Конь и его мальчик (с иллюстрациями) - Льюис Клайв Стейплз - Страница 4

– Конечно, – сказал конь. – И мы тоже. Всякий поймет, что оборвыш, едва сидящий в седле, откуда-то сбежал. Но не странно ли, что молодая тархина едет ночью, без свиты, в кольчуге своего брата, и боится чужих, и просит всех не лезть не в свое дело?

– Ну, хорошо, – сказала девочка. – Ты угадал, мы с Уинни сбежали из дому. Мы едем в Нарнию. Что же дальше?

– Дальше мы будем держаться вместе, – ответил конь. – Надеюсь, госпожа моя, ты не откажешься от моей защиты и помощи?

– Почему ты спрашиваешь мою лошадь, а не меня? – разгневалась Аравита.

– Прости меня, госпожа, – сказал конь, чуть-чуть прижимая книзу уши, – у нас в Нарнии так не говорят. Мы с Уинни – свободные лошади, а не здешние немые клячи. Если ты бежишь в Нарнию, помни: Уинни – не «твоя лошадь». Скорее уж ты «ее девочка».

Аравита раскрыла рот, но заговорила не сразу. Вероятно, раньше она так не думала.

– А все-таки, – сказала она наконец, – зачем нам ехать вместе? Ведь нас скорее заметят.

– Нет, – сказал Итого; а Уинни его поддержала:

– Поедем вместе, поедем! Я буду меньше бояться. Я и дороги толком не знаю. Такой замечательный конь, куда умнее меня.

Шаста сказал:

– Оставь ты их! Видишь, они не хотят…

– Мы хотим! – перебила его Уинни.

– Вот что, – сказала девочка. – Против вас, господин конь, я ничего не имею, но откуда вы знаете, что этот мальчишка нас не выдаст?

– Скажи уж прямо, что я тебе – не компания! – воскликнул Шаста.

– Не кипятись, – сказал конь. – Госпожа права. Нет, – обратился он к ней, – я за него ручаюсь. Он верен мне, он добрый товарищ. К тому же он, несомненно, из Нарнии или Орландии.

– Хорошо, поедем вместе, – сказала она, но не мальчику, а коню.

– Я очень рад! – сказал конь. – Что ж, вода – позади, звери – тоже, не расседлать ли вам нас, не отдохнуть ли, и не послушать ли друг про друга?

Дети расседлали коней, кони принялись щипать траву, Аравита вынула из сумы много вкусных вещей. Шаста есть отказался, стараясь говорить как можно учтивей, словно настоящий вельможа, но в рыбачьей хижине этому не научишься, и получалось не то. Он это, в сущности, понимал, становился все угрюмей, вел себя совсем уж неловко; кони же прекрасно поладили. Они вспоминали любимые места в Нарнии и выяснили, что приходятся друг другу троюродными братом и сестрой. Людям стало еще труднее, и тут Итого сказал:

– Маленькая госпожа, поведай нам свою повесть. И не спеши, за нами никто не гонится.

Аравита немедленно села, красиво скрестив ноги, и важно начала свой рассказ. Надо сказать вам, что в этой стране и правду, и неправду рассказывают особым слогом; этому учат с детства, как учат у нас писать сочинения. Только рассказы эти слушать можно, а сочинений, если я не ошибаюсь, не читает никто и никогда.

Глава 3.

У ВРАТ ТАШБААНА

– Меня зовут Аравитой, – начала рассказчица. – Я прихожусь единственной дочерью могучему Кидраш-тархану, сыну Ришти-тархана, сына Кидраш-тархана, сына Ильсомб-рэз-тисрока, сына Ардиб-тисрока, потомка богини Таш. Отец мой, владетель Калавара, наделен правом стоять в туфлях перед Тисроком (да живет он вечно). Мать моя ушла к богам, и отец женился снова. Один из моих братьев пал в бою с мятежниками, другой еще мал. Случилось так, что мачеха меня невзлюбила, и солнце казалось ей черным, пока я жила в отчем доме. Потому она и подговорила своего супруга, а моего отца, выдать меня за Ахошту-тархана. Человек этот низок родом, но вошел в милость к Тисроку (да живет он вечно), ибо льстив и весьма коварен, и стал тарханом, и получил во владение города, а вскоре станет великим визирем. Годами он стар, видом гнусен, кособок и повадкою схож с обезьяной. Но мой отец, повинуясь жене и прельстившись его богатством, послал к нему гонцов, которых он милостиво принял и прислал с ними послание о том, что женится на мне нынешним летом.

Когда я это узнала, солнце померкло для меня и я легла на ложе и плакала целые сутки. Наутро я встала, умылась, велела оседлать кобылу по имени Уинни, взяла кинжал моего брата, погибшего в западных битвах, и поскакала в зеленый дол. Там я спешилась, разорвала мои одежды, чтобы сразу найти сердце, и взмолилась к богам, чтобы поскорее оказаться там же, где брат. Потом я закрыла глаза, сжала зубы, но тут кобыла моя промолвила как дочь человеческая: «О, госпожа, не губи себя! Если ты останешься жить, ты еще будешь счастлива, а мертвые – мертвы».

