Всё как есть - Меркина Ирина - Страница 19

Но после съемок ко мне подошел Рамиз и тихонько попросил списать рецепт боннского супчика. Типа его девушка все старается похудеть и использует для этого любые средства. Вел он себя как-то слишком таинственно и конспиративно, и я стала догадываться, что это за девушка. Она носит необъятные костюмы, лопает под столом гамбургеры и наезжает на тех, кто меньше и слабее, — и в прямом смысле своим неповоротливым «лендровером», и в переносном — своими грубыми замечаниями. Понятно, что эта «девушка» мечтает стать такой же стройной и изящной, как некоторые ее сотрудницы, а потому подсылает к ним гонцов с глупыми легендами, так как сама спросить о диете стесняется. Но только ничего у нее не получится, если она, то есть он — назовем уж все своими именами — не изменит отношение к питанию, к людям и к жизни вообще…

Тем не менее рецепт я Рамизу продиктовала. Посмотрим, все ли диеты — херня.

Мама ждала меня за дверью павильона.

— У тебя сегодня тоже съемки? — удивилась я. — Что ж ты не сказала?

Она только помотала головой и спросила сквозь зубы:

— Ты уже освободилась?

Я освободилась, надо было только забрать куртку, которая висела в кабинете у Брянского, а для этого выудить из студии самого Брянского. Вся операция заняла не больше пяти минут, но мама так откровенно нервничала, что я тоже задергалась. Ё-мое, ну что же случилось-то?!

Маме нужно было срочно поговорить со мной, но не в кафе и даже не на улице, хотя мы с ней всегда старались чаще гулять вместе на свежем воздухе, а в моей машине. Странное место для разговоров, но я тут же поняла, почему мама на нем настаивала. В машине нас никто не видел, и она тут же принялась плакать. Вернее, сначала засмеялась, потом стала всхлипывать, губы улыбались, а по щекам уже текли слезы.

Может, кто-то умеет утешать собственную мать. Я не умею. Она часто рассказывает: когда я в раннем детстве увидела в первый раз ее слезы, то хохотала без остановки, так смешно мне показалось, что мама — и вдруг плачет!

Интересно, что слушала я эту историю вполне взрослой, но ни разу мне в голову не пришло спросить, из-за чего же она тогда плакала.

А почему она плачет сейчас, я, кажется, могу догадаться. Из-за этого писателя, который оказался таким же козлом, как и все мужики, кроме, разумеется, папы Гриши. Неужели он умудрился ее обидеть, этот сукин сын? Но каким образом?

Мама перестала всхлипывать, улыбнувшись мне сквозь слезы. И нервно сказала:

— Ну? Почему ты не спрашиваешь, что случилось?

— Что случилось, мамочка? — покорно спросила я. — Это твой кулинарный детективщик, да? Нашла из-за кого расстраиваться.

Она снова рассмеялась:

— Нет, ты просто не поверишь!

Это я-то не поверю! В том, что касается отношений между мужчиной и женщиной, я поверю во что угодно. Потому что в этих отношениях бывает все. Если чего-то не было со мной, то это было с моими подругами, их родителями, соседями, героинями книг и фильмов, ну, и так далее.

Но то, что рассказала мама, не лезло ни в какие ворота моего богатого опыта.

Писатель ухаживал за мамой, дарил цветы, водил ее в театр и на концерты. Они даже были в каком-то клубе, куда, представляешь, только заказать столик стоит сто долларов или около того. Клуб называется «First» в том смысле, что он самый лучший, первый среди равных. Я в этом «First’e» была, место действительно крутое, но я не знала, порадоваться за маму или пожалеть ее. Она совсем не создана для клубной жизни. С ней даже в ресторан сложно ходить. Ей не нравится толпа и громкая музыка, ее нервируют руки официанта, которые вдруг выныривают из-за твоей спины, сметая со стола пустые тарелки. А главное — ей мешают чужие взгляды со всех сторон, и невозможно убедить ее, что люди вокруг вовсе на нее не смотрят, они заняты своими делами и, наоборот, думают только о том, как они сами выглядят в чужих глазах. Но объяснить это маме нельзя, она совершенно не тусовый человек, и чувствует себя комфортно только дома, ну и у меня, потому что мой дом — это дом бабушки, в котором она выросла.

