Урман - Чешко Федор Федорович - Страница 65

Однако же решение Белоконевой купленницы освободиться от лишней одежды обернулось вовсе не к пользе. Теперь Кудеслав мог видеть, как под тонким полотном рубахи, темнеющей от пота на плечах да между лопатками, вздуваются упругие бугорки Векшиных мышц. Гибкая спина, вроде бы детская даже; и без того узкая, она немыслимым образом истончается к пояснице, а после уж вовсе немыслимо раздается в крутые, вовсе не детские бедра… В иное время могла бы она, спина эта, показаться беззащитной, беспомощной… Да что там «могла бы» — так ведь и казалось тебе, ты, железнолобый урман!

Казалось… А теперь? Узка, гибка, только гибкая узость эта способна и ношу выдержать, для многих силачей неподъемную, и друга прикрыть надежней осадного щита.

Гибка…

Гибка, да неподатлива.

Сколько бы раз еще ни захотела судьба приучить эту вот наузницу-чаровницу стелиться перед собою, столько раз и придется подминать да ломать. Вот бы не захотелось больше ей, судьбе то есть! Ведь и дураку ясно, у кого в таком приучении раньше иссякнут терпенье да силы!

Векша наконец оглянулась. А как не оглянешься? Могучий воин Кудеслав Мечник уже третий раз цепляет веслом борт челнока, словно не успевший забыть вкус материнского молока ребятенок, допущенный к гребле потехи ради… Короток был этот взгляд через плечо, но Мечник успел заметить, что исполненные недоумения Векшины глаза вмиг потеплели: небось причина неловкости Кудеслава ясней ясного распознавалась по его же лицу. И пускай. Что ж тут поделаешь, если могучий воин впрямь чувствует себя дуреющим от восторга щенком? Не твоя ли в этом вина, ты, взбалмошная ильменская белка? Не ты ли навязалась к нему в спутницы, не сама ли ты забралась на нос челнока, решив всю дорогу дразнить спутника собою? На себя теперь и пеняй, потому что ему, спутнику, вовсе не хочется грести, не хочется торопиться туда, где в нем надобность и где он обещал быть еще до светлой поры. Тебя ему хочется, только он боится, что ты примешь его за подобие прежних твоих владетелей… Нет, уж лучше горлом на собственный меч.

Кудеслав встряхнулся и ловчей перехватил весельную рукоять.

Впрямь ведь ждут, и путь еще долог, а рассвет совсем уже недалек… Придется-таки подставлять лоб под Белоконевы щелчки. И хорошо, — может, хоть толику дури вышибет из твоей головы могучий старик. Это ж лишь несколькими десятками дней раньше подумал бы кто (да хоть бы и ты сам!), что Мечник Кудеслав способен до полной потери памяти одуреть, глядя на бабью спину…

Но, говоря по чести, одуреть-то есть от чего. Дивный стан у нее, редкостный. И хорошо, что бедра столь широки, — рожать будет легко да обильно… Ладно уж, первого пусть волхву, но остальных… Да ты, леший тебя сожри, грести будешь сегодня?! Посмотрел бы кто, как у тебя челн хвостом вертит — словно блудливая шавка перед кобелем! И как только Векша терпит? Гребет за двоих, а ты ей мало что не помощь — помеха!

В два-три весельных взмаха Кудеслав выровнял челн; попросил виновато:

— Не серчай…

— За оберег-то? Боги с тобой, я же понимаю!

— Да нет, — Мечник вздохнул, — за греблю. Может, местами поменяемся?

Снова взгляд через плечо — теплый, ласковый, но в огромных Векшиных глазах неожиданно примерещился Мечнику влажный блик. Предутренний свет шалит? Или из-под весла ей в лицо брызнуло? Да вряд ли — при этакой-то ладной гребле…

— Ты не очень торопишься? — спросила Векша спустя пару мгновений. — Меняться местами — это ведь все равно придется к берегу… Вон по левой руке утес, видишь? Давай там дождемся рассвета.

Кудеслав согласился. Скоро, уже очень скоро должен был выбраться на небо Хорсов пресветлый лик; надежды поспеть на мыс-коготь к условленной с Белоконем поре уже не осталось…

Зато появилась другая надежда.

Вернее, догадка: для чего бы это Векше могла понадобиться остановка?

Нет, все-таки надежда, а не догадка; причем надежда почти что наверняка несбыточная — он сам это понимал, но…

Но согласился.

