Киевские ночи
(Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович - Страница 102

Толя, конечно, как дятел долбит толстенные книжки. Игорь не вылезает из библиотеки. Дружки! Да и о чем с ними говорить? Все одно и то же. И всегда споры, и всегда каждый остается при своем мнении.

Что-то ходило за ним следом, тревожило, подстерегало, каждый миг готовое ворваться в пустоту, наполнить ее тоскливым зовом. Вера — Майя… Откуда она взялась на его голову? Чертов Толя еще не раз напоминал о ней. Но и без того… Что в ней такого, что заставляет вспоминать, мучиться? Плевать ему на всякие мерехлюндии. Да он хоть сегодня сколько хочешь — и получше ее! — найдет. Подумаешь, музейного папочки дочка! Стишки, романсики. Недаром Толе она приглянулась. Интересно, о чем бы они говорили?

Но уже одна мысль, что Толя и Вера могли бы встретиться, остро уколола его. Впрочем, что ему за дело? Стишки, сказочки, игрушки-побрякушки — не время об этом думать.

Глухие, неясные порывы мучили его. Написать бы что- нибудь такое, чтоб тысячи тысяч читали, затаив дыхание. Или очутиться в бурлящей толпе. Голос его гремит, и сотни тысяч глаз впились в него. Некоторое время Марат идет, убаюканный мечтами. Но будничная улица с ее щербатым тротуаром пробуждает его. В нем вспыхивает злость неизвестно на кого.

Кто это сказал, что время летит? Да оно еле плетется и еще загоняет под ребра острые шипы.

Куда податься?..

В эту постылую минуту Марат вспоминает Демчука. Вот с кем стоит поговорить. Вот чей голос и вправду может заглушить тысячелюдный гомон.

Через четверть часа он сидел в высокой комнате с белыми ангелочками на потолке. Демчук когда-то рассказывал на заводе, как ему в двадцать первом году дали ордер на буржуйскую комнату и как он хотел разбить ангелочков молотком, да жинка скандал учинила.

Демчук, чисто выбритый, в синей косоворотке, широких галифе, в мягких сапогах, стоял у окна и нетерпеливо поглядывал на жену.

— Зина, давай, давай…

Зина, тоже высокая, чуть отяжелевшая, медленно проплыла от стола к примусу, бешено шипевшему на табуретке у двери. По пути она мимоходом прикрыла рядном постель, прихватила со стульев разбросанную одежду и небрежно запихала в пузатый, тоже вероятно буржуйский, комод.

Зина — смуглая, очень красивая, и под ее чуть насмешливым и искушенно-женским взглядом Марат смущается. Тем старательнее он прячет свою растерянность за независимым и уверенным видом.

— На сегодняшний день вопрос о… — начинает он.

— Погоди, дай горло промочить, — ворчит Демчук, наливая рюмки. — Ну, будем здоровы!

Марат лихо выпил, делая вид, что ему это раз плюнуть, но почувствовал неприятное жжение в горле и набросился на яичницу, аппетитно дымившуюся на сковороде.

Демчук расстегнул ворот, лицо его потемнело и казалось вырезанным из дуба. Он опрокинул и вторую — для пары!

— Пей, Марат! Ты парень свой. Не какое-нибудь там плахоття-лохмотье… Я понимаю, я, брат, все понимаю. Да мне на эти писания начхать. Я, брат, у станка. И пусть знают, так-перетак, что токарь — это фи-гу-ра! Во!..

— Много ты натокаришь, — протянула Зина. — Уже забыл, в какую сторону оно вертится… Все в начальничках ходил.

— Зина! Ты мне эти буржуйские словечки брось. «Начальнички»…

— А что? То завком, то партком, — скривила полные губы Зина. — Я тебе говорила: не скачи. Лучше б на механика выучился. Фи-гу-ра…

— Не мели ерунды! Знаю, что делаю.

— Что ты знаешь? Я тебе сто раз говорила: оратор — это не прохвессия.

— Много ты понимаешь. «Прохвессия»… Дело не в ораторстве, а в политике. — И, обращаясь уже к одному Марату, он заговорил с обидой и злостью: — Фельетончики… Расписали!! Кто извращал? Кто перегибал? А виноват стрелочник… Расписали мне морду — нате, плюйте! Село, чтоб ты знал, стихия. Там все кулацким духом просмердело. Там железная рука нужна. Вот такая! Сказано было — сплошная, и у меня в два месяца сплошная. На все сто!.. Мужик еще двести лет будет чухаться. И не только в затылке — всюду… Расписали! А мне начхать! Ты свой парень, и я тебе скажу: пиши так, чтоб твое слово контру рубало. Слышишь? Контру! Как мы ее рубали саблями. — Демчук поднял руку и завопил фальцетом — «Сабли наголо! В ат-таку! Дай-ешь…»

— Тю, запел… Значит, вы из редакции? — спросила Зина с любопытством, сквозь которое все же пробивалась насмешливая нотка.

