Люси Салливан выходит замуж - Кейс Мариан - Страница 108

— Хорошо, Люси, — виновато сказал он, не отрываясь от шинкования морковки.

— Нельзя допустить, чтобы я зависела от тебя, — пожаловалась я. — Такая опасность существует, ведь, как ты знаешь, из-за папы в моей жизни образовалась пустота…

— …и твое естественное стремление — заполнить ее, — закончил за меня Дэниел. — Ты сейчас крайне ранима и не можешь позволить себе близких отношений с кем бы то ни было.

Я посмотрела на него с обожанием.

— Очень хорошо, Дэниел. А теперь закончи это предложение: особенно с кем?

— Особенно с мужчинами! — Дэниел явно гордился своими познаниями.

— Правильно, — восхитилась я. — Пять баллов.

Мне доставляло огромное удовольствие заниматься этой псевдопсихотерапией с Дэниелом. Особая пикантность состояла в том, что с его сумасшедшим успехом у женщин ему вовсе не обязательно было читать книги по популярной психологии.

— Да, кстати, — сказала я, — ты не хочешь сходить со мной завтра в кино?

— Конечно, хочу, но ты только что говорила, что тебе не следует сближаться с мужчиной…

— О, я не имела в виду тебя, — засмеялась я. — Ты не мужчина.

Дэниел обиженно насупился.

— Ну ты же знаешь, о чем я! Для других женщин ты, может быть, и мужчина, а для меня ты — друг.

— Тем не менее я еще и мужчина, — пробормотал он.

— Дэниел, только не надо дуться. Ты сам посуди: уж лучше я буду общаться с тобой, чем с каким-то другим парнем, в которого я могу нечаянно влюбиться.

— Да, но… — Дэниел запутался в моих рассуждениях.

И не только он. Я тоже не до конца понимала, в безопасности ли я с Дэниелом или рискую чрезмерно привыкнуть к нему Взвесив доводы за и против, я решила для себя, что надежнее быть с ним, чем без него. А о границах нашего общения я так часто говорила только ради того, чтобы напоминать ему и себе, что эти границы существовали. То есть я определила для себя, что нам с Дэниелом можно быть вместе при условии, что мы оба понимаем, что этого делать нельзя. Как-то так, кажется. Или нет? В общем, проще было вообще не думать об этом.

Иногда я вспоминала о вечере, когда он поцеловал меня, но старалась как можно скорее отвлечься и подумать о чем-нибудь другом. Потому что стоило мне немного зазеваться, как тут же всплывал в памяти другой вечер, когда он не поцеловал меня, и краска стыда заливала меня с головы до пят.

Короче, мы с Дэниелом вернулись к нашему старому стилю общения. Мы снова чувствовали себя легко и свободно в компании друг с другом и могли посмеяться над тем коротким романтическим приключением. Примерно так: когда он спрашивал меня, не подлить ли мне еще пива или вина, я в ответ деланно смеялась и говорила: «Нет-нет, мы же не хотим, чтобы повторился тот конфуз, когда я пыталась соблазнить тебя!» Я смеялась громко и долго в надежде избавиться от остатков смущения. Дэниел в таких случаях не смеялся. Но ему ведь нечего было стыдиться, в отличие от меня.

Глава семьдесят девятая

Январь сменился февралем. Стали проклевываться крокусы и подснежники. Люди постепенно сбрасывали коконы зимней депрессии. Этот процесс активизировался в дни зарплаты, когда впервые после рождественской финансовой катастрофы в кармане появлялись деньги. Мередия, Джед и Меган потеряли интерес к моей личной жизни, потому что теперь у них были средства, чтобы пойти в паб, напиться и завести собственную личную жизнь.

Раз в неделю я ездила навестить папу — по воскресеньям, потому что было бы жаль тратить впустую мои суицидальные настроения, усиливающиеся именно в этот день недели. Но как ни велика была моя ненависть к самой себе, мой папа ненавидел меня еще яростнее. Я, само собой, приветствовала его яд и сарказм, потому что считала, что заслужила это своим поступком.

