Бутылочка (СИ) - Рэйро Мария - Страница 4

— Мне льстит, что т ы это замечал, — отвечает Чарльз и мгновенно жалеет об этой глупости. Намного больше, чем о сделанном идиотском ходе.

Голова Чарльза напряжённо думала не об игре. Он размышлял, о чём сейчас думал Эрик и… нет, он не залезет ему в голову. Даже сейчас. Это было бы нечестной игрой. Во всех смыслах.

— Я? — опускает взгляд к доске Эрик. — Словно никто другой не замечал.

Почему-то третий ход дается сложно, он даже от чего-то садится на самый край, ближе подвигась шахматному столику.

— И когда же я врал, осмелюсь спросить? — спрашивает Чарльз, откидываясь на спинку кресла.

— Половину этого вечера ты даже с собой не можешь быть честен, Чарльз. — первая пешка Ксавьера терпит поражение, уходя с доски. — Постоянно смотришь куда угодно. Возможно, ты споришь сам с собой, но я не телепат, утверждать не осмелюсь.

Чарльз смотрит на павшую пешку с совершенным безразличием, передвигая коня дальше по шахматной доске.

— И о чём же я могу спорить с самим собой? — спрашивает алкоголь, не Чарльз, чёрт возьми, но контролировать себя сложно, к тому же, какая-то часть разума Ксавьера уже упорно считает, что ещё хуже он сделать ситуацию просто не сможет. Не после сегодняшнего поцелуя.

Возможно, завтра с утра он возненавидит эту часть разума за неправоту.

— Хороший вопрос, знаешь. Вероятно, как сказать сестре о ненависти так, чтобы она полюбила тебя еще больше? — шутит Эрик, аккуратно двигая стрелки разговора на недавние события, связанные с Рэйвен. — Хотя, быть может, ты просто не знаешь, как реагировать на свою реакцию.

Леншер поднимает взгляд на Чарли, отмечая единственное. Он пьяный практически в щепку. Стоило забрать вино чуть раньше.

Руки Чарльза чуть дрожат, когда он тянется к пешке, но глубокий вдох помогает немного успокоиться. Фигурой он лишает жизни коня Эрика, небрежно убирая его с доски.

— А ты, я посмотрю, знаешь, как реагировать?

— На свою реакцию? — со смехом Эрик указывает ладонью на себя. — Конечно.

Глаза с прищуром оглядывают доску, а еще одна фигура двигается в попытке защитить более важную.

— А вот ты сидишь и напряженно грызешь себя.

— Я не грызу себя, — отвечает Ксавьер, продвигая фигуру на доске чуть вперёд. — Мой пьяный рассудок спорит с остатками трезвого. А это разные вещи.

Одна часть Чарльза — та, что несколько часов назад отвечала на жадный поцелуй — тихо шептала на ушко, что заглянуть сейчас в разум Эрика будет хорошей идеей, ведь это поможет расставить все точки над «i», но другая — и она, пожалуй, пока выигрывала — не желала предавать дружескую клятву.

— К тому же, как ты уже говорил, никто не пострадал ведь из-за того… — Чарльз запинается, явно всеми силами стараясь не упоминать слово, отзывающееся между рёбрами и на алых губах волшебным воспоминанием. — кхм, из-за той ситуации. Так что мне не за что себя грызть.

Если честно, то Леншеру просто до боли в костяшках хочется что-то ударить или смести фигуры с доски и перегнувшись схватить Чарльза за ворот, хорошенько стряхнув, потому что он г р ы з е т, и это видно. Дело даже не в алкоголе.

— О чем же спорят? — немного более тихим голосом интересуется Эрик, наблюдая за поражением еще одной фигуры.

Чарльз понял, что Эрик поставил ему пат, и это сейчас не об игре в шахматы. На том фронте у Ксавьера сегодня всё выходило на удивление хорошо — его даже посетила мысль, что Эрик ему поддаётся — а вот ответ на каверзный вопрос побудил Чарльза затормозить, прикусить нижнюю губу и неловко почесать затылок.

— О том, — начинает произносить профессор, понимая, что долгая пауза послужит не самым лучшим ответом. — Что мне стоит ограничить доступ Рэйвен к алкоголю. — быстро произносит Чарльз первое, что пришло в голову, стараясь быстрее уйти от вопроса.

