Легенды о проклятых. Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 4

Когда астрель думал о том, что войско валласского пса уже почти достигло границ с землями храма, ему становилось не по себе, он все еще не верил, что тот отважится перейти озеро и обрушиться на самое святое место Лассара. Только военные астрели-гонцы приносили вести одну страшнее другой. Будто войско варварское настолько огромно, что словно саранча из манускриптов святых, покроет всю землю Лаассарскую черным облаком, оставляя после себя одни кости. Там, где прошли они, только коршуны над скелетами и черепами летают, и дым вьется над сожженными деревнями с запахом человеческого мяса. Валлассар беспощаден даже к детям и старикам.

Гонец от ублюдка с оскалом вечного смертельного веселья на изрезанном лице прибыл неожиданно, среди ночи, и астреля подняли с постели, чтобы лассарский солдат-наемник, умирая, смог передать Данату послание от проклятого самозванца, разбившего их армию у подножия горы Шартан. Данат, как и Од, не верил, что сын Амира выжил. Гонцу дали яд, который начал убивать его ровно тогда, когда он сообщил астрелю требования бывшего главного меида Лассара.

Если бы Данат не поторопился, несчастный умер бы, так и не сказав ни слова. Изувер запретил ему говорить с кем-либо, кроме верховного астреля, и обещал, что только верховный астрель сможет его спасти. Проклятый лгун — от яда баордов нет противоядия. Они добыли его, еще когда их предки влезли на скалу Жахандала и вынесли оттуда солнечные камни — несметные сокровища самих Богов, которые их за это и покарали. Ведь в живых осталась лишь горстка смердящих падальщиков — баордов и по лассарсски и по-валласски…но именно эта горстка знала, где зарыты солнечные камни и владела самым жутким ядом во всем объединенном королевстве. Жрецы баордов. Старейшины и их дети. По крайней мере, так гласила книга с легендами о проклятых, лежащая в библиотеке храма…если она существовала на самом деле. Никто ее никогда не видел. О ней лишь все говорили. Если верить ее строфам, баорды обладают несметными богатствами и самым смертоносным оружием — ядом гигантских пауков, жахадов, по старым преданиям якобы населявших скалы много веков назад. Каким — то образом этот яд попал в руки валлассара. Астрель и раньше видел, как от него умирают люди, вернувшиеся с плена баордов. Чокнутые людоеды добавляют отраву во все, что едят, чтобы носить в своей крови противоядие. На самом деле Астрель не верил, что яд баордов имеет столь дикое происхождение. Скорей всего, баордские мадоры варят его из каких-то растений, найденных в проклятом сумеречном лесу. Потому что жахадов никогда не существовало — это лишь суеверия.

Лассарский мальчишка в военной обмундировании, едва достигший возраста, позволявшего забрать его на войну, валялся в ногах Даната и корчился от адской боли в кишках, которые сжигало ядом, заставляя несчастного кричать и биться в судорогах.

— Если…если вернете красноволосую женщину, он не войдет в Храм. Пройдет мимо…о, Иллин, как же больнооо. Как мне больно…дайте мне противоядие, ваша Святость, молю вас. Он сказал, что у вас есть…что вы избавите меня от страданий.

— Что еще сказал валлассар?

Отталкивая от себя носком позолоченного ботинка истекающего кровавым потом гонца и кривя губы, спросил астрель.

— Сказал, что его войска войдут в город, и валлассары не пощадят никого. Изничтожат женщин и даже младенцев. Кольев хватит на всех.

— У вас была целая армия. Тысячи наемников со всех провинций Лассара. Как вы могли проиграть бой за дорогу на Храм? Почему не стояли до последнего?

— Это не человек — это сам Саанан. Вы не видели, как они сражаются. Они не похожи на людей. Это фанатики. Они просто убивают. Несут смерть всему живому. Он заставит эту землю содрогнутся от ужаса и зальет ее кровью лассаров. Если вы не преклоните колени перед силой его и могуществом и не отдадите то, что принадлежит ему.

— Валлассару здесь принадлежит лишь эшафот, на котором ему отрубят голову или повесят. Он не достоин даже святого костра, очищающего от грехов. Он сдохнет как псина, каковым был и его отец.

— У него…у него тысячи воинов. Они одержимы войной…они — монстры. Но самый жуткий монстр — он сам. Спасите от него людей и отправьте ему то, что он хочет. Одна лассарская шеана за тысячи жизней. Оно того стоит.

— Не тебе меня учить, что и чего стоит.

