Ниоткуда с любовью - Полукарова Даша - Страница 54

Ее пальцы скользили по его коже, распаляя его, перебирали запутанные волнистые волосы, нетерпеливо и поспешно расстегивали пуговицы ненавистной ему белоснежной рубашки, которую он вынужден был утром надеть на переговоры и от которой с таким наслаждением сейчас избавлялся — он даже помог ей — настолько сильного нетерпения они оба достигали, продлевая это неизъяснимое наслаждение.

Он отбросил рубашку вместе с ее белоснежной строгостью и логичностью, не вписывающейся в его хрупкий мир на двоих, который он по неосторожности — не иначе! — назвал домом; примерился и смачно поцеловал Машу в шею, будто укусил, а потом мрачно и толково расправился и с ее одеждой также, как и со своей.

И странным казалось, что когда-то — еще кажется, не так давно, между ними существовал его стол, которого едва-едва касались начальнические белоснежные манжеты, когда этот потенциальный начальник переворачивал страницы, а девушка, сидящая напротив, собрала все свое мужество, чтобы разговаривать с кумиром своей юности свободно и независимо, почти язвительно. И странным казалось, что когда-то они не знали друг друга, ведь если подумать, и та Маша, какой она была еще совсем недавно, оставаясь наивной мечтающей девчонкой, никогда бы не поверила, что отношения между ней и Олегом будут, мягко говоря, несколько выходить за рамки платонического общения учитель-ученик. В то время она бы с трудом поверила, что сможет вообще с ним когда-нибудь заговорить.

Небо за окном разверзлось как в ту, самую первую ночь, и одновременно задохнувшись, они распались на миллионы частиц, чтобы вновь обрести себя и приземлиться в свои собственные тела, растянувшиеся на ставшей вдруг огромной кровати. Он слабо провел тонкими, музыкально длинными пальцами по ее руке, мгновенно покрывшейся мурашками, и Маша открыла глаза, отреагировав на это простое, возвращающее к жизни прикосновение.

— Боже… — протянула она низким заворажившим его голосом, когда смогла говорить, и перекатилась на живот. — Почему у нас все так просто здесь и так сложно — там? Почему мы не можем изменить этого?

- Потому что ты женщина, а я — мужчина.

- Определенно, очень верное умозаключение, — скосила она на него глаза, и оба засмеялись приглушенным смехом.

С ней он чувствовал себя ее ровесником, мальчишкой — не тем, каким он был в ее годы, потому что тот парень все свои силы и все свои эмоции отдавал тогда на учебу, единственную способную вырвать его из душного мира, — а просто парнем, который учится в другом городе и приезжает к своей девушке на последние скопленные деньги, ни капли не думая и не сожалея о таком их применении. Этот парень остроумный, немного легкомысленный, он слегка самоуверен и знает, что стоит только доучиться эти несчастные пару лет, и он достигнет успеха. Он вернется и заберет с собой девушку и даст ей все, о чем они так много и наивно мечтают осенними вечерами, разметая по парку разлапистые листья. Он знает, что их общее любимое время года весна, потому что распустившиеся деревья говорят им о новой жизни, новой и для них тоже. Он знает о многом, но многозначительно пережидает, понимая, что нельзя говорить о своих знаниях вслух. Просто каждое свершившееся делает его сильнее, просто он чувствует себя не на свои 20, а много старше, опытнее и мудрее, тем, кем ему только предстоит стать.

Олег понял, в чем прелесть взросления. Он-то уже точно знал, что возраст — это просто число, но прошедшие годы отразились в опыте, который он получил, когда его знания стали воплощаться на практике и принесли с собой все: и боль, и радость, и мудрость, и неуверенность, что знаешь об этой жизни все. И это стало таким важным, особенно, когда Маша появилась в его жизни. Он сошел с постамента своего «знания», и увидел, как один человек, всего один, может и отбросить тебя на десять-пятнадцать лет назад, и зашвырнуть на двадцать лет вперед, туда, куда долетает лишь только твой едва ощутимый страх, потому что эта жизнь показывает, что никто не знает, что будет в следующую минуту.

- Если бы я не жила в Затерянной Бухте, мне бы никогда не пришло в голову рисовать дома, и не пришло бы в голову вырваться оттуда. И я бы не захотела стать архитектором однажды. — Задумчиво начала Маша. Он посмотрел на нее сбоку. Она говорила тихо, будто обращаясь к самой себе. — И не пошла бы в архитектурный. И не устроилась бы к тебе.

