Золото скифов - Емец Дмитрий - Страница 4

– А почему называется Черным? – спросила экскурсоводша.

– Чтоб враги не догадались! – выпалила Алёна, чтобы поддеть Сашу.

Экскурсоводша посмотрела на неё с тревогой.

– В бурю море черное, – опять пришла на выручку Катя.

– Правильно, девочка! А еще греки называли его Русским морем, а наши предки – Греческим.

– Ясное дело! Это как с рыжим тараканом, – авторитетно заявил Саша. – Немцы называют таракана «русский таракан», а мы называем его «прусак». Они думают, это мы им занесли таракана, а мы думаем – они. А на самом деле таракан расселился из-за изменения климата.

– Молодцы, детки! – похвалила экскурсоводша. – Вы не из нашего лагеря? Почему вы без платков? Вам повязать?

– У-у-у-у! – донеслось откуда-то из-за папиных штанин. Это был Костя, решивший, что это всё, конец.

Папа Гаврилов любил Старый город, особенно приморскую его часть. Когда он гулял здесь, то гладил старые дома, как котят. Проводил подушечками пальцев по бугристым камням. Старался запомнить их, чтобы можно было отличать дома на ощупь, с завязанными глазами. Гладил дома и думал о том, что рук, которые вырубали эти камни в карьерах, пилили, привозили, строили, резали по камню и дереву, ковали балконные решетки, давно уже нет, но кажется, будто эти люди всё ещё здесь, и оттого старые дома, умноженные на душу создателя, кажутся живыми.

Папа Гаврилов учился считывать язык старых городов. Вот это, например, что за закрашенный металлический выступ в кольце, похожий на одинокий зуб в распахнутом рту великана? Петля от ворот? Нет. К этому кольцу привязывали лошадей. Папа Гаврилов показал кольцо Алёне. Алёна кивнула и посмотрела под ноги, на старую брусчатку. В двух соседних камнях – след неглубокой, но отчетливой борозды, ведущей к воротам.

– А вот и доказательство! – сказала Алёна, и они с папой важно кивнули друг другу. Сюда, к арке, ведущей в старый двор, год за годом приезжал водовоз с тяжелой бочкой. Пока он носил и черпал воду, не бросать же лошадь непривязанной? Отсюда и кольцо.

Полчаса спустя Гавриловы добрались до докторского дома. Вдоль стены краеведческого музея тянулся длинный хвост очереди. Очередь загибалась даже за одну из двух больших корабельных пушек, целящихся прямо в санаторий напротив. У входа в музей стояли двое полицейских.

Гавриловы изумленно застыли, разглядывая очередь. Они никогда не видели здесь столько народу. Даже в День музеев, когда все музеи становились бесплатными.

– Может, нам тоже сходить? – предложила Вика.

– С такой очередью? Обидно! У нас чаша через стенку! – Петя остановился и, почесывая нос, покосился на парочку у стены. Молодой мужчина в белой рубашке фотографировал застывшую в живописной позе женщину.

– Взгляни-ка на тех типов! Только незаметно! Они фотографируются возле электрического щитка! – шепнул он Кате.

– Ну и чего? – равнодушно отозвалась Катя.

– Да ничего! Но как-то странно… Ты через всю страну едешь к морю, чтобы сфотографироваться возле электрического щитка! А они везде одинаковые.

– Ну и пускай. Есть люди, которые вообще возле всего фотографируются. Я с луной, я без луны, я с чашкой, я без чашки, – заметила Катя.

– Между прочим, это та самая женщина, которая красила губы в машине. Да, точно она! Только с волосами у нее что-то не то! Та рыжая была, а у этой волосы почему-то темные, – растерянно произнес папа Гаврилов.

– Как они могли из рыжих стать темными? – удивился Петя.

– А я откуда знаю? Рита, что ты делаешь с моими ушами?! Засовываешь в них фантики от конфет?! – завопил вдруг папа.

Рита смутилась и спрятала руки за спину. Она была девочка культурная и просто так бумажки бросать не любила. Вечно сворачивала их и искала, куда затолкать.

