Цитадель - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 11

Ужин состоял из холодных закусок, разложенных на бумажных салфеточках на столе мореного дуба. Миссис Брамуэлл очень гордилась своими талантами хозяйки и была в Блэнелли кем-то вроде законодательницы вкусов, что позволяло ей пренебрегать общественным мнением.

По ее понятиям, занимать гостей означало как можно больше болтать самой и смеяться. Она всегда давала понять, что до брака с доктором Брамуэллом была окружена необычайной роскошью.

Как только сели за стол, она воскликнула, сияя:

– Ну вот! Есть ли у каждого все, что ему нужно?

Эндрю еще не отдышался от быстрой ходьбы и, кроме того, испытывал сильное замешательство. Целых десять минут он не решался взглянуть на Кристин. Он, не поднимая глаз, знал, что она сидит на дальнем конце стола, между доктором Габелом, смуглым щеголем в крагах, полосатых брюках и с жемчужной булавкой в галстуке, и управляющим рудником мистером Уоткинсом, пожилым бесцветным человеком, который с присущей ему грубоватой бесцеремонностью ухаживал за ней. Наконец покоробленный шутливым восклицанием Уоткинса: «Вы все та же моя йоркширская девочка, мисс Кристин?» – он ревниво поднял голову, поглядел на Кристин, такую простую и милую в своем светло-сером платье с белым воротничком и манжетами, и, пораженный тем, что она чувствует себя здесь как дома, отвел глаза, боясь, чтобы она не прочла в них его мыслей.

Заняв оборонительную позицию, он, едва сознавая, о чем говорит, начал беседу со своей соседкой, миссис Уоткинс, маленькой женщиной, принесшей с собой вязанье.

В течение всего ужина он испытывал муки общения с одним человеком, в то время как страшно хочется говорить с другим. Он чуть не вздохнул громко от облегчения, когда доктор Брамуэлл, председательствовавший за столом, благодушно окинул взглядом пустые тарелки и сделал наполеоновский жест:

– Мой друг, я полагаю, что все закончили ужинать. Не перейти ли нам в гостиную?

В гостиной, когда гости расположились, где кому хотелось, большинство на диване и в креслах у стола, стало ясно, что ожидается музыка, как нечто неизменно входящее в программу таких вечеров. Брамуэлл нежно улыбнулся жене и подвел ее к пианино.

– Чем же мы для начала развлечем гостей, дорогая моя? – И он, напевая сквозь зубы, стал перелистывать ноты на пюпитре.

– «Церковные колокола», – предложил Габел. – Эту вещь мне никогда не надоест слушать, миссис Брамуэлл.

Усевшись на вертящуюся табуретку у пианино, миссис Брамуэлл заиграла и запела, а ее супруг, заложив одну руку за спину, а другую подняв таким жестом, точно собирался взять понюшку табаку, стоял рядом и ловко переворачивал страницы. У Глэдис оказалось густое контральто. Извлекая из груди глубокие, низкие ноты, она всякий раз при этом поднимала подбородок. После «Лирики любви» она спела «Скитания» и «Простую девушку».

Гости усиленно аплодировали. Брамуэлл, глядя в пространство, шепнул с удовлетворением: «Она сегодня в голосе».

Затем уговорили выступить доктора Габела. Пригладив свои усердно напомаженные, но все же предательски выдававшие его происхождение волосы, вертя кольцо на пальце, оливковокожий денди жеманно поклонился хозяйке и, сложив руки, с упоением промычал «Любовь в дивной Севилье». Потом, на бис, «Тореадора».

– Вы поете эти испанские песни с подлинным жаром, доктор, – заметила добродушная миссис Уоткинс.

– В этом, вероятно, виновата моя испанская кровь, – скромно улыбнулся доктор Габел, садясь на свое место.

Эндрю заметил лукавые огоньки в глазах Уоткинса. Старый управляющий, как истый валлиец, любил и понимал музыку. Прошедшей зимой он руководил постановкой одной из наиболее трудных опер Верди в рабочем клубе. Подремывая с трубкой, он слушал Габела с загадочным видом. Эндрю невольно заподозрил, что Уоткинс забавляется, наблюдая, как эти пришельцы в его родном городе изображают сеятелей культуры, поднося ее в виде дрянных чувствительных песенок. Когда Кристин с улыбкой отказалась выступить, Уоткинс обратился к ней, кривя губы:

– Вы, видно, похожи на меня, дорогуша, – слишком любите фортепиано, чтобы играть на нем.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Затем начался главный номер программы. На сцену выступил доктор Брамуэлл. Откашлявшись, он выставил одну ногу, откинул назад голову, театрально заложил руку за борт сюртука и объявил:

– «Павшая звезда» – мелодекламация.

Глэдис заиграла какую-то импровизацию, аккомпанируя ему, и Брамуэлл начал.

