Инквизитор - Золотько Александр Карлович - Страница 3

— Эту сволочь Джека Хаммера?

— Но ведь похитил. Опера Квятковского убил?

— Нет. Не убивал. Но если бы я успел — то грохнул бы.

— Ну, там еще, обряды, уклонение от дачи показаний, сотрудничество с Бездной… — Отец Серафим снова улыбнулся. — Достаточно у тебя всего. Более чем достаточно.

— И что же помешало? — серьезно спросил Иван.

— Ничего. Мое обращение, Стефана, отца Жозефа, между прочим, Игнат Рыков знаешь какой рапорт накатал? Я читал — плакал. И понятно ведь, что бессмысленно, что если там решили, то… Но мы отправили, напряглись, а сверху приходит рекомендация — пять лет изоляции плюс десять — поселение. Мы сразу и проголосовали. Сам знаешь — решения подобных комиссий не изменяются.

— Так откуда нарисовалась автономная область?

— Вчера. По требованию Центрального офиса Службы Спасения в Иерусалиме. Они имеют право отвода и рекомендации кандидатур для заполнения вакансий в зонах совместного проживания. Вот они и потребовали, чтобы ты был направлен именно туда. И в официальном статусе.

— Я могу отказаться? — быстро спросил Иван. — В конце концов, пятнадцать лет — не так уж и много. На поселении я быстро перевоспитаюсь, попаду под амнистию…

— Ты не понял, Ваня. Совсем не понял. Тебя ведь судили как штатского, но для того, чтобы выполнить запрос Бездны, тебя мобилизовали. Такие дела.

И все равно, что-то Шестикрылый не сказал. Смотрит в глаза, разве что не подмигивает. Хочет, чтобы Иван все сам понял. Сам. В конце концов, Иван ведь может отказаться от выполнения мобилизационного параграфа, огрести санкции с епитимьей, отработать в двукратном размере в какой-нибудь лечебнице, если пойдет на принцип.

— Пока ты служишь, приговор висит в воздухе. Как только ты уйдешь со службы — отправишься на перевоспитание. Доступно?

Что же ты недоговариваешь, подумал со злостью Иван. Намекаешь изо всех сил, а не говоришь.

— Я могу идти отдыхать? — спросил Иван, вставая со стула.

— Иди. Завтра утром тебя отвезут в Хайфу, а там — на корабль. И…

— Но до утра я еще могу передумать? — уточнил Иван.

— Иди отдыхай, — сказал отец Серафим. — И не делай глупостей.

Иван вышел в коридор. Странно, вертухая нет. Даже непривычно, что никто не идет следом, положив руку на электрошокер. И ведь всех предупредили, даже сержант у решетки перед лестничной клеткой ничего не спросил, молча открыл дверь, молча лязгнул ею за спиной Ивана.

И в камере произошли изменения. Появилась постель с нормальной простыней, а не той хлипкой фигней, исключавшей возможность сплести лестницу или веревку для побега. И стоял на откидном столике электрочайник. И фарфоровая посуда, и даже нож лежал, как напоминание о том, что вот она — свобода. Что теперь Иван Александров человек свободный. В разумных пределах, естественно, но свободный. И даже может, в принципе, себе вены вскрыть по свободе и на досуге.

Иван взял в руку нож, покрутил. Нет, не может Ванька-Каин вскрыть себе вены. Не сразу. Нож стальной, но тупой. Как говаривал дед Ивана Александрова, таким только лягушек душить. Объевшихся жаб.

Пока наточишь о край унитаза, не меньше недели пройдет.

Блин, спохватился Иван, это ж теперь можно и лежать сколько угодно на койке. Вот лечь, посмотреть с вызовом в сторону двери. Или лучше не на дверь, а глянуть на видеокамеру наблюдения в углу. Показать средний палец.

Свобода!

Хотя, какая тут свобода, если ты мобилизован и завтра отправишься к месту несения службы по рекомендации Дьявола и его приспешников. Что должны были чувствовать члены комиссии, которые с риском для собственных карьер бились за спасение жизни Ваньки-Каина, а оказалось, что Бездна может в этом смысле куда больше?

И, кстати, если Иван будет служить по желанию преисподней, не значит ли это, что будет он это делать ей во благо? Какой замечательный богословский узелок! Прямо хоть диссертацию пиши!