— Он придет сюда и сожжет храм. Он не человек… Поймите вы. Он — тварь из самой Преисподней. Люди, — парень захлебнулся собственной кровью и схватил Даната за обе ноги, — люди говорят, что он волком оборачивается…он слуга Саанана…он убьет нас всех.

Данату было плевать на то, что произойдет со всеми, и если грядет апокалипсис, то жалкие идиоты сами в этом и виноваты.

— Дай-те…дай-те мне противоядие.

— У меня нет противоядия. Валлассар тебя обманул.

— О…мой…Иллин…Тог-да…помолитесь обо мне. Помолитесь о моей душе.

— Иллину нет дела до продажного наемника, который пришел сюда, лишь потому что надеялся выжить. Пришел, чтобы заставить меня предать свой народ.

Астрель пошел к двери, но гонец полз следом, пытаясь схватить его за сутану.

— Отпустите мне грехи, Ваша Святость. Умоляюююю.

Астрель отвернулся и пошел прочь от харкающего кровью гонца.

— Будьте вы прокляты…он говорил…говорил, что никто не станет…молиться обо мне. Саанан живет в этих стенах, и нет здесь Иллина. Вы — слуга Саанана. Чтоб вам гореть в огненной бездне-е-е.

Данат даже не обернулся, он лишь услышал, как за ним со скрипом закрылись огромные двери залы Храма.

Он смотрел на заснеженную пустыню из окна самой высокой башни храма. Больше всего его волновала сейчас собственная шкура, и он прикидывал, каким образом можно не отдать шеану валлассару и в то же время избежать нападения и уберечься от нашествия нечисти Саананской с севера. И видел лишь один выход — красноволосую шлюху сжечь на костре и отдать храм варварам. Здесь давно не живет Иллин, это место стало рассадником порока и грехов. И всех постигнет кара Всевышнего. Но он принял это решение после того, как вышел из кельи упрямой гадины, посмевшей плюнуть ему в лицо своей грязной слюной. Он так и видел перед глазами ее бледное до синевы лицо со вздернутым подбородком и чувственными искусанными губами, скривленными в презрительной усмешке. Словно это не она стоит перед Данатом в дырявой рясе, под которой угадываются ее сочные формы, а он, Верховный Астрель, ползает в ее ногах и просит милостыню. В какой-то мере так и было. Когда он вошел в келью ниады и повесил на стену факел, его трясло от предвкушения и какого-то еденького страха, на что он способен ради этой женщины. Если бы она согласилась на его предложение…он бы отрекся даже от сана и бежал с ней за сумеречный лес, в северные земли в поместье дес Варшасов. Он бы воздвиг для нее храм прямо там и молился, и преклонялся только ей — женщине, подарившей ему наслаждение.

— Вы отречетесь от сана ради меня?

Ее голос звонко звенел под низким потолком кельи, в которой, казалось, было невыносимо душно, несмотря на холод и пар, вырывающийся изо рта ниады. Рядом с этой шеаной ему всегда становилось нечем дышать.

— Я готов ради вас на все что угодно.

Кривая усмешка, так напомнившая Данату Ода Первого и исчезнувшая так же быстро, как и появилась. Как же она красива, эта дрянь. Красива до такой степени, что рядом с ней все меркнет, бледнеет и теряет свои краски. Ее лицо и широко распахнутые, полные загадочной бирюзовой тьмы глаза смотрят на Даната, и у того мурашки ползут по коже.

— Не говорите так, Верховный Астрель. Не нужно лгать прямо в Храме. Не к лицу это такому высокопоставленному священнослужителю. Вы готовы на все что угодно не ради меня, а ради себя.

— Я спасу вас. Я дарую вам свободу от всего, что сковывало вас раньше. Я избавлю вас от клейма.

Она расхохоталась, а он весь внутреннее сжался, словно скукожился до карликовых размеров.

— На мне нет клейма — оно срезано Рейном дас Даалом. На мне теперь стоит его клеймо. И я знаю, что он идет сюда за мной. Поэтому вы решили бежать. И если бы вы были готовы ради меня на все, вы бы отдали меня ему, потому что только этого я и желаю. Но вы этого не сделаете, ведь это оскорбит ваши принципы и религиозные чувства. Отречение от сана — нет, грехопадение со мной, если бы я избавилась от тошноты, которую вызывает лишь ваш запах, и отдалась вам — об этом вы мечтаете, а вот то, что я уже не принадлежу ни вашему Иллину, ни вам — это оскорбительно.