Утес (правильнее сказать, валун — огромный, подточенный речными волнами) придавил собою узкую полоску ила, отделившую от воды непролазные заросли ивняка. Выпрыгнув из челна, Векша со всех сторон обошла эту глыбу, похожую на непомерной величины гриб-головач, — даже в воду по колено залезла, чтобы и от реки осмотреть ноздреватый, поросший лишайниками и мхом камень. Именно со стороны реки хранильникова купленница обнаружила то, что, похоже, искала.

Заслышав радостный вскрик ильменки, Мечник (он отстал, выволакивая челн на сухое) лишь плечами пожал. Чего было по воде лазить, штанины мочить? Спросила бы — он бы и показал, и рассказал…

Да, Мечник знал это место и сразу понял, что такое удалось Векше выискать на обращенной к противоположному берегу стороне валуна.

Волховской знак, невесть кем и в невесть какие прадавние времена вырубленный на камне, — крест-накрест перечеркнутый круг.

Знак Хорса, светозарного бога-теплодарителя.

Как раз напротив валуна другой берег Истры, бывший в этом месте обрывистым и высоким, пропорола лощина с кремнистыми склонами, похожая на прямой и глубокий шрам от ножевого удара. В ней почти ничего не росло. Деревца и кустарники, умудрявшиеся вцепиться корнями в голый выветренный камень, корчевались талыми водами. А дальним своим концом указывала эта лощина на восток, где по утрам являет себя просыпающемуся миру лик Хорса. И каждую весну бывали такие дни, когда утром, лишь небо начинало светлеть, сквозь серость предрассветных сумерек во вспучившийся на левом берегу валун бил из устья лощины поток радостного яркого света — Хорсово златое копье, которое, в отличие от людских копий, не отнимает, а дарит жизнь…

— Будь милостив, скажи… — Векша торопливо выбрела из воды, остановилась перед Кудеславом. — Там наверху ничего нет?

— Как не быть? Жертвенник Хорсов…

— А не тяжко тебе огонь в нем разжечь? — Ильменка торопливо покосилась на противоположный берег и вновь заглянула в Мечниковы глаза. — Прямо теперь же, а?

— Какая уж тут тяжесть? Невелик труд…

Всего несколько мгновений потребовалось Мечнику, чтобы наломать в ивняке сухих веток, оторвать кусок трухлявой мертвой коры да забраться на валун (поди, в те же времена, что и Хорсов знак над водой, вырубила чья-то рука ямки-ступени на обращенной прочь от реки стороне каменного головача). Сложив принесенный хворост в закопченную колдобину-жертвенник, Кудеслав вытащил из подвешенного к поясу мешочка огниво да трут и приладился было высечь огонь, но вдруг оглянулся встревоженно, заслышав раздавшийся подле валуна негромкий вкрадчивый плеск.

Векшина одежда кучкой валялась у берега, а сама ильменка, оказывается, прыгнула в воду и теперь раз за разом окуналась, будто бы торопясь смыть с тела какую-то невидимую постороннему глазу липучую погань.

Слабый голубоватый дымок потянулся к небу от сложенного в жертвенник хвороста. Мечник отложил огниво и принялся осторожно вздувать уцепившуюся за трут жаркую искру. Та, помедлив, крохотным язычком потянулась к более вкусной еде, лизнула… И через миг слабое, но веселое пламя радостно захрустело мертвой древесной плотью.

Мечник выпрямился и остолбенел. Занятый костерком, он не углядел, когда Векша взобралась сюда, на валун. Всего в шаге… да нет, ближе, совсем рядом — лишь только вздохнет поглубже, и коснется тебя высокой упругой грудью, на самом кончике которой смешно повисла прозрачная капля…

Он ни за что не совладал бы с собой. Никакие слова бы не удержали, никакие крики и просьбы — даже ее слова, крики и просьбы. Однажды уже могло случиться такое, но тогда Мечника обессилила хворь, а теперь…

Теперь он шарахнулся прочь, едва не упав с валуна. Потому что успел заметить, как внезапно заледенела чистая синева Векшиных глаз. А может быть, это ему лишь примерещилось?

Может быть.

Только проверять не хотелось.

Мечник не утратил равновесия лишь благодаря Векше — ильменка схватила за рукав, оттащила от края. И тут же отдернула руку, словно бы обожглась. И сказала, глядя не то под ноги, не то на разгорающийся жертвенный очаг: