Урман - Чешко Федор Федорович - Страница 81

Мечник кивнул кователю, и они беплотными тенями с двух сторон обогнули кровлю землянки.

В тот же миг Кудеслав забыл обо всем, кроме сидящего к нему боком пожилого охоронника.

Ноги властно и зло отшвырнули от себя землю, распластав бронное Мечниково тело в длинном прыжке; правая ладонь с лету накрыла губы и нос намеченной жертвы, не давая ей ни вздохнуть, ни крикнуть; пальцы левой руки впились в толстый волосатый затылок…

В следующее мгновение, уже услыхав, как негромко и сухо хрустнула голова второго стража под Ковадловым камнем, Мечник дернул головой, метя налобником шлема в макушку схваченного человека. Тот обмяк, запрокинулся навзничь, валя на себя не торопящегося ослаблять хватку напастьника.

Несколько мгновений Кудеслав и Званов наперсник выжидали.

Но все вроде бы прошло удачно и тихо. Землянки сочились все тем же безмятежным храпом.

Хвала богам, Навьим да Радуницам — удалось.

Мечник подманил Ковадла и велел ему тащить оглоушенного стража вниз, где свои родовичи и Белоконь. А сам, даже не удосужившись глянуть, выполняется ли этот его приказ, подошел к Хорсову очагу и навалил на низкий, но сытый да крепенький огонек едва ли не треть запасенного охороною хвороста.

Потом обхватил убитого младшего сторожа, подтащил ко входу в ближайшую из землянок и заткнул этот самый вход мертвым телом. Непрочной, конечно, получилась эта препона, однако же первому, кто полезет наружу, придется с ней повозиться.

Если же наружу будут не лезть, а ломиться, отпихивая друг друга…

А ведь будут!

Кудеслав вернулся к костру. Огонь креп и дичал; пламя жадно вгрызалось в обильную негаданную поживу.

Попросив прощенья у Хорса (чьи бы там руки ни выкладывали божеский знак, огонь все-таки посвящен Светодарителю), Мечник вынул из очага несколько пылающих головней и принялся совать их в кровли землянок.

Ох и быстро же занялась сухая хвоя! С ревом, треском, с яростным подвыванием… В считанные мгновения на месте земляночных кровель взвились три вервием завивающихся столба неистового синеватого пламени. Шевелящийся круг ярого света дотянулся почти до самого берега старицы. В древесных кронах загомонили просыпающиеся птицы. А ведь пламя лишь разгоралось…

Кудеслав поспешно спускался туда, где меж общинников, охвативших холм редкой прерывистой цепью, высилась белоснежная фигура опирающегося на посох волхва. Хотя нет, не была она белоснежной, фигура эта: полыхающее вражье жилье оплескивало ее то желтым, то оранжевым, то кроваво-багряным трепетным заревом.

Мечник успел добраться до середины спуска, когда на вершине холма объявились первые люди. Собственно, «первые» — это неверно. Первые оказались и последними. Всего?то и сумели вырваться из-под оборотившихся огненными вихрями кровель пятеро или шестеро. А остальные…

Остальных не было видно, зато было их очень хорошо слышно — и Мечнику, и тем, кто стоял под холмом. Страшно, невыносимо, пронзительно выли люди, проснувшиеся в чадном огне.

Да, они были врагами общине; они убивали родовичей Кудеслава; они пытались лишить племя всего добытого ценою тяжких зимних трудов; по их вине сорвалось вешнее торговое плавание; по их же вине приступала к градскому тыну мордва…

Да, во время странствий с урманами Мечнику приходилось участвовать в похожих делах и слыхивать похожие вопли…

Все правильно.

Но…

Но…

Но…

К счастью, это продолжалось недолго. Из-под кровель-костров лился в земляночные норы тяжкий белесый дым — жгучий, удушливый, смертный. Вой и визг тех, кто живьем пекся в выедающем рты и глаза угаре, сменились хрипами, надрывным мучительным кашлем… А потом осталось слышимым лишь безумное ликование пламени.

Мечник, замерший было на ярко высвеченном, голом склоне холма, вершина которого по Мечниковой же воле превратилась в огромный погребальный костер, опамятовал, лишь когда мимо него прокатился вниз, к подножию, один из спасшихся… да нет, не спасся он, а лишь на пару мгновений пережил своих угоревших собратьев.

Стоявшие под холмом Кудеславовы родовичи, которые меньше слышали, а главное, не своими руками пожгли хоть и ворожих, а все-таки живых людей, опамятовали прежде самого Кудеслава.

Тренькнула тетива, другая; весело да коротко прогудели стрелы, и едва не сбивший Мечника с ног голый мужик, вскрикнув, ткнулся лицом в поросший редкотравьем песок.

И еще один похожий вскрик донесся откуда-то с другой стороны холма. А потом еще один. А потом — пронзительный вопль, обрубившийся коротким хряским ударом отточенного железа в живую плоть.

Услыхав за спиною стремительный налетающий топот, Кудеслав отпрыгнул, крутнулся на месте, хватаясь за рукоять меча. Но меча у него больше не было.

Мимо пронеслись двое — похоже, последние из спасшихся от огня. Один в красной хазарской рубахе, второй вовсе голый, зато с топором в руках.

Кинувшись следом, Мечник заорал:

— Живьем! Одетого непременно живьем!!!

Его не услышали. Именно в этот миг с треском просела одна из кровель; к небу еще выше прежнего вскинулся чадный багровый вихрь…

А вот другой крик услыхали все оцепившие подошву холма со стороны старичного берега. Один из родовичей, повернувшись спиною к склону, отчаянно выкрикивал что-то веселое, указывая пальцем на прибрежную заросль камыша — продолжавший крепнуть пожар высветил наконец и ее.

Меж камышовыми стеблями виднелся острый вздернутый нос большого челна. За ним смутно темнел другой. Наверное, и все прочие были там же.

Вот оно, общинное достояние!

Нашли!

Возвратили!

Никто уже не помнил о ворогах. Редкая цепь общинных воинов разорвалась, оборотилась к старице. Двое-трое Мечниковых родовичей кинулись ломиться сквозь камыши, торопясь пощупать обретенные челны своими руками, — куда только подевался страх перед Болотным Дедом да железноклювыми воронами!

А два уцелевших врага добежали почти до подножья, и тот из них, кто был с топором, мчался прямиком на словно бы заснувшего Белоконя.

Выдернув из-за голенища нож, Кудеслав рванулся на помощь волхву. О топоре обезмеченный Мечник то ли забыл, то ли просто не поднялась рука взяться за хозяйственную вещь как за оружие (может, еще и горшок напялить на голову вместо шлема?!).

Он бы успел — ну, не он, так нож, готовый серой ластовицей вырваться из уже вскинутой для броска руки.

Но волхв справился сам.

Внезапно очнувшись не то от дремы, не то от каких-то тягостных раздумий, хранильник обеими руками приподнял посох, будто бы отпихнуть хотел размахнувшегося топором мужика. А через миг Мечник собственными своими глазами увидел конец волховского посоха, который выткнулся из голой спины нападавшего. Успел, значит, хранильник за время праздного ожидания снарядить посох подарком изверга Слепши…

Тем временем красная рубаха умелькнула вдоль берега старицы по направленью к реке. Вятичский воин, оказавшийся на пути беглеца, не то что ловить его не попробовал — оттолкнул даже, спеша туда, куда и почти все прочие: к челнам.

Вдогонку последнему уцелевшему ворогу бросился один Мечник.

Хазарская рубаха… Поди, не прост человек, одетый в то, что даже из Волковых мог позволить себе только сам Волк. Не прост… Боги ведают, удастся ли стрясти хоть что-нибудь путное с языка уже захваченного охоронника (которого, кстати, вполне могли упустить ошалевшие от радости братья-общинники). Удастся — не удастся… Упустили — устерегли… Плевать. Этот, в рубахе-то, наверняка знает куда как больше!

Беглец ни разу не оглянулся, однако же он наверняка слышал настигающий хруст валежника под Мечниковыми сапогами.

Слышал…

Что же с того? Босиком да без штанов даже этакой светлой ночью по лесу не больно побегаешь… Впрочем, нет — именно больно. Кудеслава и то весьма ощутимо хлестали ветви, беглеца же наверняка секли в кровь.

Обтянутая красным спина мелькала совсем близко. Мечник уже примеривался, как бы ловчей ухватить добычу, когда добыча эта вдруг резко метнулась в сторону.