Ржавое зарево - Чешко Федор Федорович - Страница 25

— Жежень, ты, что ли? — раздумчиво сказала она. — Не узнала даже…

От ее спокойного полусонного голоса парень и сам вроде бы начал успокаиваться. Во всяком случае, та часть сотрясающей его лихоманочной дрожи, которая происходила не от знобкой мокрети, вроде как попустила, развеялась.

— Хозяина мне, — терпеливо повторил Жежень.

— Знамо дело, что не меня.

Поди, только Корочун да сама эта вот сероглазая красавица тридцати либо чуть поменее годов знали, кем она приходится волхву-хранильнику Идолова Холма и Навьего Града. Может, она хранильникова вдовая дочь, а может… Все может быть, поскольку волосы она всегда покрывает по-бабьи, а волхва зовет хозяином, что прилично и дочери, и жене, и кощее-купленнице, и кому угодно еще.

— Знамо дело, что не меня, а хозяина. — Корочунова словно бы дразнила Жеженя нарочитой неторопливостью. — Только он теперь в хлеву: доит коз и, верно, наставляет Остроуха — все как всегда. А ты… — Женщина вновь смерила позднего гостя ощупывающим взглядом. — Ты покуда зайди, посиди у очага. Я воды согрею, обмоешься. И рубаху дам, а свое ты лучше сыми… Или, может, горячего похлебаешь? Там от вечери осталось…

Она подвинулась, открывая взору Жеженя соблазнительно светлое и теплое нутро не по-людски просторного жилья.

Но Жежень на соблазн не поддался.

Тихонько застонав, он встал, повернулся спиной к манящему очажному зареву и, судорожно хватаясь свободной рукой за резные столбики-опоры навеса, укарабкался прочь, под открытое небо, под скучный холодный дождь.

— Куда?! — крикнула вслед ему женщина. — Ну, давай уж я сама схожу за хозяином!

Парень даже не оглянулся.

Козье жилье было обустроено десятках в семи шагов от людского. И это еще по Корочуновым меркам считалось рядом — к примеру, стайня даже не была видна от волхвовской обители, а волхвовы псы-сторожа вообще чуть ли не по всему холму нор себе накопали. Любой другой хозяин заопасался бы содержать скотину и — тем более! — охоронных собак на этаком удалении от своего обиталища, но Корочун, конечно же, не боялся ни людей, ни зверья, ни нежити. А вот его самого иногда можно было испугаться нешуточно. Многие так и делали.

Что ж, кажущаяся беспечность жизни хранильника, разбросанность его хозяйства — все это было Жеженю привычно. Вот только удивило парня, что ни один из сторожевых псов ни на миг не показался ему на глаза. Как правило, два-три (а то и поболее) непременно крутились под ногами. Без лая, конечно, — умные псины давно уже научились признавать в Жежене хозяйского друга. Однако всякий раз еще на дальних подступах к Корочунову жилью — где-нибудь у вышней окраины Навьего Града — обязательно выбегали навстречу, вроде как поздравствоваться и бдительностью своей щегольнуть. А нынче будто повымирали…

Корочун действительно доил козу и действительно наставлял своего выученика.

Уже подойдя вплотную к пятну мотающегося на сквозняке желтого лучиночного мерцания, обозначившего собою распахнутый вход в хлевец, Жежень невольно замялся. И дело, пригнавшее к волхву, показалось вдруг парню глупым, из мизинца ноги высосанным, и вломиться этак вот нахрапом в Корочуновы наставленья было совершенно немыслимо.

Пришлого, кажется, не заметили. Во всяком случае, стоявший спиною ко входу Остроух не оглянулся, а Корочун (лишь через мгновенье-другое Жежень углядел наконец яркий отсвет лучинного огонька на стариковой лысине, еле видимой над спинами сбившихся в кучу коз) все так же раздумчиво, вроде бы даже душевно говорил:

— Всего-то ведь и надо тебе обучиться двум пустяковинам: слушать не перебиваючи и думать прежде, чем говорить вслух. Разве же это трудно? Вовсе нет. Так, может, ты просто глупый? Может, мне таки отослать тебя? Ведь как же ты надеешься постичь премудрости волхвования, ежели по сию пору не способен развить в себе наипростейшие качества? А?