Писатель даже звал ее в казино на Новом Арбате, где можно не только играть, но и осмотреть картинную галерею или посмотреть бои без правил. Но она отказалась — казино и бои для нее звучали слишком устрашающе. Однако можно было сделать вывод, что рублевские мужья живут совсем не плохо и что этот хмырь на маме не экономил.

Время от времени он приглашал ее в свою программу, вместе они — мама и программа — пользовались успехом. Все было просто замечательно и очень чинно. Ничего лишнего он себе не позволял (ужасно смешное выражение. Старшее поколение в таких случаях твердо знает, что «лишнее», а что нет). Ее это слегка удивляло, но она относила такую сдержанность на счет его старомодного воспитания: ведь он ее старше, ему уже сильно за пятьдесят.

И в конце концов тайное стало явным. Писатель открылся маме сегодня, в полупустом по утреннему времени останкинском кафе. Хорошо, что у меня в этот день съемки и я оказалась рядом.

В общем, все его ухаживания, ужимки и прыжки преследовали одну цель. И вовсе не уложить в постель обворожительную женщину. Нет, Котенок, ты все равно не поверишь!

— Он принял меня за мою маму, — сказала мама, широко раскрыв глаза.

— Принял тебя за бабушку? — переспросила я.

— Именно! — воскликнула мама и развела руками, приглашая меня подивиться этой абсурдной ситуации.

Но я не дивилась, а просто не понимала.

— Ведь бабушка на тридцать лет старше! И откуда он ее знает?

— То-то и оно, Катя! Он откуда-то знает, но не ее лично, а про нее. Кто-то из его родственников или друзей был с ней знаком и рассказывал, что это поразительная женщина, которая выглядит в два раза моложе своего возраста и хранит секрет вечной юности.

Вот за этим секретом и погнался детективный властитель душ. Увидев маму в ее сорокасемилетнем расцвете, он решил, что встретил ее маму, Антонину Калинкину, знаменитую в свое время красавицу. Маму зовут Анна, инициалы одинаковые, легко перепутать. Понятно при этом, что нужна была ему не мама как женщина, а средство Макрополуса, которым, как он предполагал, она обладает.

— Зачем? — ошарашенно спросила я.

То-то и оно. Оказывается, этот знаменитый на всю страну супермен панически боится старости и смерти. Он так и сказал маме панически боюсь. Жизнь проходит, часы тикают, и скоро пробьет последний. Он умолял ее (говорил: я умоляю вас!) открыть тайну продления молодости.

— Ну что ж, порядочный человек, — сказала я. — Мог бы сначала затащить тебя в койку, застать врасплох. Тебе бы ничего не оставалось, как раскрыть ему волшебное средство. А так ты, конечно, устояла.

— Представь себе, — вздохнула мама. — Держалась как Мальчиш-Кибальчиш. Враги так и не узнали нашу главную военную тайну.

Мы с ней посмотрели друг на друга и рассмеялись, но не особенно весело.

— Какой кошмар! — повторяла мама. — Какой кошмар! Рассказать кому-нибудь!..

Так вот почему он с изумлением называл меня «такой молодой дочерью» и не выходил за рамки галантного ухаживания. Мама в его представлении была древней старушкой, застывшей в сорокалетнем образе, как вечнозеленая елка. По его расчетам, она меня родила, когда другие уже вырастили внуков.

— А откуда взялась телега, что бабушка знала секрет вечной молодости? — фыркнула я наконец.

— Что взялось — телега? А, ну да. Извини, сразу не поняла. Вернее, не въехала. Телега откуда-то взялась. Может, бабушка сама распускала такие слухи. Она любила мистификации.

— Мам, почему мы ее не искали? — спросила я.

Момент, конечно, был не самый подходящий. Но мне уже трудно было смолчать. Тем более что с такой трепетной натурой, как мама, всегда сложно выбрать подходящий момент.

Она перестала смеяться, но не впала в уныние, как я боялась, просто стала серьезнее.

— Потому что она этого не хотела.

— А как ты думаешь, почему она ушла? И куда?

Мама вздохнула, но ответила: