Ночь Веды - Крапп Раиса - Страница 38

Течет Время-река, река Забвения. Забываются морозы, согреваются выстуженные сердца...

Правда, случались еще ненастные дни - видно, Зима, уходя, напоследок расплевывалась злобно. Пронеслись над зеленеющими полями снежные заряды, ветер хлестнул плетьми ледяного дождя... А Весне что? Умылась, разрумянилась, еще ярче засияла, нарядней.

После этих последних самых непогод, решил Иван, что приспело ему время опять пастушьим ремеслом заняться - ведь уходить из Лебяжьего у него и думки не было. Травы, правда, еще не обильно для пастьбы наросло, но он торопился выгнать стадо на выпаса - чтоб скотинка тоже теплу весеннему порадовалась, на солнышке ласковом погрелась, вольный ветер ноздрями поймала. Да и травки молодой, хоть не досыта, да пощиплют все ж.

Вот в те дни и произошел в Лебяжьем еще один случай, потрясший всю округу.

...Солнышко еще за верхушки дальних елок цепляется, а Иван, торбу на плечо, хлыст за пояс и пошел по улице, песенкой немудрящей своей свирельки подгоняя нерасторопных хозяек. Идет Иван, светлый, как само утро. И ковыльные волосы его так же, как в день встречи с Аленой, крылом спускаются на лоб, лежат над разлетом темных бровей... И по-прежнему приветлив, глаза улыбаются бабам да девкам, что скотинку свою со дворов в стадо гонят. А все-тки, другой он уже. Вроде немного прошло времени, как впервой в пределы Лебяжьего ступил, а изведал он с тех пор столько, что иному и за всю жизнь Господь не даст: и горькая ненависть глаза пеленой застилала, и любовь познал такую, что смерти сильней, и умирал, и воскресал, и хоронил, и опять обретал... И вплелись в волосы серебряные нити. Да в ковыле-то серебро не видно. И сердце, страданием умудренное, тоже от сторонних глаз сокрыто. Но что чужую боль теперь как свою слышит, что без зову первым на помощь придет, про это объявлять на сходе не надо, люди так чуют... И любим пастух на селе пуще прежнего, не чужак теперь - своим стал. А выпадет повстречать его с утра, улыбнется Иван - вроде и день заладился. Одно слово - светлый человек.

Потом на деревне думали и говорили, что может за то и послал Бог Ивану утешение - найденыша.

А дело так было. Ясным и студеным утром пригнал Иван стадо на большой луг, там почему-то трава скорее поднималась, толи солнце пуще пригревало, толи что... А луг этот до самой опушке лесной пролег. Вот на эту опушку и вышла из лесу старая олениха. Но диво не в том вовсе. С оленихой-то рядом увидал Иван ребятенка! В одной рубашоночке тоненькой шел он, путаясь и спотыкаясь ноженками в сухой, прошлогодней траве. Босый, когда в местах укромных снегу еще довольно лежало!

Иван пока в деревню торопился, все боялся, как бы не помер малец от холоду, на голом теле отогревал его и ужасался, что тельце маленькое, легонькое холодно как лед, и за все время не ворохнулось ни разу.

Принес дитенка к Алениной матери, ввалился в избу, перепугав ее видом своим заполошенным. К слову сказать, он тут давно уж своим стал, она сынком его звала, а он ласково говорил - матушка. Сперва приходил помочь с сеном управиться, зарод с лугов привезенный, до ума довести. Потом зима морозами строжиться зачала - дровец для печи наколоть заглянул. Тут снегу обильно навалило - откидать со двора надобно, дорожки размести. А вскоре женщина, от горя еще не отойдя, занедужила крепко. Иван и вовсе стал дневать и ночевать рядом с хворой, выхаживал ее, Аленины советы и наставления в точности исполняя. Да что там! уже одно общее горе сроднило их крепко. Вот потому находку свою Иван сюда принес. А куда же еще?

- Ох, матушка, глянь Бога ради, живой ли он?

- Кто?!

А увидала - заохала, засуетилась, и осторожно на свои руки приняла мальца у Ивана.

- Скажешь тоже! Спит дитенок! Как же не живой? Угрелся в тепле и спит.

- Спит? - облегченно выдохнул Иван. - А я уж думал, чего не шевелится-то...

- Да откуда он? Чей? Где ты его взял?

- Из лесу вышел. Больше не знаю ничего. Матушка, мне назад надо, кабы стадо в лес не утянулось. Ты позаботься...