- И мы бы не лежали сейчас в моей пустой квартире, — закончил Красовский немного насмешливо. — Ты же захотела стать архитектором не для того, чтобы меня соблазнить.

— Нет, конечно. Просто архитектор — это мечта всей моей жизни. К воплощению ее еще идти и идти — я же понимаю. Ну, а ты — я не ожидала тебя встретить. Не знала, что встречу, — поправилась она зачем-то. — И потому это самое лучшее, что происходило со мной за многие-многие годы.

Она села так, чтобы видеть его глаза. Подтянувшись на руках, он прислонился к спинке кровати и взял ее за руку. Пальцы были прохладными, и перебирать их было приятно, как может быть приятным простое прикосновение дорогого человека.

И сейчас — он чувствовал это — она вся глубоко увязла в своих мыслях, тех, что накрывали ее сегодня весь день, тех, из которых она обычно с трудом выбиралась, возвращаясь к нему. Он давно заметил, что для нее болезненным было слово «семья» так же, как для него болезненным было слово «дом» и потому особая насмешка заключалась в том, что он всегда хотел быть архитектором.

Но Маша, кажется, насмехалась не меньше него.

- Расскажи мне, — попросил он, слегка потрясая ее за руку. — Что бы там ни было, ты можешь мне это рассказать.

— Да, — задумчиво улыбнулась она. — Сейчас я чувствую, что могу. Мы на одной волне. На самом деле, все просто…

Маша росла не в такой благополучной и успешной семье, как Полина Орешина, и не в таком благополучном районе. Из своего окна она не видела моря, чувствовала лишь запах — аромат рыбы так и сквозил в воздухе, он пропитывал кожу, одежду, они приникал и приживался. И все приживались в нем. Это участь всех жителей их района — никаких видов, только благоухание. В те дни, когда она окончательно поняла, что не может больше оставаться частью этих домов и улиц, она много рисовала. Но не людей, природу, море. Она рисовала дома. Много, много прекрасных домов с сияющими чистыми окнами, виды из которых были намного привлекательнее видов из ее реального окна.

Она рано поняла, что если хочешь вырваться из этого пропахшего рыбой мира, где каждый вынужден был соблюдать особый закон выживания, никто тебе не поможет, кроме тебя. И для этого надо много работать. Очень много. Над собой и над тем, что ты хочешь видеть вокруг себя. Она так и не смогла стать здесь «своей», как ни пыталась. Затерянная Бухта не любила чужаков, а у Маши тогда не было рыцаря Родиона, который своим обаянием и стальным мечом мог сокрушить все преграды, вырастающие на ее пути. Она тогда не понимала, что нужно Бухте, чтобы та приняла ее, и не хотела понимать. Она просто замкнулась в себе.

Часто, лежа в своей комнате и наблюдая за тенями на потолке, прислушиваясь к гиенистому смеху подростков с улицы, она думала о том, что всего этого — всей этой новой жизни не было бы, если бы не отец. Она думала так постоянно, с тех самых пор, как он ушел, а они переехали в этот район, потому что содержать их четырехкомнатную квартиру у мамы не было средств, плюс ко всему, нужны были деньги на лекарства для Женьки, и брать их обычной медсестре было неоткуда.

- Я любила отца и видела все, связанное с ним в приукрашенном, волшебном свете. Помню, когда мне было лет восемь, они с мамой любили меня делить.

- Делить? — странно изменившимся голосом переспросил Олег.

— Да. Женька была маленькая, не больше года, ее особо не поделишь, а на мои чувства можно было давить и доказывать друг другу, что кого-то из родителей я люблю больше. Отцу нравилось водить меня по любимым местам — это был один из способов давления. Он уводил меня на весь день, и вечером мы возвращались, уставшие, счастливые, и… раздражали этим маму еще больше. Помню, как он рассказывал мне о море. Любил он море просто до ужаса и передал эту любовь мне. Мы сидели на песке, на пляже, далеком от туристов, и он показал, что море везде разных цветов, никогда не бывает одинаковым. На горизонте — там, где пропадали судна и корабли, — оно было светлее, и отец мечтал однажды заглянуть за эту черту. — Маша замолчала. Пересела так, чтобы облокотиться о спинку кровати, и чтобы Олег не смотрел больше так пристально в ее глаза.