Инквизитор - Золотько Александр Карлович - Страница 23

— Я не знаю. — Врач встал, не оглядываясь на предавшегося. — Вам, брат Старший Исследователь, ничего больше не нужно?

— Да не нужно ему ничего, не нужно! Можете идти, — сказал Круль. — У вас аллергия на запах серы?

— У меня аллергия на предавших веру, — не выдержал доктор. — Мне неприятно, что я вынужден оказывать помощь такому, как вы… И…

— Так не оказывайте. — Круль прищурился, словно рассматривал доктора в прицел. — Оставьте меня умирать. В конце концов, Гиппократ — явление языческое, клятва его имени с верой и христианством не согласуется… Вообще, доктор, а какого лешего вы нарушаете волю Божью? То есть Господь насылает болезнь с неким умыслом, с целью какой-то, а тут вы, клистирные трубки, набегаете — и давай человека лечить. Вы же мешаете ему понять, к чему его Господь готовит. Это ж представьте себе, покрыли Иова язвы, только он задумался, чтобы к Богу с вопросом обратиться, а тут — бац — дерматолог с мазями и кремами, и язвочки лечит. А ветеринары скот спасают от падежа. И такой поучительный эпизод из Ветхого Завета летит ко всем, извиняюсь, чертям. Я вообще полагаю, что все доктора совершенно справедливо отправляются в ад. Вы, доктор, в лице изменились… Что так? Не знали, что все доктора после смерти идут в геенну? Рядом с адвокатами, извиняюсь, развлекаются. То препарируют друг друга, то клизму поставят, то трепанацию какую затеют. К ним даже чертей и демонов для мучения приставлять не нужно, сами справляются. Куда же вы, доктор?

Дверь каюты захлопнулась, и Круль удовлетворенно засмеялся.

— Сука ты, Круль, — глядя в потолок, сказал Иван.

— Да. То есть не сука, кобель. И тогда это звучит уже как комплимент. Если женщину именуют сукой — это оскорбление. Если мужика кобелем…

— Какого хрена ты человека достаешь? Он ведь тебе ничего плохого не сделал…

— Не сделал. Добрый доктор. Честный. А ты знаешь, что пираты, захватив корабль, не убивают безоружных. За небольшим исключением. Если на корабле есть предавшиеся, то с оружием они или без, мужчины, женщины, дети — без разницы. Их убивают. И не просто убивают, а с выдумкой, с фантазией. С душой, я бы сказал. Понятно тебе? — Круль, закряхтев, сел на постели. — Это доктора не волнует. Если бы ты спросил его, он бы сказал, что так и нужно. Так им, предавшимся, и нужно. Ты спроси…

— Чего это он будет со мной на такие темы разговаривать? Кто я ему?

— Ты ему брат Старший Исследователь, между прочим. Забыл? Он ведь к тебе только по званию и обращается. Не Ваня, не батенька, а сугубо брат Старший Исследователь… Ты все еще не понял, что тебя на самом деле сделали Инквизитором? Не понял? Да от тебя все сейчас шарахаться должны на корабле. Это в Конюшне ты заразился нигилизмом и наплевательским отношением к братьям-Инквизиторам, мог даже хамить председателю комиссии, а простые люди помнят, что Инквизитор, самый завалящий: младший помощник, секретарь-письмоводитель, — может любого из них остановить, задержать, подвергнуть допросу. И передать в руки светских властей на предмет наказания и принятия мер физического воздействия. Тебя даже убить нельзя без вреда для убийцы. Или ты не знал, что убивший Инквизитора попадает под действие пункта пять раздела восемнадцатого Соглашения? Вечное проклятие с невозможностью отпущения грехов. И даже в Договоре с адом это отмечено как форс-мажорные обстоятельства. Если я тебя сейчас убью, то все мои преференции, льготы и прочие посмертные радости накроются медным тазом. Большим и медным, — Круль помахал Ивану рукой. — А ты все так по-простому, живешь и не знаешь. Вообще, с тобой на борту наш лайнер мог бы спокойно перемещаться по самым опасным районам морей и океанов. В принципе, капитан должен был поднять вымпел, извещающий всех, что на борту ты. Инквизиция могла бы взять под свою защиту все корабли, но почему-то не делает этого. Почему?

Иван закрыл глаза.

Нет, Круль прав. Иван действительно не осознал, что, получив удостоверение и черную форму, он на самом деле перестал быть простым оперативником. Все еще относится к себе как к обычному, нормальному человеку. А окружающие воспринимают его иначе. И теперь становится понятным, отчего все так шарахаются в стороны.

