Вампир
(Магическая новелла) - Лермина Жюль - Страница 4

Кончив, он отпустил меня, прибавив:

— Я отказываюсь посвятить вас в мою науку, ибо она преступна, потому что она в сотни раз увеличивает ужасное неравенство между борцами за жизнь.

После этих загадочных слов он замолчал, и я должен был удалиться, унося с собою впечатление восхищения, смешанного с ужасом. Признаюсь, этот человек показался мне каким-то сверхъестественным существом, великим и в то же время мрачным!.. Было ли тому причиной первое возбуждение или что другое — не знаю. Могу сказать тебе только одно: если бы я захотел определить, не размышляя, а вдруг разом, по первому впечатлению, старого Тевенена, я назвал бы его мудрецом-вампиром. Можешь смеяться, если тебе угодно, но эта мысль и теперь иногда появляется у меня в голове. Почему? Я никогда не мог дать себе ясного в этом отчета и даже в настоящее время затруднился бы это сделать. Если хочешь, доискивайся сам причины. Однако, поздно. Вернемся.

— Еще одно слово, — сказал я. — Виделся ли ты потом с Винсентом?

— Да, несколько раз. Я встречал его неоднократно. Он казался то старым, разбитым, как, например, сегодня вечером, то, наоборот, помолодевшим, жизнерадостным и бодрым.

— И ты считаешь, ему сто лет?

— Вспомни числа, которые я тебе назвал, и сочти.

Мы расстались, и вскоре я один, у себя, при свете лампы, возобновил прерванные занятия.

Часто смеются над той стремительностью, с какой дети переходят от одной и мысли к другой. В то время, как их внимание поглощено одним, — вдруг пролетает мушка, и течение их мыслей изменяется. Они забывают о том, что их недавно интересовало…

Так ли велика разница между детьми и взрослыми?..

Если бы кто-нибудь спросил меня, какие обстоятельства помещали моему твердому намерению повидать господина Винсента и постараться его изучить, я бы очень затруднился ответить. Вернее всего, мне помешала сама жизнь с ее волнениями и постоянной сменой впечатлений; и лишь время от времени, в часы досуга, у меня появлялось иногда воспоминание об этом странном человеке, и то в виде неясного образа, без определенных контуров.

Таким образом прошло два года, за которые в моей жизни произошли существенные перемены: умер мой отец, оставив маленькое состояние, скопленное по грошам с изумительной выдержкой крестьянина, отказывавшего себе во всем ради обеспечения будущности своего ребенка. Образовалась клиентура, и я отказался от мысли о профессуре. Наконец, я женился и стал отцом прелестной девочки.

Годы бежали.

Я совсем забыл старого Тевенена и его преступную науку. Мои дела окончательно устроились, я ни в чем не нуждался и был совершенно доволен судьбой. Мои работы по нервным болезням наделали шума и льстили моему самолюбию. В семье все было благополучно, дочь росла, обещая сделаться красавицей. Словом, я был совершенно счастлив.

Но спустя десять лет после первой встречи с Винсентом де Тевененом, судьба меня вновь с ним свела, и это произошло следующим образом.

Мой собрат, доктор Ф., директор лечебницы для умалишенных, однажды передал мне записку с просьбой приехать для исследования одной из его больных. Дела меня задержали на несколько дней, и он вновь написал мне, настойчиво приглашая приехать. Дело шло об очень интересном феномене раздвоения личности. Я поехал. В течение нескольких часов мы производили разные опыты, один интереснее другого, и только боязнь сильно утомить больную заставила нас их прекратить. Мы вышли в сад, прилегающий к великолепному зданию, известному всей Европе, и мой коллега, провожая меня, сообщил мне о результате своих личных наблюдений над занимавшей нас больной. Когда мы подошли к решетке сада и собирались уже распроститься, условившись завтра встретиться, из аллеи лавров выскочил маленький мальчик и бросился к доктору. Тот приподнял его и, показав мне, сказал:

— Мой сын… восемь лет… хороший мальчуган.

Это был очень красивый ребенок, с нежными чертами лица, немного бледного. Я приласкал его и, вспомнив о своей дочурке, такой розовой и свежей, сказал:

— Почему ты так скоро бежал? Можно подумать, что ты от кого-нибудь спасался.

