В канун Рагнарди - Чешко Федор Федорович - Страница 24

— Что?

Тот вскинул мокрое лицо, ткнул корявым трясущимся пальцем за спину:

— Там... Внутри...

Каменные Плечи шумно вздохнул, оглянулся, осмотрел стоящих. Позвал:

— Косматая Грудь... Косолап... Э?

Косолап взял у стоящего рядом факел, подошел — неохотно, опасливо. Каменные Плечи покусал губы, потеребил висящее в носу резное кольцо. Брови его страдальчески надломились: дождаться бы рассвета, не лезть бы в темноту, где притаилось неведомое... Нельзя. Племя должно видеть его сильным, а сила и нерешительность не ходят одной тропой. Он отшвырнул в сторону полог, и вместе с Косолапом вошел в Святилище. Нет, они не вошли — ворвались. Быстро и решительно. Как воины.

И старый Косматая Грудь, помешкав, тяжело проковылял следом.

Хранитель сжал ладонями лицо и замолк. Толпа стыла в напряженном ожидании.

Они вышли не скоро. Небо успело поголубеть, и трескучее факельное пламя поблекло в зыбком свете едва родившегося дня, когда они вышли, наконец, из Хижины Убийцы Духов. Вышли, остановились у входа, странно и пусто глядя на исходящую нетерпеливым любопытством толпу. А потом Косматая Грудь разлепил бескровные трясущиеся губы, прокаркал глухо:

— Войте, царапайте лица. Священный Нож Странного покинул нас...

Слитным протяжным стоном ответила на ужасную весть толпа, и снова смолкла, внимая: заговорил Каменные Плечи:

— Косматая Грудь стар, потерял язык. Говорит не то, что думает его голова. Убийца Духов — там. Он есть. Не ушел, не покинул — перестал быть Убийцей Духов. Перестал быть убийцей. Звенящий Камень стал просто камнем. Плохим камнем, мягким. Как песок...

Он медленно опустил голову, медленно поднес к лицу скрюченные пальцы, и его глухой, едва слышный вначале голос сорвался вдруг яростным воплем:

— Кто защитит Настоящих Людей от Злых, которые вокруг и везде?! Чем наши Духи будут сражаться со Злыми?! Чем будем мы убивать тени немых, когда они придут ночью сосать кровь?! Мы больше не Люди — мы падаль, падаль, падаль и трупоедам не долго ждать наших костей!!!

Он впился ногтями в лицо, и плечи его — могучие, каменные плечи тряслись от рыданий, и Люди с ужасом глядели на него и молчали.

А потом толпа дрогнула, шарахнулась в ужасе, когда с безумным оглушительным ревом Каменные Плечи отнял руки от изодранного, залитого кровью и слезами лица и медленно двинулся на Хранителя:

— Ты!.. Вонючая падаль! Трупоед, нахлебавшийся гноя! — раздирающий уши рев сменился сдавленным сиплым шипением, злобным и жутким. — Не уберег... Не сохранил... Хранитель...

Каменные Плечи чуть ссутулился, рука его медленно заползла в складки укутавшей торс огромной пятнистой шкуры, напряглась, вздулась буграми мускулов, сжав невидимую рукоять...

Но случилось странное.

Хранитель не испугался, не побежал. Он даже не встал на ноги, сидел, обжигая бешеным взглядом нависающую над ним смерть, и мелкие острые зубы его щерились в усмешке, не менее злобной, чем свирепое шипение, которым давился Каменные Плечи.

Но не только злоба была в ней, в этой усмешке, было в ней и что-то еще. Что-то, чего не могло быть в этот ужасный миг.

Радость.

Каменные Плечи запнулся, умолк, недоумевая, и в наступившей тишине зазвенел голос Хранителя:

— Каменные Плечи поносил Духов. Было. Назвал их вонючими. Было. Воины слышали. Бил меня — Хранителя Оружия Духов. Воины видели. Было.

Он вскинул руки, завыл:

— Духи наказали Настоящих Людей за то, что совершил Каменные Плечи! Убейте его, убейте! И Духи простят! Чтобы камень звенел опять — убейте! Раскройте уши, вы, стоящие здесь! Духи велят вам: убейте!!!

Люди задвигались, загомонили, и гомон их стремительно нарастал и креп. Каменные Плечи спокойно рассматривал неистовствующую толпу, брезгливо морщился. Он не знал страха. Но разве это защита — бесстрашие? Разве защита те несколько воинов, что сгрудились вокруг, заслоняя от прочих, нашедших, наконец, виноватого? Мало их, верных, слишком мало... Остальные, еще вчера бездумно повиновавшиеся, хотят убить. Почти все воины — хотят. И все женщины, которые не знают охоты и боя, которые всегда, всегда верили Хранителю, а не ему — все они хотят его смерти.

А Хромой будто и не слышал озверелого рева вокруг, стоял недвижимо, глядя на все еще сжатый в руке запятнанный красным нож. Его толкали — он не замечал. Он думал. И вдруг рявкнул так громко, что услышали все:

— Нет!..

Толпа замерла. Хромой поднял голову, увидел множество обращенных к нему лиц, увидел, как глаза Хранителя вспыхнули истерической ненавистью. А Каменные Плечи скривился в мрачной улыбке, буркнул насмешливо:

— Погодите меня убивать. Пусть сперва Хромой скажет. Хромой умный. Вдруг скажет потом: «Зря убили». Как исправите? А если скажет: «Хранитель прав, убить надо было Каменные Плечи» — исправить легко. Я один, вас много — убьете быстро... — Он тихонько захихикал, довольный шуткой.

Но Хранитель взвизгнул:

— Зачем слушать лай трупоеда, если Духи велели: «Убейте?!»

И толпа снова задвигалась, забурлила в крикливом споре — слушать Хромого или не слушать? Одни говорили одно, другие — другое, но никто не мог хорошо объяснить, что же нужно делать теперь. И чем больше было разговоров, тем больше путались и злились говорящие.

Косматая Грудь ударял себя кулаками по облезлой макушке, в бессильной злобе глядя на готовую начаться драку каждого со всеми. Успокоить, заставить замолчать, заставить сделать нужное... Как? И кто может заставить? Каменные Плечи может, Хранитель может. Не хотят. Хотят перегрызть друг другу шеи. А кроме этих двоих — кто? Может быть он, Косматая Грудь? Ведь было время, когда Племя слушалось стариков. Было. Многие помнят.

Он крикнул, закашлялся, снова крикнул. Не слышат. Слабый старческий крик тонет в оглушительном гвалте множества могучих глоток. Косматая Грудь изо всех сил закусил беззубыми деснами губу, и вдруг, сквозь застилавшие глаза слезы, разглядел невдалеке неуклюжую громаду — Большой Тамтам. Лицо старика радостно сморщилось: он понял, что надо делать.

Остервенелый многоголосый галдеж смолк мгновенно, как только натянутая до каменной твердости кожа Тамтама ответила утробным гулом на немощные удары иссохших кулаков. Косматая грудь выждал несколько мгновений, упиваясь всеобщим вниманием, заговорил:

— Раньше Настоящие Люди знали: умные должны говорить, глупые — молчать и слушать. Теперь говорят все. Почему? Может быть, в Племени все стали умными? Нет. А может быть, наоборот? Может, Настоящие Люди стали глупыми, и сказать умное некому? Тоже нет. Я скажу, почему говорят все. Потому, что забыли старое. Потому, что глупые забыли, что должны слушать. А умные — что должны говорить. Я скажу: пусть говорит Хромой. Хромой умный. Странный раскрывал для бесед с Хромым закрытый для прочих рот. Так было. Хромой ходил в Долину Злых. Даже сам Странный умер, не дойдя, а Хромой — дошел, и убивал Злых Звенящим Ножом, и вернулся. И принес Нож Племени. Никто не скажет о Священном Ноже Странного лучше, чем Хромой. Пусть говорит.

И Хромой сказал:

— Духи не брали Нож. Нож украл Щенок.

Толпа негодующе взревела, но грохот Большого Тамтама снова оборвал ее рев, и в навалившееся на Людей тяжелой каменной тишине Косматая Грудь прокаркал:

— Мало сказал. Говори еще.

И Хромой заговорил опять. Он говорил медленно, путано, надолго замолкал, но никто не осмелился понукать и подгонять его. И он сказал все, что хотел, не сказал только про Закатный Камень.

А когда Хромой умолк и больше ничего не стал говорить, Косматая Грудь прохрипел:

— Войди в Святилище. Посмотри, узнай, этот ли глупый камень точил ты для Щенка?

Хромой пробыл в Святилище совсем недолго, выходя буркнул невнятно и мрачно:

— Этот.

И снова — тишина. Только частый чуть слышный плеск мелких озерных волн, да крики крылатых — далекие и печальные. А Настоящие Люди молчали, медленно, тяжело осознавая случившееся.

А потом Каменные Плечи тряхнул головой, словно отгоняя непрошеный сон, впился насмешливым взглядом в бледное лицо Хранителя, в бегающие его глаза: