Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Хроники безумной подстанции, или доктор Данилов снова в «скорой» - Шляхов Андрей - Страница 7


7
Изменить размер шрифта:

Такой вот сложился любовный квадрат – Боря-шеф, Конан, Аптекарь и Вадик.

Я за свою жизнь навидался всяких-разных романов, в том числе и производственных, но такой бури страстей, как в этом «квадрате», я никогда не наблюдал.

Здесь было все: и яркие истерики, и прилюдные знаки внимания, и заламывание рук, и искусанные до крови губы… Короче говоря, вся атрибутика романтизма во всей его красе.

Помню, как Вадик яростно топтал в курилке свою сумку, по виду сильно похожую на женскую (явно директорский подарок), а после рыдал так громко, что на подстанцию завернул проезжавший мимо милицейский патруль. Сердобольная диспетчер Люся утешала Вадика – гладила по голове и приговаривала: «Не убивайся ты так, миленький. Все мужики – сволочи, привыкай, привыкай…»

Помню, как однажды к Вадику во время дежурства прицепился Конан, который на правах старшего фельдшера головной подстанции и директорского любимчика совершал какой-то инспекционный объезд «куста». Конан полез проверять «имущество», то есть – оснащение машины, на которой в тот день работал Вадик, и нашел какие-то нарушения (странно было бы, если бы не нашел) и начал составлять акт. Вадик в диспетчерской, на глазах у нескольких свидетелей схватил недописанный акт, изобразил, будто подтирается им, а затем скомкал, швырнул в лицо Конану и закричал истерически-надрывно:

– Ты такой злой, мать-перемать, потому что тебя, такого-то сына, никто не любит и никогда не будет любить! И ты это прекрасно понимаешь, мать-мать-мать!

Конан побагровел, засверкал глазами, сжал кулаки… Самые сообразительные из очевидцев этой сцены постарались утащить Вадика подальше от Конана, но Вадик, которому аффект придал сил, стоял на месте, словно скала. Губами он производил такие движения, будто старался набрать во рту побольше слюны, чтобы плюнуть в соперника. Конан одумался первым – развернулся и молча ушел.

– Милые бранятся – только тешатся! – прокомментировал эту сцену циничный фельдшер Волгин и тут же получил подзатыльник от диспетчера Люси.

Люся любила печь, постоянно возилась с тестом, и потому руки у нее были сильными, а подзатыльники увесистыми.

Соперники не так уж и редко наведывались к Вадику на подстанцию. Всегда при этом происходили скандалы, и большей частью эти скандалы были очень громкими.

Один раз дошло до удара кардиографом по голове (Аптекарь ударил Вадика). Надежный аппарат отечественного производства не пострадал. Страшно подумать, что могло бы случиться с японским…

– Не понимаю я этих… – удивлялся простодушный водитель Витя Кузьмин. – Что за любовь такая? Ни семьи не создать, ни детей не завести… А страстей как у Отеллы с Джульеткой!

– Когда ни семьи, ни детей, остается только любовь… – говорили нечуткому Вите подстанционные дамы, мечтательно закатывая глаза. Вадику они сочувствовали, как своей подружке, а старших фельдшеров с другой подстанции ненавидели, как подлых и коварных разлучников. Если вы люди, то отойдите в сторону и не мешайте чужому счастью, как-то так.

Но бывало и иначе. Так, например, на праздновании очередного юбилея московской станции «Скорой помощи» вся троица – Конан, Аптекарь и Вадик – премило общалась между собой в течение всего вечера. Боря на подобных мероприятиях держался отдельно от своих пассий – в директорском кругу. Круги разного уровня не пересекались друг с другом, подобно орбитам спутников Сатурна. Каждому – свой шесток.

По правде говоря, всем нам, сотрудникам Энской героической трижды краснокрестовой подстанции, на которой работал Вадик, от этой любови-моркови было одно только расстройство. Не в смысле сострадательных переживаний, а в смысле постоянного беспокойства, потому что к Вадику приезжали не только соперники-злыдни, но и душка-директор. Если на других подстанциях своего региона директор появлялся в среднем раз в месяц, не считая каких-то чрезвычайных случаев, то к нам он, в те периоды, когда Вадик был в фаворе, наведывался едва ли не в каждое Вадиково дежурство, то есть через двое суток на третьи (Вадик работал на полторы ставки). Ладно бы еще, если все заканчивалось бы вздохами-поцелуями. Так он же еще и начальственную сущность свою проявлял – лез кругом с проверками, чтобы оправдать очередное свое появление на нашей подстанции. А от проверки до выговора как от одного поцелуя до другого… Да и вообще, присутствие верховного начальства на подстанции раздражает неимоверно. Самим фактом своего присутствия. Потому что от начальства ничего хорошего ждать не приходится. Никогда не было так, чтобы директор региона взял у диспетчера карту вызова, только что сданную бригадой, прочел и сказал: «Ай, молодцы! Ах, как хорошо и как быстро полечили гражданку Иванову Иваниду Ивановну от гипертонического криза! И актив[7] в поликлинику передать не забыли! Надо им премию выдать в размере трех месячных окладов!» Теоретически такое допустить можно, поскольку теоретически практически все можно допустить, но на деле всегда бывает иначе: «Да разве можно так небрежно карты заполнять?! Почему проведенное лечение не соответствует поставленному диагнозу?! Ваша бригада вообще мыслить умеет?! И где отметка об активе, переданном в поликлинику?! За такую карту – выговор! Строгий! Немедленно!»

