Киевские ночи
(Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович - Страница 107

В последний раз! Там, за дверью, что так громко хлопнула, сидит в одиночестве Марат Стальной и пишет. Не сердилась на него, не обвиняла. Убеждала себя, что им владеет великая сила. Перед этой силой все должно отступить. Никого и ничего не жаль. А что она? Что она? Листочек — да и то сорванный с дерева. Во всем мире — ветер.

На цыпочках прошла в свою комнату-закуток. Что будет, то будет.

Марат писал разгонисто, кривые строчки катились вниз: набегали одна на другую. Начало он придумал еще до поездки: «Селькор «Всевидящий» прислал нам из села Большой Перевоз тревожный сигнал. «Всевидящий» — какой точный и меткий псевдоним выбрал себе наш товарищ…» Отрываясь от работы, Марат вспоминал свой разговор с этим «Всевидящим», а точнее с секретарем сельсовета Антоном Бородаем. Говорили они у него в хате, и Бородай делал ему таинственные знаки, подмигивая на жену. Он завесил окна и шепотом рассказывал о чьих-то угрозах, о своей селькоровской жизни, полной опасностей. Марат знал других селькоров. Ивана Волощака из коммуны «Октябрь», неуклюжего богатыря, повторявшего всегда: «Я каждому в глаза скажу!..» Знал учителя из Машевки Сергея Омельянеико, тот за собственной подписью писал острые заметки — не боялся. Знал рассудительного, уже немолодого Журавля из Романовки, которого темной ночью настигла пуля сквозь окно. А недавно был здесь Панас Шульга… У Марата в ушах еще до сих пор звучит: «Рубай пальцы, рубай выше!..» Тем неприятнее было ему смотреть на суетливого Бородая, который, потчуя его, тыкал свою чарку в темную дыру между реденькой бородкой и усами и все сворачивал разговор на какую-то «должность», которую ему хотелось бы занять в районе и которой ему не давали, хотя он и заслужил…

Все! Марат решительно вывел последние слова. Расписался и бросил ручку на стол. Расправил плечи, даже суставы захрустели, и вышел в коридор. Увидев его, Наталка, сидевшая у своего столика, встала. Но глаз не подняла.

— Написала? — деловито спросил Марат.

— Нет, — подняла голову. — Ни за что!

«А глаза у нее серые», — удивился он.

— Ну, ладно, — злобно бросил Марат и вернулся в комнату.

Ладно! Если так, он разоблачит эту кулачку, которая пролезла в редакцию. Марат смял последнюю страничку и принялся переделывать ее. Что ж, конец статьи будет еще острее.

Когда он положил рукопись на стол Плахотти, сердце его колотилось.

Нетерпеливо вглядывался в желтое, усталое лицо секретаря редакции.

— Сегодня не успею, — сказал Плахоття. — Бегу к железнодорожникам. Совещание рабкоров…

— Это важный материал…

— Горит? — Плахоття сощурился.

— Горит!

— До утра не сгорит, — успокоил Плахоття, бросив рукопись в ящик. — И слишком много, вижу. Сократить!..

Марат помрачнел. Он надеялся на другое. Плахоття будет глотать страничку за страничкой, потом позвонит по телефону редактору. Тот примчится, где бы ни был — дома, в окружкоме или на заводе. И вот они сидят втроем и все решают…

Когда на следующее утро Марат пришел в редакцию, Игорь уже сидел за столом, старательно раскладывая вырванные из блокнота листки.

— Был я вчера на чулочной, — сказал он. — Очерк об ударницах… Ходил, беседовал. После смены в бригаде Марии Ковалец совещание. И все, как одна, — на работницу Олену Загорулько. Снизила темпы. Не дает нормы. А она молчит. Бригада еще пуще, а она молчит. Потом заплакала и говорит: «Ребенок уже неделю болен». Все глаза опустили. Так и разошлись. Никто ни слова.

Игорь снял очки и, беспомощно глядя на Марата, спросил:

— Ну как об этом напишешь?

— Гм… — хмыкнул Марат. — Не хватает, чтоб ты тащил в газету эти слезы. Напиши, что она обязалась дать сто двадцать процентов — и все!

— И все?

— А что там раздумывать?

— Доброе утро, рыцари пера! — появившись в дверях, крикнул Дробот. — Выручайте! Напишите за меня про культпросветское совещание. — Он засмеялся. — Я не слушал, читал потихоньку…

Дробот потер нос, почесал затылок. Потом вспомнил:

— Ну, как, Марат, бомба? Уже взорвалась?

Этот шутливый тон задел Марата за живое. Резко ответил:

— Взорвется! Когда узнаете, что в нашу редакцию пролезла кулачка.

Улыбку с Толиного лица как ветром сдуло.

— Кого ты имеешь в виду?

— Наталку Дудник. Я был в Большом Перевозе.

— Что ты говоришь? — крикнул Игорь. — Кулачка?..

— Никакая она не кулачка, — спокойно возразил Дробот. — Я все знаю…

— Вот как! — даже присвистнул Марат. — Ты все знаешь? И молчал? Утаил?

— А чего лезть в ее личную жизнь?

— При чем тут личное?.. Ты знал — и молчал. Что ж это такое: классовая слепота или примиренчество?

— Глупости мелешь, — отмахнулся Дробот.

— В чем дело? Что случилось? — Игорь взволнованно переводил взгляд с одного на другого. — Наталка…

В комнату вошел Плахоття.

— Опять дискуссия? А работать за нас будет Пушкин?

На вопросительный взгляд Марата он не ответил. Лицо его было непроницаемо.

— Покажи письмо селькора, — обратился он к Марату. — Где твой «Всевидящий»?

Марат заглянул в свой заезженный портфель, перелистал блокнот, выдвинул ящик, где кучей лежали разные бумаги. Письма не было.

— Как же это? Найди и принеси, — сказал Плахоття и ушел к себе.

В это самое время Наталка, поставив стакан чаю на стол Крушины, тихо сказала:

— Товарищ редактор… Отпустите меня.

Крушина, оторвав взгляд от бумаг, торопливо ответил:

— Нужно куда-нибудь? Что ж, пожалуйста…

— Нет, совсем, — прошептала Наталка, не поднимая глаз.

— Совсем? — удивился Крушина. — Почему это?

— Не достойна я работать в редакции. Где такие люди… — Она перевела дыхание. — Вы знаете, что со мной было. А теперь еще отец. Не могу я от отца отречься…

— Почему отречься? — Крушина встал, подергал бородку. — Кто ж этого требует?

— Товарищ Марат. Он написал…

— Что написал? Куда?

— В газету. Завтра все прочитают. — Побелевшие губы Наталки задрожали.

— Ничего не понимаю, — развел руками Крушина. — Позовите, пожалуйста, Плахоттю. И делайте, Наталка, свое дело, потом поговорим.

«Никогда его, черта, не поймешь, — думал Марат, напряженно вглядываясь в бесстрастное лицо Плахотти. — Ведь он же читал, читал!»

Как ему хотелось сейчас услышать хотя бы это несносное: «Сократить! На пятьдесят строк!..» Пускай даже на сто!

Плахоття ходил к Крушине с его корреспонденцией. Что он о ней сказал?

«А может, он мне завидует, просто завидует?» У Марата даже сердце взыграло от такого предположения.

— Где письмо? — официальным тоном спросил Плахоття.

— Не знаю, куда-то задевалось. Наверно, дома забыл. В пиджаке…

Плахоття покачал головой.

— Завтра принесешь. Такое письмо надо было немедленно показать мне и редактору. А уж потом… — Он провел в воздухе пальцем извилистую линию.

Нетерпеливо-вопросительного взгляда Марата Плахоття словно и не замечал.

Марат вернулся к себе и теперь уже медленно — бумажку за бумажкой — перебирал в ящиках. «Проклятое письмо! Куда ж он девался, этот «Всевидящий»?»

Дробот и Игорь склонились над своими столами. В комнате стояла настороженная тишина. Марату казалось, что он слышит, как Крушина переворачивает листочки.

Минут двадцать спустя зазвенел телефон. Марат схватил трубку и услышал голос Крушины: «Стальной? Зайди ко мне».

Уже самый вызов по телефону был необычным. Всегда к редактору звала Наталка. А часто Крушина и сам подходил к тому или другому сотруднику и говорил ему: «Пойдем потолкуем». Марат не шел, а бежал к редакторскому кабинету.

— Садись, — Крушина смотрел на Марата и пощипывал бородку. Взгляд у него был задумчивый и грустный. — Эх, хлопчики, хлопчики… Все, все вам ясно. Жизнь — проще простого. Два плюс два — четыре. А все, что сверх этой нехитрой мудрости, — от лукавого. Так?

Марат молчал. Начало было непонятно.