- Да уж само собой, будь спокоен. Поспешай назад, чтоб какого греха не случилось! А я тут управляюсь ужо.

Глава пятьдесят девятая,

и появилась в Лебяжьем девчонка Даренка

Лишь вечером, истомившись нетерпением, вернулся Иван. И с порога прямо беспокойно спросил:

- Ну, как он?

- Чш-ш-ш... Спит. Я баньку истопила, накупала, накормила, вон, спит на печи.

- А не заболел? Стужа ведь, а он раздетый, босый!

- Не иначе, Божья милость спасла...

Иван неслышно подошел к русской печке, дышащей теплом, осторожно заглянул наверх. На большой подушке в ситцевой, в мелкий цветочек наволочке, лежала пушистая как одуванчик головенка. Длинные золотые кудряшки рассыпались по лбу, упали на глаза. Иван едва удержался, чтоб не отвести с лица легкие прядки. Даже отступил чуток назад. И тут пушистые реснички вздрогнули, и сквозь золотистый шелковый блеск брызнуло на Ивана яркой синевой. И столь лукава сделалась мордашка, что Иван рассмеялся.

- Да он ведь не спит! Ну-ка, иди, рассмотрю, кого это я нашел. Это ж откуда в нашем лесу такой мальчонка взялся?

- Я не мальчонка, - возразил голосок, и малеха, выбравшись из-под большущего вязанного платка, которым укрыт был вместо одеяла, на четвереньках пополз по печи к Ивану.

- Как это? - оторопел тот. - А кто ж ты?!

- Я Даренка.

- Как? - едва слышно переспросил Иван - голос его вдруг осип, по телу ни с того ни с сего пробежал озноб - ох, как напоминало, как было похоже это звучание на звук другого имени... Иван растерянно и беспомощно глянул на матушку, она кивнула.

Девочка между тем добралась до краю, сидя на коленках, внимательно поглядела на него, даже голову набок склонила. И глядя в ее серьезные синие очи, он вдруг враз понял, что никому и ни за что не отдаст эту девочку, что отныне она - возлюбленная доченька его... И ничего дороже у него нет и никогда не будет. Иван протянул к ней руки, и она обеими ручонками обхватила его за шею, легла головой на плечо.

- Откуда же ты взялась, девонька моя? - сквозь ком в горле пробормотал Иван, одновременно боясь и вправду узнать - откуда, узнать, что есть у девочки отец и мать, что они с ног сбились в поисках драгоценной потери... Но девочка, затихнув у него на плече, ничего не ответила, и Иван стоял, чуть покачивая, баюкал ее...

Когда разошелся по селу слух про Иванову находку, стали люди судить да рядить, гадать, откуда в голом весеннем лесу дите взялось. И тогда припомнилось, что как раз накануне непогоды проехали через Лебяжье какие-то чужие люди: муж и жена, останавливались даже вроде бы, дорогу спросить что ли? Им советовали еще заночевать в селе, а утром дальше. Дело-то как раз к вечеру было, не ладно в таку пору через лес ехать. Да к тому же тучи сгущаться стали, как бы в ночь еще и дождь не разошелся бы. Но путники спешили сильно, совета не слушали. А вот была ли девчонка в повозке?.. Возок шатром был крыт, вполне могло быть под ним дите. Кто-то вроде даже и видел, глядючи вслед, как занавеска сзади отошла и высунулась головенка. Только, кажись, темненькая была...

Но если и вправду девчоночка из той повозки, так неужто потеряли? Могло ли быть, что несмышленыш вывалился сзади, а отец с матерью даже не ворохнулись? Так ведь все одно, вернулись бы, искали! Иль приключилось с ними нечто страшное? Ох, не дело скрозь незнакомый лес ночью ненастной ехать!

И ведь сбылось самое дурное, что предполагали люди. Через несколько дней докатились до Лебяжьего вести, что нашли в лесу разбитую повозку в стороне от дороги, а вокруг была разметана разодранная, окровавленная одежа... Вот страсти-то, не приведи Господи! И велика же твоя сила, Господи, что дите малое невредимо осталось посреди этакой страсти. Лишь твоею милостью миновала его смерть - хоть от волчьих клыков, хоть от холода в почти зимнюю непогоду, бушевавшую в те дни... Холодная, голодная сирота ни день и ни два брела по лесу, прежде чем вышла к Ивану. Разве можно это понять либо объяснить? Нет, только лишь принять, как чудо, сотворенное волей Всевластителя.