— Из редакции. — Марату стало приятно. Пусть знает, что он не какой-нибудь там мальчишка.

— Так это ваши помогли, чтоб его турнули?

— Турнули?

— Ну попросили… коленкой под зад.

— «Турнули»… «Попросили», — мрачно бросил Демчук. — Если хочешь знать, наступит время — и меня таки вправду попросят. Демчук еще пригодится.

— Ого! Еще три раза попросят.

— Увидишь!..

— Без тебя не обойдутся. — Зина упорно подливала масла в огонь.

— Молчи! Что ты в политике смыслишь? — Демчук все больше распалялся. — Не обойдутся… Увидишь! Социализм статеечками не завоюешь. У меня за два месяца — пять колхозов. С курами и коровами вместе. А что? Собственность надо истреблять под корень. От нее вся капиталистическая зараза. Сегодня корова, завтра ему своего хутора захочется…

— Ну да, то корова, а то — хутор.

— Молчи!.. Я так считаю: наступление — так наступление. Кто — кого! Стихию надо взять вот так. — Демчук помахал кулаком перед носом Марата. — Никаких перегибов не было. Так и надо было гнуть. Там сдрейфили! Вон там! — Он ткнул пальцем вверх.

— Один ты не сдрейфил, — не унималась Зина.

— А что? И не сдрейфил, — упрямо подтвердил Демчук. — И меня бабы брали за грудки. Сто чертей им в печенку. Да я пяток хозяйств под раскулачивание — и будь здоров.

Марат слушал, и чувства его раздваивались. Необузданной силой веяло от крепкой фигуры, от решительного лица Демчука. Эта сила подчиняла его, но в то же время слова Демчука вызывали сомнения, протест. «Что-то не так, что-то не так», — билась в голове неясная мысль. Он привык верить Демчуку, но еще больше верил в непогрешимость печатного слова. А вот Демчуку даже это слово нипочем. Кремень! А разве так можно? Сказать бы ему что-нибудь решительное, еще тверже, чем он. Но Марат не отважился. Знал, что Демчук без церемоний собьет его, и тогда эта молодая, красивая женщина с ленивыми движениями опять посмотрит с насмешкой.

— Вот она говорит: «На механика»… — Демчук пренебрежительно кивнул на жену. — Я бы и на инженера выучился. А что? Раз-два — и выучился бы. Да не хочу, чтоб мне эти очкастые мозги вывихивали. Профессора! Гнилая интеллигенция!.. Обойдусь. Там, где мне образования недостает, я пролетарским духом возьму.

— А если и духу недостанет? — засмеялась Зина.

— Достанет! — Демчук стукнул себя в грудь. — На десятерых достанет. Хотя бы и этим редакторам одолжить… А что? Твоему Крушине как раз и не хватает. Он, Марат, не из боротьбистов ли, случаем?

Воспаленный взгляд впился в лицо Марата. «Ох и доняли его этим фельетоном», — подумал Марат, молчаливо осуждая болезненную обидчивость и мстительность Демчука.

— Нет, Крушина не был боротьбистом. Да и не все боротьбисты…

— Что? — оборвал Марата Демчук. — Ты знаешь… «Не был, не был»… К нему надо хорошенько присмотреться. И к лохмотнику тоже.

Марат нахмурился.

— Они боевые журналисты, товарищ Демчук.

— Все вы боевые, — сквозь зубы процедил Демчук, — да ваши перья часто в свое же гузно попадают…

Демчук захохотал. Весело смеялась и пылающая румянцем Зина.

Марат покраснел и обиженно спросил, почему-то не самого Демчука, а его жену:

— А вы знаете, что такое редакция? Что такое газета?

Зина сразу же приняла серьезный вид, хотя глаза ее еще продолжали смеяться.

— Демчук как скажет… Не обращайте внимания.

— Ну, чего там… — примирительно заговорил Демчук. — Ты же свой парень. В доску свой! Выпьем!

И заставил-таки Марата выпить еще рюмку.

Глиняные, или какие они там к черту, ангелочки на потолке подмигнули ему: «Держись!» Марат почувствовал в себе прилив незнакомой еще силы. Он свой парень, он варился в заводском котле. И Демчук свой в доску. Он давал ему рекомендацию в кандидаты и еще даст… У него твердая рука, знает, где и как надо подвинтить гайки.