Лоханка - Калашников Сергей Александрович - Страница 47

И пошли мы на новом швертботе аж на самую Старую Волгу – так именуется один из рукавов – чтобы испытать новинку и потренироваться в обращении с парусами. Нет, сам я в этом не специалист, но отпускать мальчишек без пригляду не дело. Идём это мы себе, идём, слушаем объяснения про различия между шкотами и брассами, а в небе истребители-бипланы так и крутятся. Обычно они над степью вышивают, а тут им чего-то понадобилось над рекой.

Чуть погодя гляжу – катер появился от судоходного русла и прямиком к нам. А мне как раз средний сын сдаёт зачёт по ухе – мы на берегу устроились и поймали судачка. Парней своих я в строгости держу и Анна, глядя на это, удивляется:

– И почему они тебя так любят?

Это она удивляет меня. Как ей объяснить, что мужику для душевного комфорта не «уси-пуси» требуются, а понятность. Вот мы с сынами друг друга понимаем и ежели кто набедокурит, так сам придёт и ремень подаст. Хотя, говорят, устный разбор ошибки намного хуже порки.

Ну так про катер. Это товарищ Жуков пожаловал по мою душу.

– Сидишь в своей Тмутаракани, как барсук в норе, ничего не знаешь, – сказал он мне вместо «здрассте». – А дружок твой знатных люлей навешал сам знаешь кому. Япона-мать он им сделал с козьей мордой. И ястребки Поликарповские себя там хорошо показали – всего четыре штуки и успели сделать, но небо они расчистили. Лётчики от восторга потолок обоссали… – Георгий Константинович смущённо посмотрел на внимающих его речам мальчишек.

– Мы тоже умеем ругаться, – «ободрил» его младший. – Когда папа не слышит. Но вас он за нехорошие слова драть не станет. Садитесь и ешьте, – добавил он строго, подавая гостю ложку.

Уха определённо получилась – всю слопали. А потом… разговаривали мы с глазу на глаз, пока мои мальчишки учили адъютанта управляться с парусом.

– Ты, это, Иван Сергеевич! Говорят, можешь предсказывать будущее. Так вот – не верю я ни в какую чертовщину, – заявил мне Георгий Константинович для разминки и чтобы сразу стало понятно, чего он добивается. – И ППТ мы на вооружение приняли после того, как Токарев снабдил его штыком.

– Каким штыком? – взвился я. – А куда девали подствольник?

– Никуда не девали – в него как раз рукоятка и вставляется. Хотя, обычно этот кинжал носят в ножнах на ремне.

– Так, – говорю, – рукоятка получается слишком тонкая на мужскую руку. Двадцать же шесть всего миллиметров четвёртый калибр. Бойцам ведь не колбаску придётся резать, а фрицев.

– Отстал ты совсем от жизни. Тридцать семь уже. И автоматический гранатомёт приняли на вооружение и тихострелку Таубинскую МП-3. Танки лёгкие горьковские вместе с самоходкой тоже поставили на производство.

– С самоходками торопиться не надо, – остановил я собеседника. – Они больше годятся для наступательных операций и применяются совместно с пехотой. А поначалу нам придётся отступать и отбиваться. Ты уж, Георгий Константинович не выдай, поспоспешествуй чтобы поначалу сделали побольше машин с вращающейся башней. Немец, он окружать большой мастер.

– Да что ты говоришь! Неужто так сильно вдарят, что вкруговую придётся отстреливаться? – подхватил мой тон Жуков. Явно ведь пытается выведать у меня детали.

– Страшной силы будет натиск. Ни о чем, кроме обороны и подумать не сможем. Разве что, под Перемышлем… – неожиданно всплыл в памяти малоизвестный факт о коротком наступлении в начальный период Отечественной. – Но всё это большого успеха иметь не будет, потому что неприятель станет дробить нас танковыми клиньями, окружать пехотными частями и утюжить бомбовыми ударами.

– Вань! Я не волшебник. Не поверят мне, хотя я и сам представляю себе похожую картину. У нас ведь господствует наступательная доктрина – драться отступая войска не обучают, а при современной артиллерии и авиации стоять насмерть, это и есть стоять насмерть. Приказы же начальства в армии принято исполнять, а за упаднические настроения по головке не погладят. Сам, небось, знаешь, где сейчас «отдыхают» все военачальники, несогласные с линией партии.

