Бред зеркал
(Фантастические рассказы) - Будищев Алексей Николаевич - Страница 14

Мичман оглядел доктора с недоумением, так изменилось внезапно его лицо.

— Дальше, — попросил он его с участием, тронув за локоть.

Тот продолжал:

— Тут же поручик запаса Нуралимбек, распродав лавку, ушел в монастырь. Но через полгода тайно бежал оттуда. Поступил братом милосердия в холерный барак и, вследствие той же своей неустрашимой отваги, заболел холерой. Но перенес болезнь до удивления легко. Затем поступил смотрителем на мыловаренный завод и во время случившегося на заводе пожара вошел в охваченное пламенем здание, чтоб спасти задыхавшуюся в дыму… кого вы думаете? Кошку! Кошку он спас, но сам получил тяжкие ожоги плеч…

— Затем?

— Затем он заболел психическим недугом. Дело в том, что однажды в Страстную пятницу на ладонях его рук и на ступнях ног появились странного вида лишаи, похожие по виду на зарубцевавшиеся язвы… как бы след от пробития гвоздями… Странно, не правда ли, странно? — воскликнул опять доктор.

— И что же? — шепотом спросил его мичман.

— И он стал воображать себя…

— Разбойником Измераем?

— Ну да! — воскликнул доктор с горячностью.

И замолк в странном волнении.

Мичман напомнил ему:

— Можно взглянуть на больного?

— О, пожалуйста, пожалуйста, — заторопился тот. И предупредительно добавил: — Только при разговоре с ним называйте его не иначе, как Измераем…

— Хорошо, — согласился его собеседник.

Когда они вошли затем к больному в комнату, тот сутуло сидел за столом и читал Евангелие. При их входе он, однако, встал и, повернувшись к ним лицом, приветливо поклонился с такой доброй улыбкой.

— Вы меня теперь не боитесь, — выговорил он. — Я теперь не страшный; я ведь, покаялся перед Ним. Перед Иисусом, — пояснил он прямо-таки с трогательной улыбкой.

Мичман в упор глядел на него. Это был человек богатырского сложения, с черными глазами, с черными, как смоль, и жесткими волосами, в которых уже пробивалась седина.

— Сколько ему лет? — спросил мичман доктора шепотом.

Но больной ответил за него:

— Со дня моего вторичного рождения прошло уже 52 года. Вот уже сколько! — добродушно улыбнулся он.

— Измерай, — попросил его доктор, — покажите гостю ваши руки.

Он ласково протянул гостю обе свои ладони. И тот увидел с ясностью две зарубцевавшиеся язвы, как бы когда-то пробитые гвоздями.

Мичману стало страшно. По коже холодная дрожь прошла.

— Вы разбойник Измерай, распятый вместе с Христом на Голгофе? — спросил он больного, почему- то бледнея.

— Ну да, — ответил тот совсем просто.

— Вы хорошо помните этот день Голгофы? — снова спросил мичман.

— О, да! Очень хорошо!

— А вы помните бой при взятии Карса, в котором вы участвовали?

— Нет. Об этом я уже забыл. Ведь это же произойдет, вероятно, много позже, — добавил он загадочно.

— А наружность Христа вы помните? — воскликнул мичман.

— Я вижу Его, как сейчас.

— Вы вместе пришли на Голгофу?

— Нет, мы были уже там и стояли возле своих крестов, когда, наконец, привели Его.

— Вы говорите «мы», кто это были «мы»?

— Я, Измерай, и другой осужденный, Амврий.

— Это имя второго разбойника?

— Да, — проговорил он, как о добром знакомом.

— Расскажите мне что-нибудь о наружности Христа.

— Он среднего роста, тонкий. С золотистыми вьющимися волосами. С темно-синими глазами, дивной красоты…

— Как он был одет?

— В белую рубашку без швов. И коричневый плащ. — Больной говорил твердо, с уверенностью, точно прибивая слова.

— Он был измучен?

— Но держался, как царь. Свободно, просто и красиво.

— И все-таки Его лицо носило следы побоев?

— Очень! Видимо, римские легионеры били его бичами со свинцовыми наконечниками. Все Его лицо было испещрено синяками.

— А вас легионеры били перед казнью?

— На Голгофе нет. А я помню только Голгофу…

Мичман спросил:

— А не встречали ли вы когда-нибудь в жизни поручика Демьяна Петровича Нуралимбека?