Инквизитор и предавшийся в одной каюте. Оба побитые. Что это значит? Никто ничего не может знать наверняка, и это должно порождать слухи. От страшных до нелепых.

А убивать Ивана теперь могут только по недоразумению. Или предавшиеся собственными руками. Нет, галата, конечно, форма и звание не остановят, но галаты вне Святой Земли не действуют, и это значит, что после отплытия Иван может жить как в режиме бессмертия в компьютерной игре.

Иван открыл глаза и посмотрел на молчащего Круля. И натолкнулся на его серьезный, внимательный взгляд. Ожидающий взгляд.

Ты еще не сообразил? Давай-давай, говорил взгляд предавшегося, шевели мозгами.

Какого, подумал Иван. Что такого я должен придумать? Или вспомнить? Да, Инквизитор. Да, еще не привык к этому почетному званию… И…

Вспышка.

…Комната исчезла, Иван снова стоял возле дороги. Марк замирает, кровавые ошметки вылетают из его спины, тело запрокидывается и начинает падать. Падает. Иван бросается вперед. Он перестает соображать, стоит в полный рост в двух сотнях метров от снайпера и палит из своего «умиротворителя». Бах-бах-бах… Все происходит медленно, и даже выстрелы звучат глухо и протяжно. Пистолет завывает, всхлипывая, сплевывая гильзы и конвульсивно дергаясь в напряженной руке Ивана.

Снайперы должны были пристрелить Ивана сразу же, в первую секунду. Их двое, оба прекрасно его видят и не попадают. Они даже не стреляют, эти странные снайперы. Иван смотрит на все происходящее со стороны. Черная форма на белесом фоне выгоревшей земли — прекрасная ростовая мишень. Черная форма. Легкое движение пальца, и черная форма становится дырявой и красной от крови. Только чудо может спасти идиота-инквизитора. И оно, естественно, происходит. Два раза, потому что два снайпера не стреляют, замешкавшись. Как там сказал Круль? Один из них даже привстал?

Замешкавшийся галат? Не смешно. Тот выстрелил бы дважды. И трижды. И радостно провозгласил бы, что делами закона не оправдается никакая плоть…

И выходит… Выходит…

Иван вдруг понял, что стоит посреди каюты и сжимает виски ладонями.

— Дошло? — спросил Круль. — Я ведь по роже вижу — дошло. Не галаты нас прижали у дороги. Не галаты. И не предавшиеся… Ты же нюхал покойничка на холме. Мертвые тела предавшихся продолжают источать запах серы, дабы кто-нибудь не спутал и не похоронил их по христианскому обряду. Значит, не галаты, не предавшиеся. Отринувшие? Многовато получается отринувших. Сам понимаешь, человек, сознательно решивший отказаться от рая, дабы подчеркнуть свое бескорыстное служение Богу, явление редкое, штучное, можно сказать. Так кто ставил засаду, Ваня? Кто имеет на вооружении «шило»? Кто может получить информацию прямо из Конюшни? Думай, Ваня, думай. Соображай! Твоего дублера грохнули не задумавшись. Значит, лично ты, без инквизиторской обертки, являешься мишенью. А форма вдруг вводит исполнителя в ступор. И что мы можем сказать по этому поводу? Ну? Ну еще чуть-чуть напрягись, брат Старший Исследователь.

«Звезда веры» дрогнула, проревел гудок, и Иван не стал отвечать на вопрос Круля. Подошел к иллюминатору и посмотрел — корабли начали двигаться.

Круль не настаивал.

Круль лег на кровать и отвернулся к стене, оставив Ивана наедине с вопросом. А Иван так и не смог уснуть. Всю ночь слонялся по палубе, распугивая полуночников, утром, за завтраком, тоном, не терпящим возражений, попросил капитана предоставить отдельную каюту.

Не мог он спокойно смотреть на ухмыляющегося предавшегося. Свободно мог придушить, несмотря на свои сломанные ребра. И не потому, что Круль пытался его обмануть или искусить. Круль как раз был точен и недвусмыслен. Вопрос построил четко, все акценты расставил правильно.

Только ответ Ивану не нравился. Ответ получался гнусный.

До самой Одессы Иван с Крулем не перемолвился ни словом. Даже видел его всего два раза. Первый — когда проходили Босфор. И второй — когда спускался по трапу в Одессе.