Монолог, в котором шла речь о душераздирающих испытаниях одной некогда знаменитой актрисы, впавшей в жестокую нужду, был полон липкой сентиментальности, и Брамуэлл читал его с проникновенной выразительностью. В сильно драматических местах Глэдис брала басовые ноты, а когда пафос иссякал, – дискантовые. Когда наступил кульминационный момент, Брамуэлл весь вытянулся, голос его дрогнул на заключительной строке: «Так лежала она… – пауза, – умирая с голоду в канаве… – долгая пауза, – она, павшая звезда!»

Маленькая миссис Уоткинс, уронив на пол вязанье, обратила мокрые глаза на декламатора:

– Бедняжка! Бедняжка! Ах, доктор Брамуэлл, у вас это всегда выходит так чудесно!

Принесенная чаша с кларетом отвлекла внимание на себя. Был уже двенадцатый час, и, словно молчаливо признав, что после выступления Брамуэлла все иное только ослабило бы впечатление, гости собрались уходить. Посыпались вежливые выражения благодарности, восклицания вперемежку со смехом, и все двинулись в переднюю. Надевая пальто, Эндрю уныло думал о том, что за весь вечер он не обменялся с Кристин ни единым словом.

Выйдя на улицу, он остановился у ворот. Он чувствовал, что должен во что бы то ни стало поговорить с ней. Мысль об этом длинном, напрасно потерянном вечере, во время которого он рассчитывал так легко, так мило помириться с Кристин, свинцовым грузом лежала у него на душе. Правда, Кристин как будто и не глядела в его сторону, но она была там, близко, в одной комнате с ним, а он, как дурак, смотрел все время на носки своих башмаков. «О господи, – подумал он с отчаянием, – мне хуже, чем этой павшей звезде. Надо идти домой и лечь спать».

Но он не уходил, стоял на том же месте у ворот, и сердце его вдруг сильно забилось, так как Кристин сошла с крыльца одна и приближалась к нему. Он собрал все свое мужество и пролепетал:

– Мисс Барлоу, могу я проводить вас домой?

– Мне очень жаль… – она запнулась, – но я обещала мистеру и миссис Уоткинс подождать их.

У Эндрю упало сердце. Он почувствовал себя побитой и прогнанной собакой. Но что-то все еще удерживало его на месте. Он был бледен, но губы его сжались в упрямую линию. Слова полились стремительным и беспорядочным потоком:

– Я хотел только сказать вам, что сожалею обо всей этой истории из-за Хоуэлса. Я пришел тогда к вам из мелочного желания поддержать свой авторитет. Я заслужил хорошего пинка. То, что вы сделали для этого ребенка, великолепно, я восхищаюсь вами. В конце концов, лучше следовать духу закона, чем его букве. Извините, что задерживаю вас, но я чувствовал потребность сказать вам это. Спокойной ночи!

Он не видел ее лица. И не ждал ответа. Он круто отвернулся и ушел. Впервые за много дней он чувствовал себя счастливым.

Из конторы рудника был прислан полугодовой доход от практики, и это дало миссис Пейдж повод к серьезным размышлениям и новую тему для разговора наедине с Эньюрином Рисом, управляющим банком. Впервые за полтора года цифра дохода сделала скачок вверх. В списке «пациентов доктора Пейджа» числилось теперь на семьдесят человек больше, чем до приезда Мэнсона.

Блодуэн была в восторге оттого, что увеличился доход, но тем не менее ей не давала покоя одна тревожная мысль. За столом Эндрю ловил на себе ее испытующие, подозрительные взгляды. В среду, после вечера у миссис Брамуэлл, Блодуэн влетела к завтраку с шумной напускной веселостью.

– Знаете, – начала она, – я как раз сейчас думала… Вот уже почти четыре месяца вы здесь, доктор. И вы неплохо работаете, нет, жаловаться не приходится. Конечно, это не то что доктор Пейдж. О господи, конечно нет! На днях только мистер Уоткинс говорил, что все они ждут не дождутся возвращения доктора Пейджа. «Доктор Пейдж такой прекрасный врач, – сказал мне мистер Уоткинс, – мы и думать не хотим о том, чтобы взять другого на его место». – Она принялась с живописными подробностями описывать необычайную ловкость и опытность ее мужа. – Вы не поверите, – воскликнула она, широко открывая глаза, – нет такой вещи, которую он не мог бы сделать и которой не проделал бы в своей практике! Какие операции! Вам надо было видеть!.. Знаете, что я вам расскажу, доктор: раз он вынул у человека мозг и потом вложил его обратно. Да! Можете смотреть на меня сколько хотите, а я вам говорю, что доктор Пейдж почистил ему мозги и вложил их обратно! – Она откинулась в кресле и уставилась на Эндрю, проверяя эффект своих слов. Потом самодовольно усмехнулась: – Большая радость будет в Блэнелли, когда доктор Пейдж снова примется за работу. И это будет скоро. Я так и сказала мистеру Уоткинсу: «Летом, – говорю, – да, летом доктор Пейдж вернется к вам».