Весы Лингамены (СИ) - Орлов Роман - Страница 41

   Гелугвий оторвал лепесток и рассеянно улыбнулся. "Любит, хм. Так вот что меня сюда манило!" После он и сам не мог вспомнить, как забылся этой детской игрой. Но когда он очнулся, вокруг него уже были разбросаны десятки потухших солнц, навсегда отбросивших свои лучики. Гелугвий нахмурился и приподнялся на локте, осматриваясь: ему вдруг почудилось, что все оборванные ромашки беспомощно взирают на него, и в этих божественных волокнах, в растительных тканях их зреет немой вопрос: "за что?"

   Гелугвий поднялся, и, озирая скорбную полянку, прошептал: "простите". "Уж хватит разрушения, - решил он. - Я докопаюсь до корней своего чувства научными методами. Но сначала надо посоветоваться с Даримой. Куда же я без нашего главного кармоведа!"

   Вернувшись в город, он сразу взялся за дело. Связавшись с Даримой, Гелугвий попросил её о встрече в институте и, получив согласие, немедленно направился туда.

   - Ты знаешь, Дарима, - начал учёный, когда они встретились, - я тебе как женщине скажу...

   Это было весьма присуще импульсивному учёному - откровенно и с чувством начать разговор, но спустя пару секунд залиться краской и прийти в замешательство от такой своей искренности, которая может быть неверно истолкована другими. Но наша чуткая советница, мгновенно всё учуяв, состроила самое невинное выражение лица, и хлопая ресницами, пролепетала:

   - Ну что ты, Гелугвий! Помогу тебе, чем смогу. Нам ли - давним коллегам - стесняться друг друга? Так что говори смело - я слушаю.

   Гелугвий несколько успокоился, но сердце его всё равно учащённо билось.

   - Дело в том, что я уже давно... я... я люблю её! - выговорил, наконец, учёный.

   - Кого? - на секунду удивилась Дарима и тут же продолжила:

   - Хотя, постой! Зачем так нервничать, ты ведь нам всем об этом сразу же и доложил. Как только её увидел.

   Да! Различные формы привязанностей в наш век - как сердечные, так и все прочие - не только никуда не исчезли, они всё так же, как и раньше, являются предметом стороннего интереса и обсуждения, хотя, заметим, и не такого интенсивного, как раньше.

   - Ах, тогда... - тоже вспомнил Гелугвий. - Ну так это никакому сравнению не подлежит с тем, что сейчас происходит. Я весь измучился. Дари, помоги найти к ней дорогу, прошу тебя! Ты ведь можешь что-то подсказать. А я совсем не знаю как...

   - Понимаю, - как можно мягче произнесла Дарима. - Но слушать надо не постороннего в этих делах человека, а своё сердце. Что оно тебе говорит?

   - Ну, хорошо, - уже спокойнее проговорил Гелугвий. - Расскажу тебе обо всём по порядку.

   И учёный поведал чуткой собеседнице о своём знакомстве с Наландой, не забыв упомянуть, как, по его мнению, прекрасная жительница внутреннего города откровенно посмеялась над ним.

   - О, да ну тебя, право! - недоверчиво хмыкнула Дарима. - По крайней мере, смеяться над тобой она бы точно не стала, вы ведь полвека проработали бок о бок, хотя бы и не зная друг друга лично.

   - В тот момент мне так показалось. Но послушай ещё... сегодня мне приснился очень странный сон, а после я проснулся и увидел ромашки.

   - Ромашки?

   - Да. У меня картина на стене. Мне мама рассказывала про гадание на ромашках. Ну, я и отправился в поле.

   - Ты меня всё больше удивляешь! - воскликнула Дарима. - Чтобы ты и ромашки?..

   - Ой, да мы всю жизнь гадаем на наших вычислителях. Знаешь, много общего...

   - Но судя по твоему виду, результат этих древних ритуалов остался для тебя неутешительным?

   - Да ты уж не подумай обо мне лишнего: я и не собирался серьёзно ромашки обрывать, просто как-то само вышло. Я же ведь понимаю, что все эти гадания - самообман. Жаждущий ответных чувств человек будет обдирать всё новые цветы до тех пор, пока не получит удовлетворяющий его результат.

   Гелугвий встал и зашагал по комнате, в нём явно проснулся учёный.