Гавриловы прошли мимо фасада музея и, просочившись между громадных бетонных клумб, отгораживающих пешеходную улицу от остального города, свернули в свой переулок. Здесь было уже тихо. Всего десяток шагов – и ты уже в какой-то другой реальности. Газоны с каменными плитами и скифскими бабами, заросшие сухой высокой травой. Сырые, в точках мха, стены доходных домов с арками. Ржавые, с редкими пиками, ворота. Можно убрать припаркованные машины, пустить статистов – караима, ведущего навьюченного ослика; греческого моряка, воркующим голубем прохаживающегося вокруг скромной молочницы; двух раввинов, оживленно ведущих богословский спор; барышню, трясущуюся по брусчатке на велосипеде балтийского завода, – и декорации готовы. Можно снимать исторический фильм.

Саша и Костя начали вдруг толкаться, и оба покраснели как свекла. Не втиснись между ними Алёна, они бы подрались.

– Эй, мелочь, брек! Вообразите: они спорили, кто круче – Маугли или Тарзан! – крикнула Алёна.

– Осторожно! – воскликнула мама.

Гавриловы прижались к стене. Из примыкавшего к музею общего двора, где и был их закуток с отдельным садиком, озираясь, вышли двое мужчин. Один был тощий, с жилистыми руками, до плеч покрытыми татуировками, а другой – мрачный, мощный, с большим животом. Этот второй шел опустив голову и пряча лицо, однако огромной черной бороды было не скрыть.

«Карабас-Барабас!» – прошептала Алёна, потому что он был действительно очень похож.

– Ой, я этого бородатого знаю! Это Бугайло – хозяин такой большой гостиницы! У него еще джип громадный! А этот второй, с татуировками, его водитель! – сообщила Катя, когда странная парочка удалилась.

– Интересно, что они в нашем дворе делали, – забеспокоилась Алёна и кинулась проверять, на месте ли ее самокат.

Между двумя пристройками еще с докторских времен существовал узкий проход, который называли ничейным закутком. Вёл этот проход к живописному сараю с двумя деревянными дверями такой степени ветхости, что художники вечно кидались их зарисовывать.

В ничейном закутке сегодняшние жители бывших номеров хранили свои велосипеды и детские коляски. Алёна держала там свой любимый самокат с надувными колёсами. Надувные колеса – вещь капризная. Приходится постоянно заклеивать в камерах дырки. Зато можно взлетать на бровки, гонять по мостовой и не трястись по неважному асфальту. Широкие надувные колеса всё вытерпят.

Самокат был на месте. Зато Саша стал вопить, что пропала его ковырялка. Ковырялка была куском железной трубы, прежде служившей ножкой для шашлычницы. Мощности ковырялка была необыкновенной. Саша и Костя взламывали ею трухлявые пни, выискивая в них личинки жуков.

– А-а-а! – кричал Саша, повсюду заглядывая в поисках ковырялки. – А-а-а! Я говорил, что надо ее домой взять? Говорил! А вы! А-а-а! Я до конца жизни вам этого не прощу!

– Перестань вопить мне в ухо – или твоя жизнь оборвется прямо сейчас! Кому могла понадобиться дурацкая труба? – строго сказала Катя.

Саша успокоился, только вспомнив, что ему надо срочно нарезать шиповника для колючих палочников. Поблизости шиповник рос только в одном месте: на огороженном участке возле самых ворот. Этот крохотный садик принадлежал молодой женщине по имени Кристина.

Кристина – высокая, худая, всегда ходила в длинном шелковом шарфе. Личность она была в высшей степени таинственная и необщительная. Чем она занималась, никто не знал. Почти каждый вечер Кристина куда-то удалялась, волоча за собой большой самодельный ящик, обкрученный рыболовной сетью и декорированный как пиратский сундук. Изначально ящик был на маленьких колесиках, но потом его переставили на колеса от детского велосипеда. Возвращалась домой Кристина не раньше двух-трех часов ночи. Днем же или спала, или бродила по двору, кутаясь в плед и выискивая места с ярким солнцем. Обнаружив такое место, она ставила складной стул и сидела, прихлебывая горячий чай.

У Кристины было двое детей. Девятилетний сын Алёша и пятилетняя дочка Варя. Тихая, робкая Варя говорила всегда шепотом. Просто стояла в сторонке и шевелила губами. Собеседник слышал непонятное шуршание и понимал, что его о чем-то спрашивали, только минут через десять, когда Варя уже ушла и отвечать было некому.