– Я выразилась не так красиво, – заметила Уинни.

– Ничего, госпожа, так надо! – сказал ей Итого, наслаждавшийся рассказом. – Это высокий тархистанский стиль. Хозяйка твоя прекрасно им владеет. Продолжай, тархина!

– Услышав такие слова, – продолжала Аравита, – я подумала, что разум мой помутился с горя, и устыдилась, ибо предки мои боялись смерти не больше, чем комариного жала. Снова занесла я нож, но кобыла моя Уинни просунула морду между ним и мною и обратилась ко мне с разумнейшей речью, ласково укоряя меня, как мать укоряла бы дочь. Удивление мое было так сильно, что я забыла и о себе, и об Ахоште. «Как ты научилась говорить, о кобыла?» – обратилась я к ней, и она поведала то, что вы уже знаете: там, в Нарнии, живут говорящие звери, и ее украли оттуда, когда она была жеребенком. Рассказы ее о темных лесах и светлых реках, и кораблях, и замках были столь прекрасны, что я воскликнула: «Молю тебя богиней Таш, и Азаротом, и Зардинах, владычицей мрака, отвези меня в эту дивную землю!» – «О, госпожа! – отвечала мне кобыла моя Уинни, – в Нарнии ты обрела бы счастье, ибо там ни одну девицу не выдают замуж насильно». Надежда вернулась ко мне и я благодарила богов, что не успела себя убить. Мы решили вернуться домой и украсть друг друга. Выполняя задуманное нами, я надела в доме отца лучшие мои одежды и пела, и плясала, и притворялась веселой, а через несколько дней обратилась к Кидраш-тархану с такими словами: «О, услада моих очей, могучий Кидраш, разреши мне удалиться в лес на три дня с одной из моих прислужниц, дабы принести тайные жертвы Зардинах, владычице мрака и девства, как и подобает девице, выходящей замуж, ибо я вскоре уйду от нее к другим богам». И он отвечал мне: «Услада моих очей, да будет так».

Покинув отца, я немедля отправилась к старейшему из его рабов, мудрому советнику, который был мне нянькой в раннем детстве и любил меня больше, чем воздух или ясный солнечный свет. Я велела ему написать за меня письмо. Он рыдал и молил меня остаться дома, но потом смирился и сказал: «Слушаю, о госпожа, и повинуюсь!». И я запечатала это письмо и спрятала его на груди.

– А что там было написано? – спросил Шаста.

– Подожди, мой маленький друг, – сказал Итого. – Ты портишь рассказ. Мы все узнаем в свое время. Продолжай, тархина.

– Потом я кликнула рабыню и велела ей разбудить меня до зари, и угостила ее вином, и подмешала к нему сонного зелья. Когда весь дом уснул, я надела кольчугу погибшего брата, которая хранилась в моих покоях, взяла все деньги, какие у меня были, и драгоценные камни, и еду. Я оседлала сама кобылу мою Уинни, и еще до второй стражи мы с нею ушли – не в лес, как думал отец, а на север и на восток, к Ташбаану.

Я знала, что трое суток, не меньше, отец не будет искать меня, обманутый моими словами. На четвертый же день мы были в городе Азым Балдах, откуда идут дороги во все стороны нашего царства, и особо знатные тарханы могут послать письмо с гонцами Тисрока (да живет он вечно). Потому я пошла к начальнику этих гонцов и сказала: «О, несущий весть, вот письмо от Ахошты-тархана к Кидрашу, владетелю Калавара! Возьми эти пять полумесяцев и пошли гонца». А начальник сказал мне: «Слушаюсь и повинуюсь».

В этом письме было написано: «От Ахошты к Кидраш-тархану, привет и мир. Во имя великой Таш, непобедимой, непостижимой, знай, что на пути к тебе я милостью судеб встретил твою дочь, тархину Аравиту, которая приносила жертвы великой Зардинах, как и подобает девице. Узнав, кто передо мною, я был поражен ее красой и добродетелью. Сердце мое воспылало и солнце показалось бы мне черным, если бы я не заключил с ней немедля брачный союз. Я принес должные жертвы, в тот же час женился, и увез прекрасную в мой дом. Оба мы молим и просим тебя поспешить к нам, дабы порадовать нас и ликом своим, и речью, и захватить с собой приданое моей жены, которое нужно мне незамедлительно, ибо я потратил немало на свадебный пир. Надеюсь и уповаю, что тебя, моего истинного брата, не разгневает поспешность, вызванная лишь тем, что я полюбил твою дочь великой любовью. Да хранят тебя боги».