Магистериум морум (ЛП) - Бэд Кристиан - Страница 23

— Эй, малый! — неуверенно крикнул Бацлев.

— Петря! — позвала Малица, распознав по волосам, что это точно не рыжий кудрявый Мялко.

— Да не Петря там. Космат больно! — пробурчал шорник и, быстро перебирая худыми ногами, почастил к домику конюха.

Этот был не из пугливых, построил себе хибару, перевёз жену и трёх пацанов мал мала меньше. Да ещё двух подмастерьев с собой привёз. А больше на острове и не было молодых парней, не считая магского барчука.

— Выходи Троим! — заблеял шорник не громче козла, но конюх спал с открытым окном и сразу услышал.

И тут же заорал его младший мальчонка, запричитала жена.

— Чего опять? — рявкнул спросонья конюх.

— Беда какая-то, — пробурчал Бацлев. — Глянь, иде твои подмастерья? А то как бы не худо чернявому твоему. Кабы не он — на мосту-то сидит!

Конюх Троим вышел босой, в ночной рубахе. Следом вышла его жена с мальцом на руках, встряхивая ребятёнка и глазея за реку.

— Ой, чего же там? — удивилась она без испуга.

Не очень и испугаешься рядом с таким огромным мужем.

— Никак Петря сидит? — предположил Бацлев.

— Ни-и, — протянула глазастая жена конюха Еленка. — То не Петря, то, верно, барчонок. Вон и кольчуга на ём блестит промеж плаща. Как отец долой со двора, так и принарядился опять. Кнута на него нет.

— Точно, барчонок, — кивнул конюх. — Пусть сидит, кто ему указ!

И уже повернулся, чтобы уйти, но тут тьма над рекою дрогнула, разошлась на миг алой болезненной трещиной, и перед мостом соткалась из воздуха женщина в чёрном плаще, похожем на крылья.

Парень на мосту вскрикнул, кинулся ей на встречу, но остров не пустил его, выставив впереди стену из зелёных пылающих нитей.

Женщина сделала шаг на мост, нити раскалились перед ней, заалели, оставаясь зелёными со стороны юноши.

— Мама! — закричал мальчишка и ударился о мерцающую стену. — Мама!

— Сдурел, — констатировал конюх. — Видно, свихнулся от одиночества и мать вызвал.

— Так она ж умерла! — испугалась Еленка и зашептала, продолжая нервно встряхивать замолчавшего уже младенца. — Сатана, Отец наш, спаси нас в геенне своей огненной…

— Мать-то умерла, а химер в Аду много. — Конюх сплюнул. Повернулся в Бацлеву. — Буди баб. Пусть несут рушники. Зацепим его арканом, оттащим с моста. А там, говорят, надо в рушник запеленать от безумия. Не дай Сатана, пролезет пацан к этой твари промежду ниток.

— А если она к нам сюда пролезет?

— Тогда — так и так хана, — фыркнул конюх. — Но, думаю — остров обережёт. А вот парень и учудить чего может. Дурной он. Беги, буди баб. Я за арканом пойду.

Мост содрогнулся. Паутина заклятий проступила над ним зеленоватыми пламенными нитями. Женщина в чёрном плаще ступила на деревянные слеги, и лини запылали злыми алыми лезвиями.

— Мама? — пробормотал «Киник» и снова ощутил мучительный позыв рвоты.

Его тело пыталось вывернуться наизнанку, вылезти из него мясом наружу. Это измучило его, не давало сомкнуть глаз, поспать. Он так хотел уснуть и перестать бороться.

Зачем он здесь? За что борется? Что с ним? Почему так больно и горячо? Ведь где-то же есть покой?

— Мама?

Он вскочил, бросился к ней, но зелёная вязь заклятий отшвырнула его.

«Киник» упал на колени, его желудок с готовностью подскочил к горлу, опять наполняя рот горечью.

Но, как ни мутило, он разогнулся, вглядываясь: «Мама?»

Да, женщина чем-то напоминала мать, но, освещённые алыми линиями заклятий, черты лица её текли и менялись, обнажая незнакомую, иную суть.

Киник не помнил матери, её лицо он знал по единственному рисунку заезжего художника да по рассказам отца. Но глаза земной женщины просто не могли так пылать. Алые глаза — знак адской твари. А мама… Она была доброй. И магической силы в ней вроде бы не было. По крайней мере — так говорил отец.

Но что, если сила была? Вдруг отец соврал ему? Вдруг мама — не умерла?

— Мама?

Женщина протянула руки, и сомнения с удвоенной силой насели на «Киника».

