Враг - Лисина Александра - Страница 39

Таррэн хмыкнул про себя, услышав подробности спора, но не стал сообщать непосвященным, что насчет стали мальчишка абсолютно нрав. Однако зарубку в памяти все-таки сделал. Интересно, откуда Белику так много известно о перворожденных? То, что он — чистокровный человек, очевидно: аура не может лгать. Но тогда откуда он знает то, о чем ему мог поведать только бессмертный? Вряд ли тот темный, что некогда причинил пацану столько боли, вдруг расщедрился на подобные откровения. Разве что малыш потом встретил еще кого-то? Ненависть его была слишком велика. Кажется, какой-то эльф убил весь его род. Что ж, возможно: темные никогда не ценили человеческие жизни. А если кто-то из них действительно виновен в гибели родичей пацана, наверное, у Белика есть право на месть.

Таррэн мысленно вздохнул: в который раз родство с темными заставляло его чувствовать себя мерзко. Конечно, не его вина, что мальчишка пострадал от рук кого-то из собратьев, — таких случаев на Лиаре насчитывалось немало. Но легче от этого понимания не становилось. И прожитые среди людей десятилетия не могли изменить отношение смертных к нему самому — отщепенцу, пути которого давно разошлись с его собственным народом. Большинство темных — жестокие и равнодушные к чужому страданию существа, для которых крик о помощи — лишь повод презрительно сплюнуть. Прекрасные и жестокие боги, которых заслуженно ненавидят и боятся. Равнодушные убийцы и палачи. А их идеальные лица не более чем красивые маски, за которыми скрываются очерствевшие души, заледеневшие сердца и жгучая зависть к тем, кого даже краешком не касалась проблема вымирания.

— Не знаю, Урантар, — наконец ответил эльф. — Быть может, я не рискнул бы жить с таким грузом.

Страж проследил за его взглядом и неожиданно помрачнел.

— Честно говоря, я не представляю, как ему удалось выжить, — тихо сказал Дядько, с грустью наблюдая за яростно жестикулирующим племянником. — И, признаюсь, был момент, когда я думал, что Белик уже не оправится. Я нашел его в горах в таком жутком виде, что подумал, будто безнадежно опоздал. На малыше живого места не было, он едва дышал, а крови вокруг было так много, что ею насквозь пропиталась земля…

Седовласый на мгновение умолк и невидящим взором уставился перед собой.

Ровная дорога, тихий шелест листвы над головой, легкое дуновение ветерка, успокаивающая надежность могучих сосен, выстроившихся вдоль тракта, словно бдительные часовые… еще один плавный поворот, и впереди забрезжил первый просвет, после которого показалось бескрайнее поле, усыпанное цветами, созревшими дикими колосьями и полное невидимой суеты, о которой многие из живущих даже понятия не имеют. Кажется, скоро будет очередной привал, потому что тащиться по такой жаре по открытой местности — чистой воды самоубийство…

Телеги стали понемногу замедляться, возницы привстали, высматривая удобное место для стоянки, но Дядько по-прежнему невидяще смотрел куда-то вдаль и словно размышлял вслух:

— Я многое видел в этой жизни, Таррэн. Может, не столько, сколько ты, но все же достаточно, чтобы судить о смерти не понаслышке. За полвека мне довелось повидать немало мертвецов и тех, кто был в одном шаге от прикосновения Ледяной богини. Мне приходилось убивать. И добивать своих же товарищей, чтобы избавить их от мучений. Я видел горящих заживо людей. Видел, как умирают эльфы, гномы, тролли… как дохнут твари, которым в нашем языке и названия-то еще не придумали. Это давно меня не трогает, поверь. Все мы черствеем с годами, становимся грубыми и циничными. Но иначе нельзя, потому что если этого нет, то слишком легко сойти с ума или превратиться в неуправляемое чудовище. Но все же есть вещи, к которым невозможно привыкнуть: прикосновение любимой женщины, красота заходящего солнца, вкус росы поутру… а еще — тихий плач замученного до смерти малыша, у которого не осталось надежды. — Голос Стража внезапно похолодел и приобрел металлический оттенок. — Этот звук ни с чем невозможно перепутать, он до сих пор стоит у меня в ушах. Если бы не Траш, Белик просто не дошел бы до людей. Он бы умер у меня на руках… от ран, от боли и ужаса, который едва не свел его с ума. Только Траш помогла ему выжить в тот день. Она довела его до людей, буквально вынесла на себе, выкормила собственной кровью и с тех пор бережет, как родного.