Иван заложил руки за голову, закрыл глаза.

Может, все-таки собрать вещи да уйти отсюда? Ну что, не найдет он где переночевать в Святом городе? Найдет. Иван даже хотел встать с койки, но глаза было открывать лень. Здесь хорошо, прохладно, кондиционер работает. А там, на улице… Жара. И хорошо еще, если без ветра, перемешанного с песком. И еще почему-то казалось Ивану, что не выпустят его сегодня из изолятора. Проверять эти свои подозрения Иван не собирался, но знал почти наверняка — не выпустят.

Ничего, у него еще целая ночь впереди для того, чтобы принять решение. Будет смешно, если он все-таки убедит себя к утру, что нужно послать все на фиг и отказаться от назначения.

Смешно-то будет, а вот потом…

Его ведь хотели убить. Мать-церковь хотела его изолировать.

— Изолировать! — сказал Иван вслух.

И Шестикрылый был как-то слишком откровенен. Мог же не упоминать об этом. Мог. Но зачем-то сказал. Никогда лишнего не говорил отец Серафим. Значит, и это — не лишнее. Это для того, чтобы бестолковый Ванька-Каин что-то понял. Сообразил, наконец. Что?

Иван рывком встал с койки, взял со стола электрочайник, набрал из-под крана воды, воткнул вилку в розетку и поставил обратно на стол. В коробке, стоявшей на столе, нашлась баночка с растворимым кофе, сахар, консервы и хлеб.

Что же имел в виду Шестикрылый? Что он имел в виду?

Было распоряжение сверху — изолировать. Были возражения снизу, бессмысленные, неэффективные, но, тем не менее — недвусмысленные. В принципе, их можно было игнорировать вплоть до полного забвения. До расформирования комиссии, если уж на то пошло, но те, сверху, вдруг передумали и согласились на пять плюс десять. Стали лучше относиться к Александрову? С чего бы это? Чушь, ерунда собачья.

Или для них вдруг стало все равно — убить или изолировать на пять лет. Ну и плюс поселение, естественно. А в каком случае это все равно? В каком случае убить и посадить на пять лет — синонимы?

Додумать мысль не позволил чайник. Он загудел с какой-то безысходной пронзительностью, как тонущий пароход. Или даже паровоз. Вот именно так должен трубить паровоз, внезапно оказавшийся на середине реки и понимающий, что все, что теперь только единственный остался путь — на дно.

Иван выключил чайник, насыпал в чашку кофе и сахар, залил кипятком.

Как бы чайник ни старался, но вывод один — убить и посадить на пять лет идентичны только в том случае, если посаженный откинет копыта или склеит ласты, не дотянув до освобождения. Даже до места отсидки не дотянув, если действовать совсем уж правильно. Приговор, транспорт, упал с верхней полки — отравился колбасой — захлебнулся слюной — поскользнулся — вот и все, в принципе.

Хоть круть, хоть верть.

Члены комиссии, радостно голосовавшие за пять плюс десять, это понимали? Обязательно. Голосовали? Конечно. Но и поделать ничего не могли. А так хоть совесть могла считаться чистой — сделали все, что могли.

И вот что пытался сообщить отец Серафим. Отказ от мобилизации равнозначен самоубийству. Нет, его могут попытаться убить, если очень нужно, и при исполнении, но тогда Бездна и Служба Спасения будут вправе провести расследование и обнародовать результаты. А у Службы Спасения и Бездны есть методы, позволяющие очень точно устанавливать истину.

«Дьявол не врет», — написано на воротах Ада, на стенах офисов Службы Спасения, на заставках телеканала «Светоносец» и на первой полосе всех газет, принадлежащих Бездне. И новостям от дьявола люди верят. Привыкли верить, ибо дьявол не врет.

А Бог — молчит.

Иван оборвал себя, попытался отпить кофе, но обжегся и поставил чашку на стол.

После возвращения Господь ничего так и не сказал людям. Зато слуги дьявола говорят много.

Ладно, не об этом.

Лучше подумать, как теперь жить дальше. Снова жизнь Ивану спасает дьявол. Теперь уже даже вопреки воле… Кстати, вопреки воле кого? Церкви? Или кого-то в церкви, кто считает, что живой Иван может принести только вред.

А Токарев считал, что Иван может нанести удар по Бездне. Тогда зачем это дьяволу?