   - И даже если один какой-то цветок во всём огромном поле и связан с тобой причинно-следственными связями, - продолжал он, - то сначала ещё нужно его найти. А если не ведать об этом судьбоносном соцветии и задаться целью просто перебрать все живые растения этого вида, то сначала нужно вычислить точное количество ромашек в мире, и затем провести обряд гадания на каждой из них. Но это только касаемо существующих в мире цветов. А если подходить серьёзно, то необходимо учитывать, что каждый год нарождается новое поколение, и нужно ещё как-то просчитать все цепочки, ведущие именно к такому варианту, и чтоб лепестков у отдельно взятого цветка было именно столько, сколько у него есть, и чтоб каждый год результат один и тот же был, понимаешь?

   - Иначе что - не любит? - задорно подмигнула Дарима учёному.

   - По крайней мере, от бедных ромашек это вряд ли зависит, - промычал Гелугвий.

   - Надеюсь хоть, - добавила Дарима уже серьезнее, - ты не собираешься уничтожить все цветы мира только для того, чтобы выяснить, любит ли тебя

она

?

   - Нет, конечно! - снова оживился учёный. - Ведь это можно высчитать виртуально, - сказал Гелугвий, кивая на вычислители, стоящие у стен. - Причём, как я слышал, действие сиё не будет относиться к действиям речи, тела и ума, а значит, его можно смело совершать!

   - О, не за этим ли ты звал меня сегодня, друг мой? Действие сиё, да будет тебе известно, как раз таки напрямую относится к одному из названных тобой элементов - уму - и показывает, как неспокоен он у совершающего его.

   - Ох, истинно говорят, - подытожила Дарима после паузы, - все влюблённые - как дети малые.

   - Ладно, оставим эти цветики в покое, - буркнул Гелугвий. - Не буду я их трогать, разумеется. И так неприятно было, что три десятка их угробил из-за собственной глупости. Я, конечно, не за тем тебя звал, чтобы рассказывать о подобных наполеоновских планах. Я понимаю - теоретически - что надо делать. Это идти

туда

и признаться во всём. Как ты и говоришь - поступать согласно велению сердца. Но я не умею! И, кроме того, сомневаюсь!

   - О, непостижимые двуногие существа! В чём же ещё тут можно сомневаться, ведь сердце одно умеет распознать настоящее чувство? - удивилась Дарима.

   - А у меня сердце научного типа, - пошутил Гелугвий. - Ну там, мышца Перикопа с проходящей сквозь неё кривой Эзнера... - учёный отвлечённо улыбнулся. - Дарима, я хочу последний эксперимент провести, прежде чем решусь навестить Наланду. Самый последний. И если я найду ответ - тогда уж точно пойду в город.

   - Ты расскажешь мне про него?

   - О, нет, - ответил Гелугвий, - не хочу я пока про это говорить. - Я тебе лучше свой сегодняшний сон опишу.

   И учёный извлёк на поверхность врезавшиеся в память подробности ночного видения о рождении мира. Рассказав всё в подробностях, он добавил:

   - И надо всем этим новорождённым миром парило Лицо. Оно было юно и прекрасно, но казалось, что грубые мазки печали словно застыли в его чертах.

   - Неужели, ты и правда видел, как из слезы этой женщины возникает целый мир? - удивлённо и тихо произнесла Дарима.

   - Да, я это отчётливо видел. А что такого?

   - Это... О, я тоже сейчас не имею сил об этом говорить. Но я обязательно расскажу тебе после.

   Они не сговариваясь поднялись. Обоим было ясно, что беседа закончена.

   - Я обязательно сообщу всем, как только получу результаты, - произнёс на прощание Гелугвий. - Думаю, очень долго ждать не придётся.

   - Надеюсь, это всё ж чуток меньше обычных пятидесяти лет? - весело обронила Дарима и, не дожидаясь ответа, направилась к выходу.

   Итак, впервые за всю свою деятельность в ИКИППСе, а это, надо заметить, ни много, ни мало, добрых три десятка лет, отданных науке, Гелугвий решил заложить в вычислительные машины алгоритм, который будет работать не на основную задачу института, а для его личных нужд. Сейчас учёный чувствовал, что для дальнейшего продвижения (ну или карабканья) по дереву жизни эта мера необходима; без неё он не сможет не только служить выбранному делу жизни, но даже само бытиё его превратится в скалярную маску тождественности.