— О, это для смеха, — отвечал мальчуган, — чтобы подразнить господина Винсента!

— Господина Винсента? — вскричал я. — Какого Винсента?

Это имя прозвучало в моей памяти, как звук отдаленного рожка.

— Ах, боже мой, один только и есть господин Винсент… Это папа Гато!

Пана Гато! Десять лет тому назад так называли Винсента Тевенена.

— Это очень странная личность, — прибавил мой коллега.

— Не Винсент ли Тевенен?

— Он самый. Вы его знаете?

— Он еще не умер?!

— Ах, вы тоже считали его несуществующим, — сказал доктор, смеясь. — Отнюдь нет. Около ста пятнадцати лет, мой милый. Вот после этого и говорите, что сумасшествие не есть привилегия на долговечность.

— С каких пор он у вас?

— Около четырех месяцев. А поступил он при весьма любопытных обстоятельствах, о которых я вам расскажу завтра. Уже шесть часов.

— Уже. И я тоже сильно запоздал. Итак, до завтра, и поговорим о Винсенте.

— К вашим услугам, дорогой собрат.

Когда я остался один, меня охватили воспоминания. В одну секунду промелькнуло предо мной прошлое: маленькая квартира, в которой я терпеливо ждал пациентов, несчастная мать, пригласившая меня к умирающему ребенку, прогулка и разговор с Гастоном. Я задал себе вопрос: был ли бы я теперь в состоянии оказать помощь несчастной девочке, и содрогнулся невольно от сознания, что и теперь, как и тогда, я был бы так же беспомощен, так как ничего не понимал в загадочной болезни. Я старался спасти свою гордость, предполагая, что по своей былой неопытности не заметил какого-нибудь важного симптома, который в настоящее время, несомненно, не ускользнул бы от моего внимания. Но это было напрасно: внутренний голос говорил, что я себе лгал. И если бы завтра мне пришлось натолкнуться на аналогичный случай, я был бы так же беспомощен, как и 10 лет назад. Мое самолюбие страдало, а мысль все сильнее стремилась к доктору Винсенту, к этому бледному, почти фантастическому образу. Он все еще жил, жил, несмотря на ужасную дряхлость, так поразившую Гастона и меня, когда мы следовали за ним по улицам.

Каким же чудом он еще жил под бременем ста десяти лет?

Мне припомнились странные слова, переданные Гастоном:

— «Моя наука преступна, потому что она в сотни раз увеличивает ужасное неравенство между борцами за жизнь».

И хотя эти слова в действительности ровно ничего не значили, но, повторяя их мысленно, я все же испытывал некоторую робость, как перед неразрешимой загадкой, скрывающей ужасную тайну.

Я долго не мог избавиться от этого ощущения и успокоился только на другой день. Зато любопытство узнать подробности о Винсенте возросло до крайних пределов.

В назначенный час я снова был у доктора Ф., который показался мне немного озабоченным. Спросив с участием о причине тревоги, я узнал, что его беспокоит с некоторого времени здоровье сына. Но страсть исследователя взяла верх над чувством отца, и мы пошли к больной, где провели несколько часов, погруженные в наблюдение леденящих душу явлений каталепсии и гипнотизма.

Когда же, усталые, мы вернулись в кабинет и поделились нашими наблюдениями, я сказал доктору Ф.:

— Теперь позвольте мне напомнить вам вчерашнее обещание — подробно рассказать о Винсенте.

— Я лучше дам вам прочесть мои записки, — произнес доктор. — Я имею привычку, принимая клиентов, записывать интересные обстоятельства первого с ними знакомства.

Доктор встал, открыл один из картонов, вынул несколько исписанных листов бумаги и, подавая, сказал:

— Читайте, а я пойду сделать кое-какие распоряжения.

Вот что я прочел:

«Сегодня, 15 апреля 190… в шесть часов вечера мне подали карточку, на которой значилось: “Винсент де Боссай де Тевенен, доктор Парижского факультета”. Я привскочил от удивления. Как психиатр, я специально занимался историей животного магнетизма, и меня не могло не поразить это имя, принадлежащее одному видному ученому очень отдаленной эпохи. Он был современником по крайней мере моего деда. Я приказал немедленно просить посетителя и, спустя несколько секунд, увидел бодро входящего в кабинет почтенного старца с пергаментным лицом.