У Таррэна потемнело лицо.

— Мальчика ранил темный?

— Не ранил, — покачал головой Дядько. — Почти убил. Он не успел закончить совсем немного, всего пару штрихов не довел до совершенства, которое вы так сильно цените. Белик редко об этом говорит, ему очень трудно вспоминать, но я уверен, что все то время, которое этот ублюдок измывался, малыш был в сознании. До самого последнего момента. В том числе и тогда, когда медленно убивали его младшую сестренку.

Темный вздрогнул, мгновенно припомнив искаженные мукой лица смертных девушек и новорожденных младенцев, от которых когда-то с отвращением отвернулся даже его отец. Их посеревшие от боли лица, крупные капли пота на висках и кровь, медленно вытекающую из бесчисленных ран. Неужели это повторилось еще раз? Неужели они рискнули снова?! Посмели начать второй круг?!

Таррэн сжал челюсти, с огромным трудом отгоняя от себя пронзительный, до сих пор стоящий в ушах крик: «Не надо! Пощадите хотя бы детей!»

— Сколько было девочке? — хрипло спросил он, холодея от жуткой догадки.

— Семь лет.

— А Белик?

— Всего на год старше. Но для темного это не имело значения: ему зачем-то понадобились именно дети.

— Он мертв? — сухо уточнил Таррэн.

Страж молча кивнул.

— Жаль. Мне бы хотелось с ним потолковать.

— И я бы не отказался, поверь. Но малыш каким-то чудом управился сам, — невесело улыбнулся Дядько. — Он у меня прирожденный боец, настоящий воин, отважный и смелый человечек. Вот только душу ему исковеркали, и я не знаю, сможет ли она когда-нибудь снова ожить.

Эльф коротко взглянул на порозовевшее от волнения лицо Белика и в который раз вынужденно признал, что оно не лишено определенного изящества — тонкие брови, точеные скулы, маленький подбородок с крохотной ямочкой посередине. А еще — глаза. Слегка раскосые, огромные, потрясающей чистоты голубые глаза, которые обладали какой-то непостижимой магией и притягивали к себе как магнитом.

Таррэн уже успел это прочувствовать — тогда, на берегу Язузы, когда Карраш едва не оттяпал ему пальцы, а пацан впервые посмотрел в упор, не таясь. И, хоть эльф вовремя отвернулся, неестественный блеск этих глаз, ставший особенно заметным в темноте, то и дело возвращал перворожденного в тот странный вечер, заставлял напряженно размышлять о причинах. Запал в душу настолько, что эльф рискнул обратиться не только к своему чутью, но и ко второму сердцу. Тому, что мудрее разума. И оно тоже подсказывало, что тут не все просто. Правда, проверить некоторые догадки Таррэн так и не смог: пристальный взгляд этих глаз вот уже который день упорно от него ускользал. Будто Белик заранее предчувствовал, когда эльф повернется, и предусмотрительно отворачивался.

Неужели вот этот человечек сумел когда-то убить перворожденного? И неужели кто-то из темных мог уступить в силе малышу? Или оказался настолько беспечным, что позабыл, насколько опасна бывает загнанная в угол крыса? Даже взрослому, опытному воину стоило немалых трудов задеть в бою великолепных воинов, какими слыли эльфы. А Белик тогда был совсем ребенком, слабым, истощенным и раненым. Провидение подсказало ему момент для нападения? Врожденное чутье? Отчаяние? Судьба или что-то еще спасло малыша от неминуемой гибели?

Таррэн молча покачал головой. Странный мальчишка. Но силой от него не пахло, а аура выглядела такой типичной, что гарантированно не была искажена никаким амулетом. То, что амулет у мальчишки был, темный знал — глиняная висюлька с криво нацарапанным гигантским глазом посередине нередко показывалась в вырезе его рубахи. Знак известного столичного мага на ней тоже стоял, но ни малейшей магической силы эта побрякушка не имела. Эльф проверил. Более того, старого ворчуна Робсила знал лично, причем не меньше пятидесяти лет кряду, и тот никогда бы не опустился до того, чтобы поставить клеймо на таком ненадежном материале, как глина.