Он постоянно делает это. Неловкие движения, мимолетные взгляды, что-то глупое, но от того еще более милое. Вот и сейчас медленно спускает ладонь по волосам ненадолго — секунда, возможно, даже две — на шее, и очаровательно, просто прекрасно…

— Лжешь. — твердый голос такой же резкий, как и ход, в котором еще одна черная фигура сбивается с доски.

Глаза смотрят так беззащитно, словно Чарльз — крошечный котенок, которого оставили на людной улице, где все-все только смотрят и чего-то ожидают, пока малыш желает просто забиться куда-то подальше, где тепло и никто не будет так выжидающе смотреть.

Чарльз готов провалиться сквозь пол. Прямо сейчас. Только не отвечать на краткое и правдивое слово Эрика. Провожает фигуру, убираемую со стола сильными прекрасными руками взволнованным взглядом.

— А вот и не лгу. Я вообще никогда не лгу, — пытается защититься Чарльз, параллельно убирая вражескую фигуру с поля боя. — В последний раз я лгал Рэйвен, говоря, что Санта существует. Это было три года назад.

Эрик что-то бормочет себе о Санте, глядя на догорающий камин, пока Чарльз делает ход. Что же, не хочет по-хорошему.

— Если мы завтра все умрем, — начинает Эрик. — Ты бы хотел сказать что-то Рэй? Хэнку, Алексу, Банши? Мойре? — он не моргая смотрит в голубые глаза, которые всем видом говорят, что они не погибнут, но если рассматривать все варианты, то и смерть исключать нельзя, и это Ксавьер отрицать не может.

— Мне? — звучит немного с опозданием.

Чарльз впервые за долгое время поднимает взгляд своих небесно-голубых глаз на друга. Эрик говорит серьёзно, для того, чтобы понять это, не нужно обладать способностью телепата, но Чарльзу всё равно не хочется, чтобы Эрик вообще допускал, что завтра кто-то из них…

На последнем слове Чарльз дёргается, словно фигурка, к которой он прикоснулся, была раскалена до предела. Сглотнув образовавшийся в горле ком и переставив слона на новую клетку, Ксавьер прикусывает губу, думая, что можно ответить, а что — нельзя, а то обожжёшься и уже без разницы будет, умрёшь ты завтра или нет.

Только в эту минуту Чарльз понял, что в серых глазах тонешь не хуже, чем в любых голубых.

— Я… — начинает хрипло Ксавьер, перебирая всевозможные варианты того, что сейчас сказать, что ответить. — Не знаю. — выдыхает он и, прежде чем Эрик успевает печально-недоверчиво опустить голову вбок, добавляет. — Но, возможно, если я выпью ещё бокал, я смогу разобраться в себе… — руки профессора тянутся к бутылке и отражающему в полумраке рыжие огоньки пламени бокалу.

Эрик не может сказать, что он зол, хотя так и есть вообще-то. Он вновь резко садится на самый край и перехватывает тонкие прохладные запястья, крепко — не настолько, чтобы утром Ксавьер увидел кольца темных наручников-синяков на них — сжимая.

— Если ты хочешь сказать мне, Чарльз, что сможешь разобраться с собой только под воздействием алкоголя… — Эрик не заканчивает предложение, потому что это попросту не требуется. Он устало выдыхает, опуская вниз голову, все еще не выпуская запястий из оков.

— Ты идиот.

Чарльз не дышит. Сердце в груди бьётся в клишированном бешеном ритме, и Ксавьер понимает до красноты на макушках ушей — Эрик может ощутить волнение в запястьях друга.

Рот Чарльза приоткрыт, он делает рваный вдох — слишком громко для устоявшейся в комнате тишины — и поднимает голову, осознавая с дрожью на алых губах, что отнекиваться больше нет смысла, потому что один вдох, одна реакция, одна сломанная фраза и бегло слетающая с уст ложь — выдали его с потрохами.

В глазах ощущается напряжение — ещё немного и солёная капля вскипит в уголке небесного взора — и Ксавьер сглатывает, безотрывно смотря сначала в холодные серые глаза Эрика, а потом, отпуская лишь взгляд, на сжимающие запястья руки.

— Перекрываешь мне путь к бегству, да? — пытается отшутиться Чарльз, ощущая, как глаза намокают и тяжелеют.

— Могу отпустить, если скажешь, что хочешь уйти прямо сейчас. — спокойно говорит Эрик. Под пальцами ранеными синицами заходится пульс, а голос Ксавьера напоминает скрежет, потому что соль и вода всегда вызывает коррозию, а слезы — это, по сути, та же соленая вода, которая не дает голосу нормально функционировать.