По лицу больного прошло будто темное облако. Видимо, он делал сильнейшие усилия, напрягая память. Его лицо, опушенное черной бородкой, порой словно содрогалось от этих усилий.

— Нет, — наконец ответил он со вздохом, — с таким человеком мне не приходилось встречаться. Ни разу!

— Вы знаете, что вы больны? — задал ему снова внезапный вопрос мичман, точно желая сразить его этой внезапностью.

Он как будто смутился, но тотчас же оправился и ответил:

— Знаю. У меня порою мутится разум. И по этому поводу у меня с доктором даже происходят иногда споры…

Он улыбнулся.

— Споры о чем? — осведомился мичман, опять бледнея.

— Я утверждаю, что я заболел после того, как вспомнил Голгофу.

— А доктор?

— А доктор настаивает, что я вспомнил Голгофу после того, как заболел… А в этом большая разница, не правда ли?

— Теперь я уже не настаиваю на этом, — вдруг задумчиво уронил доктор. — Теперь я и сам не знаю, где правда.

Больной вдруг выговорил:

— А теперь я попросил бы и вас, — кивнул он мичману, — и доктора оставить меня одного…

— Вам нужно сейчас молиться Богу, Измерай? — спросил доктор.

Тот сурово произнес:

— Ну да, ну да! Нужно же замолить мне мои богохульства над Христом Спасителем в часы Его мук! Ну да! Ну да!

Доктор и мичман поспешно вышли.

Дверь едва затворилась за ними, как до них долетел тоскливый вой больного:

— Иисус, сын Бога живого! Смилуйся надо мною ради милосердия Твоего! Иисус, Иисус! Сын Божий!

Доктор болезненно поморщился.

— Идемте отсюда, — сказал он своему гостю, — сейчас Измерай будет плакать и выть, как подстреленный волк! Это будет ужасно!

— Замкни его на ключ, — кивнул он сторожу на комнату, где уже зазвучал, как труба, плач Измерая, медленный и гулкий.

Мичман спросил доктора:

— В самом деле, откуда у больного эти лишаи на ладонях и на ступнях ног?

— Откуда? Вызваны, вероятно, напряженной работой его воображения. А, может быть…

— Что может быть?

— Может быть, он и впрямь был ранее Измераем!

— Доктор, что вы говорите!

— А что же? Разве мы много знаем о человеке? Кто он? Откуда? Куда он идет? Разве все эти вопросы до глубины освещены наукой? О, это еще когда-то будет!

— Как же вы его лечите, в таком случае? Измерая?

— Очень просто. Пытаюсь убить в нем память прошлого и воскресить память настоящего. Затушевать в нем Измерая и восстановить Нуралимбека! — воскликнул доктор.

И они расстались. Мичман более не встречался ни с доктором, ни с Измераем… Где-то сейчас он?

Жив ли еще?

Марк Бешеный

Профессор-психиатр вместе со своим ассистентом долго и внимательно оглядывали больного — черноглазого, черноволосого и смуглого юношу. А потом профессор обратился с вопросами к его родителям, совершенно простым по виду людям, которые стояли тут же, в кабинете профессора, в скорбных позах.

— Вы русский?

— Русский. Я простой рыбак из Овидиополя. Неграмотный. Мне 46 лет. Жене — сорок. Сыну Марку двадцать два исполнилось осенью.

— Сына вашего, вот этого самого, зовут Марком?

— Да. Он у нас один. Марк.

— А вас как зовут?

— Меня зовут Федор Румынов.

— Почему Румынов? — поинтересовался профессор, вдруг оживившись, точно находя какую-то нить.

Рыбак пожал плечами.

— Да мой дед был румын, родом из Бендер. Хотя уже очень обрусевший румын.

Профессор и ассистент переглянулись.

— Странно, — прошептал ассистент.

— А ваш сын Марк грамотен? — опять спросил рыбака профессор.

— Чуть-чуть умеет читать и писать.

— По-русски?

— Только по-русски. Он обучался в школе один год.

— А по-латыни он никогда не учился?

— Никогда в жизни.

— И по-румынски он тоже не умеет ни говорить, ни читать?

— Тоже. Да и мой отец не знал уже по-румынски. Не знаю и я.

Профессор повернулся к Марку.

— Подойдите сюда поближе.