– Вот ужо погоди, – не подумав ляпнул я, – как прижгет-то хвосты нам немец, так мигом всех повыпускают, звания вернут и поставят командовать дивизиями. А послушные да согласные в военную годину станут свои разбитые части волочь на соединение с основными силами, теряя бойцов на преодолении заслонов, вместо того, чтобы сразу начинать партизанить.

Посмотрел на меня Жуков шальным взглядом, да и заторопился к катеру. Дела у него, оказывается, неотложные. А на меня он вроде как случайно натолкнулся, а не разыскивал, послав истребители прочёсывать пойму – она тут шириной километров сорок.

– Стой, – кричу ему вслед, – товарищ генерал! Нельзя из подствольника пушечным снарядом пулять! Отдача бойцам сразу плечи поотбивает!

– Ты не умничай, сварщик. Чай, не глупее тебя люди думали, – а потом, вроде как спохватился. – Заказали разработку специальной гранаты под такое дело. На конкурсной основе.

– А сигнальные ракеты тоже теперь будут тридцатисемимиллиметровые, кителёк ты военненький?

Жуков поглядел на меня и вернулся. Думал – драться полезет. Так я был готов, потому что разозлился страшно. Видать он тоже это понял. Или что другое сообразил:

– А что, – спросил, – из них и ракеты пускают? Из подствольников? Но ведь граната выходит маломощная.

– Какую можно выстрелить с рук, такая и выходит. А мощные со станка нужно выпускать. И вообще, того, кто это вредительство выдумал, неплохо бы разыскать.

Провожал глазами удаляющийся катер и пытался понять извивы начальственной мысли. То, что я помню из сведений о войне в будущей жизни, и то, что наблюдаю теперь, порождает в моей душе уверенность, будто где-то в верхних эшелонах власти сидит хитрая вражина и нарочно устраивает пакостную неразбериху буквально во всём подряд. Или в том, до чего способна дотянуться.

Какую неразбериху, спросите. Да самую невинную. Я всей картины не знаю, но то, что приметил, расскажу. Вот сделал Таубин двадцатитрёхмиллиметровую пушку для истребителей с милостивой отдачей, для чего применил автоматику перезаряжания с длинным ходом ствола на темп стрельбы триста выстрелов в минуту. А её забраковали, потому что посчитали, что нужно не триста, а шестьсот. И стал Яша её переделывать. Ход ствола укоротил, пружину усилил и усложнил всю кинематику. Добился он заданной скорострельности, но само орудие стало ненадёжным – в слишком напряжённых условиях работают детали. Да ещё и, просто по законам физики, возросла отдача – новая МП-6 оказалась разрушителем самолёта, на который её попытались поставить.

Всего одно, казалось бы законное требование – повысить скорострельность, и истребительная авиация лишена двадцатитрёхмиллиметровых пушек. Изящная мерзость. Я уверен, что уже разработано другое орудие этого калибра и заданной скорострельности, но физику не обманешь – использовать его на истребителях будет затруднено из-за большой отдачи. Может быть, поставят на штурмовик или пикировщик. Но лично для меня факт намеренного вредительства очевиден – просто я не могу его доказать.

К счастью по чистой случайности предыдущий вариант, тихострельный, остался на производстве, потому что его ставили на МОТки. Поэтому в нужный момент нашлись стволы для Поликарповского истребителя. Ну и Николай Николаевич поступил мудро – поставил не четыре отдельных орудия, а счетверённую установку. Вернее, он так это сразу подал.

Но это только половина истории. В это же самое время на зениточном заводе имени Калинина на всех парах разрабатывают зенитный автомат калибром двадцать пять миллиметров – очень близко к Таубинской пушке. Дела у них не ладятся и они обращаются конечно к Таубину. И получают от него одобренный скорострельный вариант пушки с высоким темпом стрельбы и низкой живучестью. Разумеется, он им не подходит и они продолжают работу над собственным вариантом. Справляются, конечно, но темп стрельбы у них выходит ниже, чем у первого варианта Таубинской тихострелки: не триста, а около двухсот сорока выстрелов в минуту.