Все мы обрадовались (что уж греха таить), когда в один злосчастный для себя день Вадик решил сделать «ход конем» и написал заявление о переводе на ту подстанцию, которой руководил директор региона. Видимо, он рассудил, что чем ближе будет находиться к Боре, тем их любовь крепче.

– Одумайся! – уговаривала его диспетчер Люся, искренне расстраивавшаяся по поводу предстоящего перехода Вадика. – Оставайся у нас! Сожрут эти гады (в смысле – Конан и Аптекарь) тебя и не подавятся.

Вадик упрямо тряс своими умопомрачительными кудряшками, которые были предметом зависти всех женщин на подстанции (включая и заведующую Нину Павловну), и говорил:

– Не сожрут! Подавятся!

Вадика сожрали еще до перехода на головную подстанцию, в момент отработки двух положенных недель на нашей героической, трижды краснокрестовой. Оно и правильно, ведь умные стратеги уничтожают врага вдали от собственных позиций. На головной подстанции Вадик был бы всегда начеку, как Штирлиц, просчитывал бы каждый свой шаг, взвешивал бы каждое слово. На нашей же, «родной и любимой», он никакого подвоха не ожидал. А должен был ожидать с того самого момента, как написал заявление о переводе. Декларация намерений – сигнал к уничтожению, разве не так?

Будучи грамотным, умелым и амбициозным фельдшером, Вадик большей частью работал в фельдшерской бригаде. В одиночку или старшим из двух фельдшеров. В предпоследнее дежурство Вадика на нашей подстанции его машину при возвращении с вызова возле ворот остановил линейный контроль (не департаментовский, а свой, скоропомощной) и подверг такой дотошной проверке, которая вызвала у Вадика истерику. Судя по всему, его намеренно спровоцировали на грубость, которая была истолкована как неподчинение требованиям линейного контроля и в совокупности с выявленными нарушениями (свинья, как известно, всегда грязь найдет) потянула на увольнение по статье. Ни для кого на подстанции не было секретом (в былые времена, возможно, сейчас все иначе), что линейный контроль можно целенаправленно натравить на определенного человека. Все дело в цене вопроса и личных связях…

– Как же так?! – сокрушалась наутро заведующая подстанцией. – Вадик! Они в акте такого понаписали! Что делать?!

Ее стенания следовало понимать так: «Вадик, срочно проси Бориса Батьковича вмешаться и уладить дело миром, то есть без увольнения». Но Вадика, что называется, «замкнуло». По каким-то причинам он не захотел обращаться к своему любовнику и покровителю. Возможно, по каким-то своим каналам узнал, что Боря приложил руку к случившейся несправедливости или же просто не стал ей препятствовать. Или же ждал, что Боря сам вмешается и все уладит.

Боря ничего не уладил.

Вадик попытался уйти по собственному желанию, но его с треском выперли по статье. И сказали на прощанье: «Ближе сто первого километра ты хрен на работу устроишься». Если кто не в курсе, то «сто первый километр» – это неофициальный советский термин, обозначавший способ ограничения в правах, применявшийся к отдельным категориям граждан, которым запрещалось селиться в пределах 100-километровой зоны вокруг Москвы, Ленинграда, столиц союзных республик и ряда крупных городов. Высылали на сто первый километр тунеядцев, проституток, не очень активных диссидентов… В переводе на современный язык упоминание сто первого километра означало, что Вадику не дадут устроиться на работу и спокойно работать не только в Москве, но и в Московской области. Чисто из вредности. Большей частью же при приеме на работу принято звонить на прежнее место и наводить справки. Вадику светили крайне паршивые рекомендации. А ведь у фельдшера не так уж и много вариантов трудоустройства. По сути дела, или «Скорая помощь» или какой-нибудь здравпункт. Или же опускайся на ступеньку ниже и иди работать медбратом.