Что если мама была ведьмой, и душа её избежала адского котла? Вот она и скитается сейчас по земле! Ведь так бывает, он читал это в книгах! Что если Ад отринул её, а смерть — изменила неузнаваемо?

Женщина стояла, едва не касаясь алых, пылающих линий. Юноша видел её лицо: знакомое и незнакомое сразу.

— Это ты? — тихо и жалобно спросил он.

Он встал, пошатываясь, сделал шаг ей навстречу. Что-то в его естестве рвалось к ней, узнавало её.

Женщина протянула к нему руки и вновь попыталась взойти на мост.

Чёрный свет упал на её лицо. Оно стало маской, страшной, исчерченной чёрными и алыми отсветами. Лучи дробили её облик: чёрные — рисовали лицо матери, за отсветами алого — мерещилась страшная клювастая тварь.

— Нет-нет… Ты — не она… — пробормотал юноша, узрев вторую личину.

Он попятился, оступился, пошатнулся и едва устоял на неровных брёвнах моста.

Женщина зашипела, обнажив сросшиеся в подкову зубы. Плащ за её спиной распался на два чёрных крыла. Она устремилась к нему!

Линии вспухли канатами! Мост застонал, и стон его передался острову. Небо вздохнуло и выплюнуло ветер.

«Киника» толкнуло в грудь, отбросило ударом стихии к краю перил. Что-то боролось внутри него, не пускало и одновременно тянуло… к матери? К матери?

— Lux! — прошептал он.

Вспышка света загорелась в воздухе одинокой белой свечой, но и этого хватило, чтобы разорвать пламень тьмы.

Свет больно обжёг женщину. Она закрыла лицо руками, попятилась. «Киник» услышал злобный клёкот.

Заклинание, охраняющее магический остров вспыхнуло куполом, наливаясь новой силой. Отсветы его преобразили тварь полностью: скрюченное кошачье тело, два могучих крыла, клюв, растущий прямо из груди.

«Киник» узнал тварь. Он видел её в книгах. Это была фурия.

Адская тварь не сразу сообразила, что разоблачена. Она всё ещё тянулась к юноше, полуослепшая, гримасничающая от магического света…

А линии заклятий над островом отыгрывали у времени миг за мигом, постепенно разбухая и наливаясь алым… Купол пол рос. Остров превратился в пылающий шар, когда фурия опомнилась и с визгом кинулась на мост.

Всё вокруг зазвенело и застонало.

«А если заклятия не удержат?» — успел подумать юноша, когда что-то схватило его за плечи и поволокло с моста.

Он упал. Не чувствуя боли, проехался на спине по брёвнам.

— Скажи ей, пусть убирается! Гони, её, барчук! — горячо зашептали в ухо. — Прочь! Ну! Прочь! Кричи — прочь! Иначе сгибнешь!

«Киник» поднял голову: над ним стояли слуги отца. Толстая Малица высилась, расставив мощные ноги и вытянув перед собой деревянный молот. Жена конюха молилась в голос, прижимая к груди младенца, за её юбку цеплялась Дарёнка, найдёныш, которого некому было прогнать. Три прачки стояли с вениками вербены, отгоняющими всякое зло.

Мужчины теснились чуть сзади: шорник, пастух, мальчишки конюха. Может, им было страшнее, а может, не было в них той сумасшедшей безбашенной ярости, что просыпается иногда в бабах.

— Заклятия-то помнишь какие? — зашептал конюх, тряся «Киника» за плечи. — Гони тварь!

Он помог юноше подняться, но продолжал зачем-то сжимать верёвку, что давила на плечи и грудь.

Молодой маг жалобно посмотрел в чёрное небо. Он устал бороться. Кругом был обман, холод. Лучше бы смерть, но смерть всё не приходила. И он всё ещё мог кричать. Его… просили кричать.

Люди замерли у моста. Слышно было лишь бормотание жены конюха да рёв твари.

Фурия с остервенением билась о кровавые линии, и чёрная тьма языками костра взмётывалась за её спиной.

Остров гудел. Некоторые из линий гасли, не выдерживая напора, но загорались вновь. Что будет, если заклятие распадётся, померкнет?

Киник боролся с туманом перед глазами. Он — то помнил, зачем взобрался на мост, то забывал.

«Фурия, — думал он в моменты прояснения сознания. — Она же не может быть моей матерью? Зачем же она пришла сюда? Зачем рвётся на остров? Ко мне ли? Или к людям за моей спиной? К их душам? К пище? Да нет же, она пришла ко мне! За мной! Но… Люди хотели защитить меня? Меня никто никогда не защищал. Или защищал? Отец? Кто мой отец?»