Февраль постепенно превратился в март, а я, единственная из всех живых существ, все не могла пробудиться от зимней спячки. Я видела, что за отцом хорошо следили, но стыд, как липкая грязь, покрывал меня с ног до головы. И только одному человеку я по-прежнему могла изливать душу — Дэниелу. Ведь хорошо известно, что каждый конкретный человек может выслушивать твои жалобы на судьбу, бойфренда, отца или тесную обувь только в течение определенного периода времени. Дэниел мог выслушивать мои жалобы дольше всех. На работе на мои душевные страдания уже никто не обращал внимания. По понедельникам на вопрос «Ну, как прошли выходные?» я обычно отвечала: «Отвратительно» — и не получала ни капли сочувствия, ни даже проявления простого человеческого участия.

Думаю, что без Дэниела я бы сошла с ума. Он стал моим личным психотерапевтом, только что не брал с меня по сорок фунтов за час, не носил бежевых вельветовых брюк и не надевал носки с сандалиями.

Я не всегда была мрачной и несчастной, когда мы встречались, но в большинстве случаев все же в моей компании было мало приятного. Тем не менее он вел себя превосходно. Раз за разом он терпеливо выносил мое плохое настроение и выслушивал одни и те же жалобы и рассуждения.

Когда мы, например, встречались после работы, чтобы пропустить по паре стаканчиков, я могла шлепнуться рядом с ним на стул, заявить: «Не прерывай меня, если ты все это уже слышал, но…» — и пуститься в описание еще одной бессонной ночи, плаксивого воскресенья или унылого вечера, посвященного моим угрызениям совести. Дэниел ни разу не упрекнул меня в отсутствии свежего материала. Он не вскидывал руки, как полицейский, останавливающий движение, и не восклицал: «Стой, стой, Люси, по-моему, об этом мы уже говорили!»

А у него были на это все основания. Он слышал мою печальную историю миллион раз, бедняжка.

— Прости меня, Дэниел, — сказала я однажды вечером. — Мне бы тоже хотелось некоторого разнообразия в моих несчастьях. Я тебе, должно быть, страшно надоела.

— Ничего страшного, Люси, — улыбнулся он. — Я как рыба: у меня очень короткая память. Каждый раз я слушаю тебя как будто впервые.

— Ну, надеюсь, что так.

— Именно так, — бодро подтвердил он. — Давай расскажи мне еще раз о той воображаемой сделке, которую ты якобы заключила с отцом.

Я взглянула на него, чтобы понять, издевается он надо мной или нет. Мне показалось, что нет.

— Ладно, — сказала я и в который уже раз задумалась над тем, как поточнее выразить то, что я чувствовала. — Мне кажется, что я заключила с папой сделку.

— Какую сделку? — спросил Дэниел примерно с теми же интонациями, с которыми печальный клоун спрашивает у веселого: «А как это пахнет?» Из нас с Дэниелом получился бы отличный цирковой дуэт.

— Это все у меня в голове, — пояснила я, — но мне кажется, что я как будто сказала ему: «Да, папа, я знаю, что бросила тебя, но теперь я себя так ненавижу, что моя жизнь потеряла всякую прелесть, так что мы квиты». Ты понимаешь, о чем я, Дэниел?

— Я тебя очень хорошо понимаю, — заверил он в тысячный раз.

Я с удивлением осознала, как высоко я стала ценить Дэниела: во время всей моей эпопеи с переездом в родительский дом и обратно он проявил себя настоящим другом и очень помог мне.

— Ты хороший парень, — признала я, сделав небольшую паузу между своими обычными причитаниями.

— Да нет, я хороший только с тобой и только ради тебя, — улыбнулся он.

— Но все равно я не должна слишком зависеть от тебя, — торопливо добавила я. Эта фраза не звучала уже минут пять, и его улыбка начинала нервировать меня. Требовалось немедленно нейтрализовать ее. — Я сейчас переживаю эмоциональный кризис, как тебе известно.

— Да, Люси.

— Мне необходимо справиться с потерей отца, понимаешь ли.

— Да, Люси.

Я бы не возражала, если бы такая сумеречная жизнь продолжалась вечно, чтобы мне не нужно было по-настоящему общаться ни с кем, кроме моего психотерапевта — под которым я понимала Дэниела. Однако сам Дэниел решил, что с него хватит, чем потряс до основания мой безопасный мирок.

Он никак не предупредил меня заранее. Просто однажды в ответ на мое обычное: «Привет, Дэниел, я рада видеть тебя, но это только потому, что ты заполняешь в моей жизни пустое место» — он взял меня за руку и мягко, тихо произнес: