Урман - Чешко Федор Федорович - Страница 78

— Лишь бы изловить, а уж расскажут они у меня все, о чем только знают. В охотку расскажут — это уж будьте уверены! — сказал Мечник и вдруг так осклабился, что видевших мороз по коже продрал.

Вот и все обговорение. Белоконь лишь спросил напоследок:

— А не думаешь ты, что на старице могут жить Волковы дружинники?

— Нет! — Кудеслав говорил, будто панцирными пластинами лязгал. — Те бы озаботились укрыть волочной след.

На самом-то деле он отнюдь не был в этом аж так уверен, но…

Но…

Нет, Мечник вряд ли смог бы объяснить словами даже себе самому, почему ему не верилось, будто во всех этих делах участвовали дружинники Волка.

Двинуться в путь без заминок не удалось.

Когда Мечник объяснил родовичам, куда и зачем предстоит отправляться, затеялся не шибко долгий, однако весьма оживленный галдеж.

— …к гиблой старице?! Ночью?! Да ведь там!..

— …всю зиму в чаще морозился да горб надрывал, добываючи мягкую рухлядь, — для чего?! Чтоб теперь с моих трудов жирела всякая…

— …а вот как долбанет по башке железным-то клювом…

— …твоему Болотному Деду в бороду наплюю! Белоконь небось управится и с чем похлеще…

— …и эта… ну, которая этот… малец… она же тоже… ведунья же… и Ковадло… этот… его, говорят, сам Зван обучал… этому… Защитят, будь надежен!

— А что твой Мечник?! Был Мечник, да весь вышел! Какой он теперь Мечник, ежели без меча?!

— …кто их видел-то? Ты, что ли, видывал щук, которые с лапами?..

— Да сам ты сопля боязливая!

— Это я сам сопля боязливая?! Это ты сам сопля боязливая!

Заметив, что спорящие постепенно разбиваются на две неравные кучки, причем тех, кто идти не хочет, только семеро или восьмеро (не так уж много — остальных-то без малого два десятка), Кудеслав мгновенно утратил всяческий интерес к перебранке. Он принялся высматривать Ковадла.

Ближний Званов подручный в перебранке участия не принимал. Он стоял чуть осторонь, с ухмылкой наблюдая за вошедшими в раж мужиками. К неслышно подобравшемуся Мечнику Ковадло обернуться не успел и ухмылочку эту свою погасить не успел тоже. Так и заклякла она у него на лице, только снисходительную веселость вмиг потеряла, превратилась в напряженный нелепый оскал.

— Ты только не мечтай от нагляда избавиться, — душевно, даже почти ласково шепнул Кудеслав в самое ухо Огнелюбова наперсника. — Ни ты, ни твои здесь не останетесь — при мне будете, на глазах. И пусть тебя, колдун-колотун, боги упасут от выдумывания какой-нибудь каверзы, понял? Ты запомни: я рядом буду. И ежели только ты или кто из твоих… ежели только… Что бы ни случилось, кто бы меж нами ни пытался встать, я тебя все едино достану. И умрешь ты не быстро — Родовым Огнищем клянусь. Веришь?

Все с той же принужденной улыбкой Ковадло выдавил:

— Зря ты. Мне такие твои слова обида обидная.

— Ничего, — оскалился Мечник. — За обиду я перед тобой повинюсь. В землю кланяться буду при ком захочешь. Только позже. Когда пойму, что напрасная она, обида-то.

Он легонько хлопнул ладонью по будто закаменевшему плечу слободского нарочитого мужа и отошел прочь.

Как ни коротка была эта беседа, но, когда Кудеслав вновь прислушался к галдежу сородичей, оказалось, что те спорят уже не о том, кто из них «сопля боязливая» и много ли толку от Мечника, который лишился меча.

Причину новой свары он разгадал, лишь когда вышмыгнувшая из толпы Векша проворно спряталась у него за спиной и стала требовать защиты от бесстыжих охальников да похабников.

Оказалось, что Белоконь велел ильменке к старице не ходить, а остаться на мысу. Ильменка, естественно, заартачилась, и тогда те восьмеро мужиков, которые тоже решили оставаться (конечно же, не из боязни, а по всяким разным другим хитромуд-рым причинам), принялись с весьма подозрительным рвеньем поддакивать Белоконевым уговорам. Те же, кто решился на поход к гиблому месту, затеяли возражать, справедливо полагая, что в этаком деле лучше иметь меж собою не двух ведунов, а если уж не трех, то хотя бы двух с половиною.

Хорсов лик уже канул с небес, закат побурел, будто неухоженная старая рана, и Мечник в конце концов махнул на Векшу рукой. Он лишь попросил волхва приглядывать за строптивицей. Самой же строптивице пообещал, что ежели она вздумает учинить какой-нибудь выбрык, то он, Кудеслав, завяжет ей уши на затылке тройным наузом.

Остающимся Мечник велел шуметь погромче и подольше да жечь побольше костров; а еще велел блюсти пуще зеницы ока мокшанских заручников. Поскольку люд подобрался не шибко надежный, пришлось скрепя сердце отлучить от уходящих мрачного верзилу Кощея. Овятичившийся хазарин, узнав, что не придется ему идти в страшные места, весьма искусно изобразил досаду и огорчение.

Когда уходящий отряд вервеницей потянулся через безлесный склон правого берега, Кудеслава внезапно догнал мокшанский старейшина. Догнал, ухватил за руку чуть ниже панцирного наплечника и спросил негромко:

— Ко гниль-озеро убредай?

Не дожидаясь, пока Мечник доморгается до смысла вопроса, старый мордвин заскрипел, будто сработавшаяся уключина:

— У гниль-озеро проживай плохой человек. Прячь себя. Дым — прячь себя, дров руби — прячь себя, охотись — прячь себя. Хороший человек прячь себя зачем нет. Мой человек ходи, смотри. Зима белый был, следы на белом прячь не моги. Плохой столько: вот, вот и вот… — Он трижды махнул костлявой растопыренной пятерней. — Я свой человек слал к твой человек, говори про плохой человек. Упряжей… Упр… Упреждай.

Кудеслав хмурился, пытаясь уразуметь смысл невнятной скороговорки.

— Ты, что ли, посылал упредить о плохих людях кого-то из наших? Так? Кого упреждали-то?

— Так, — закивал мордвин. — Тот твой человек с вами теперь убредай. Большой человек, носит сильный дубинка. Деревянный длинный дубинка, набалдашен железом. Еще жди! — Старик все не выпускал Мечника, волокся следом. — Плохой человек ямы копай. Ловилки. Ловилками себя охраняй. Смотри, где нога топтай. Уразвемел?

— Уразумел. — Кудеслав поклонился мокшанскому голове. — Сам буду смотреть и другим накажу. Благодарствую.

Он отвернулся и заспешил туда, где смутно темнели в сумерках спины уходящих сородичей.

Человек, носящий большую дубинку для сильных — тяжелую, значит, — с железным набалдашником.

Молот, что ли?

Какого же лешего старый мордвин вздумал предостерегать о чужих да недобрых людях именно Ковадла? Было бы уместней Яромира упредить или хоть Звана… И отчего это мокшанин решил загадки загадывать, вместо чтоб открыто и прямо назвать предупрежденного им человека? Неужели не знает имени? Или поопасался произнести его вслух, как боятся произносить имена страшных зверей, злых к человеку богов и… и колдунов?

Через ночной лес шли бесшумно и споро — особенно заладилась ходьба, когда на небо выкарабкалось Волчье Солнышко.

А потом лес кончился.

Начались болота.

Были они, болота эти, нестрашные, вполне проходимые; даже впервые попавшему в них человеку не составляло особого труда выискать верную тропу — чтоб и с нужного пути не уклониться, и ноги выше щиколоток не замочить.

В общем, не болота, а так себе. Болотца, в общем.

Только «нестрашные» — это если бы где-нибудь подальше. Это если идти ими не к гиблой старице.

Можно не верить россказням, можно даже потешаться над глупыми страхами — возле теплого очага в крепкостенной избе. Или, к примеру, светлой порой сидя на длинном голом мысу посреди спокойной да чистой реки. Или даже пробираясь болотными тропами к гнилому распроклятому месту… только ежели днем.

А так…

Когда под ногами чмокает, вздыхает, качается хлябь, а между тобой и нею лишь не очень-то надежное плетение травяных корней… Когда вокруг отражаются в бурой затхлой воде трупы и полутрупы деревьев — корявые, увечные, будто окаменевшие от невыносимой боли или от невыносимого ужаса… Когда мелкая, никчемная на вид (синице по брюхо) лужица вдруг коверкает и дробит отражение Волчьего Солнышка огромными пузырями, полными отвратной гнилостной вони… Когда с потревоженных тобою кустов осоки темными звенящими тучами взвивается изголодавшееся комарье, и этот звон, да еще недальние вопли не то филина, не то дразнящей его болотной нежити — единственные слышимые тобою' звуки… Кроме, конечно, чавканья под твоими и не твоими ногами; кроме невнятных проклятий да еще более невнятных приговорок, которые, может быть, и впрямь отгоняют Злых… Но это все людское, нетутошнее; это, как и ты, пришло сюда извне и, возможно, все-таки сумеет не сгинуть здесь без вести и следа…