый, стремительный. Ударятся на лету о толстую проволоку, что натянута между столбами, и падают на землю. Мне рассказывал один охотник, что на севере, где электрифицировали железную дорогу, жители местных сел подбирали убитых тетерок у полотна корзинами.

Вот и Лиса Патрикеевна почуяла любимую пищу. Но сегодня она заспалась, дед ее опередил. А завтра? А послезавтра?

Декабрь принес долгие черные ночи; они наступали внезапно, словно кто-то закрывал тяжелые ворота и приоткрывал их утром, при бледном угрюмом рассвете. Снегом завеяло дороги, наш двор; темень колола глаза; лес, небо, земля — все терялось в черноте. В такую пору, набродив пустых следов, исцарапав лицо о мерзлые ветки, чувствуешь себя затерянной снежинкой в поле.

Вначале дед уходил с рассветом, а потом все раньше и раньше.

Чтобы оправдать столь ранние прогулки, он много говорил о бдительности и обязанностях лесника. Но неизменно возвращался теперь с пустыми карманами.

Как-то в обед, похлебывая постный суп, я сказал ему будто невзначай:

— Как бы, дед, тетеревятины поесть? Тебе просто. Ты ее глазом — и в карман!

Дед подозрительно глянул на меня и, словно не расслышав, стал жаловаться на врачей, не могущих выписать ему подходящих очков.

Но мне было ясно. Глаза у Лисы Патрикеевны были зорче дедовых. И нюх острее, и ноги легче, и нрав у нее был особый. Одно слово — лиса.

Лунки у дома

День искристый. Мартовское солнце подъело снег, и оттого на чистом поле легкая рябь, как на воде от ветерка. Но рябь неподвижна, неподвижен и лес — ни звука, ни шороха, лишь искры слепят глаза и стволы сосен, обращенные на юг, сочатся водой. Тонкие карандаши осинок зеленые, точно свежевыкрашенные, не притрагивайся к ним — испачкаешься.

Лыжи скользят отлично — сами идут. Поднимаясь на косогор, я гляжу в небо. Хорошо бы так идти с легкой поклажей, с веселым сердцем, идти, не возвращаясь назад. А как спать ночью? Наверняка замерзнешь на холоде. Для того люди и строят дома, чтобы уберечь себя от непогоды.

У меня тоже есть дом — лесной кордон. По вечерам в нем трещат дрова в печке, шипят кастрюли, буря стучится в стены, в окна, но дом стоит крепко. В нем тепло и уютно.

По-иному устроились на ночлег лоси. На прогалине в чистом снегу глубокие лунки. Солнце заглядывает в них, освещая продолговатые катышки, рыжие ворсинки шерсти, застывшие капли крови.

Это лосиный дом. Вечером лось пришел сюда. За долгий день он устал от ходьбы по глыбам. Он поглодал кору на осине, послушал лесные шорохи и улегся на мягкий снег.

Ночь спокойна. В небе светят зеленые звезды. Но если налетит пурга, лосю она не страшна. Нет-нет, да и поднимет лось голову, прислушивается к ветру: не крадется ли враг — и снова засыпает.

Проснется на рассвете. «Хороша постель», но такая постель была вчера и позавчера. Лось поднимается — пора и завтракать. Он ломает тонкую ветку осины в знак того, что он здесь был и ему понравилось, и уходит.

Хороша ночь, хорош дом, но сюда он больше не вернется — в любом месте зима приготовила ему свежую постель.

Ветер-друг

Наш домик стоит на сорок седьмом километре к северу от Ленинграда. Это на 60-м градусе северной широты, но весна у нас бывает почти круглый год.

Весну нам приносит не май, а ветер.

Пока зеленая красавица добирается до белых сугробов, до замерзших речек и скованных луж, пока она выжидает своего часа, ветер тут как тут — явился и сделал свое дело.

Он приходит из далеких южных стран. Я выбегаю на улицу. Мягкий, теплый, движется он с Финского залива, принося с собой запах морских водорослей, полуденного зноя. Я слышу незнакомый говор, портовую суету, вижу черные глаза, черные волосы, черную кожу, улыбки.

Он шумел в джунглях, терся о песчаные отмели Золотого Берега, пересекал экватор.

Он пришел к нам и за два дня расправился с зимой.

По дорогам потекли ручьи, влажный снег осел и засочился водой. На дворе запестрели лужи, а шоссе вновь зачернело мокрым асфальтом. Деревья сбросили с веток снег, радуясь приходу весны.

Я тоже рад приходу доброго друга.

У него неторопливая морская походка. Когда он прохаживается вокруг нашего дома, тонкие стены поскрипывают, а в щели пробираются холодные струйки. Во рту он держит трубку, и потому на улице то ли дым, то ли туман.

Я вижу, как он спускается по трапу, идет по ленинградскому порту, по Невскому. Он подходит к окошечку справочного бюро и спрашивает:

— Девушка, скажите, пожалуйста, как мне проехать к моему другу леснику? Он служил у нас на флоте.