Шибче прежнего затрепетало пламя стиснутой в Остроуховых пальцах лучины, мотнулись по глухим безоконным стенам хлевца черные тени…

— Молчишь? — заговорил истомившийся безмолвием Корочун. — Это ты правильно, потому как возразить тебе нечего. А отослать я тебя всенепременнейше отошлю, поскольку наука в твоей голове держится не крепче, нежели водица в дерюжной торбе. Ведь вот пришел человек… За версту несет от него потом, кровушкой… Страхом… Пришел и встал у тебя за спиною, а ты его не почувствовал. Козы, небось, вон еще когда всполошились! Получается, что ты глупее козы? Получается, что мне лучше на козу святилище оставить — спокойней будет, чем на тебя?

— Да почуял я! — страдающим голосом протянул Остроух. — Жежень это. Он еще в избу дрючком ломился, тебя спрашивал, а Любослава его сюда… А что до отослать меня обратно… Ну, отошли! Только именно уж обратно — туда, отколь выволок! — Он вдруг хихикнул с неожиданным дерзким ехидством. — Кому хуже-то обернется?

Отсвет на блескучей Корочуновой макушке дернулся.

— Окороти язык! — рассвирепел было волхв, однако через миг, словно бы напрочь забыв об Остроуховой дерзости, сказал с усмешкой: — Почуял, значит, Жеженя… Значит, ты все-таки не глупее козы. Есть чем гордиться…

Козы, толкаясь да запрокидывая рогастые головы, шарахнулись в стороны, и волхв с натужным кряхтением поднялся на ноги. Остроух спешно метнулся к старику. Метнулся, привычно изогнул спину, подставляя плечо под ищущую опоры Корочунову руку — помимо прочего хранильников выученик еще и обязанности посоха исполнял.

Распихивая коленями скотину, Корочун с Остроухом пробрались к выходу из хлева и остановились перед словно прилипшим к стене Жеженем. Ох же и зрелищем была эта пара! Оба равного незавидного росточка, оба тощи да худосочны, только один усох от дряхлости, а второй костлявою своей неуклюжестью напоминает полугодовалого щенка. Оба одинаково ряжены в беленые рубахи, штаны да онучи и в постолы из некрашеной (то есть опять-таки белой) сыромятины. У одного буйные, цвета трепаного льна, кучери, а вместо усов да бороды реденькое подобье спелого мха. У другого плетенные в косицы усы и пышная борода свисают ниже груди сгустком ледяной чистоты, на голове же блохе схорониться негде — лишь возле оттопыренных ушей пробивается какая-то пегая замшелость… И эта лысая, как девичий зад, голова перехвачена витым красным шнурком, с которого меж прозрачных бровей свешивается желтоватый медвежий зуб. А у Остроуха нечесаные да неподвязанные патлы в самые глаза забираются…

Глаза…

Вот они-то, пожалуй, всего занятнее смотрятся, когда Корочун с захребетником своим рядом стоит, плеч-о-плеч.

Цветом у обоих глаза одинаковы — вот и все сходство.

У дряхлого старца словно бы осколки яркой весенней зелени запутались в густых да хватких паутинках морщин. И помимо живости да детского ко всему интереса светится в них что-то такое, чему в людском языке и названья-то не придумано.

Ох и долго же Корочуну суждено маяться с выучеником своим, прежде чем у того под ресницами забрезжит что-либо похожее!

Разглядывая Жеженя, хранильник склонил голову к плечу и как-то по-особенному вывернул шею, сразу сделавшись похожим на облезлую птицу.

— Значит, говоришь, до того скорая надобность у тебя, что даже в тепле меня дождаться не мог — сюда притащился? — наконец продребезжал волхв.

Жежень хотел было сказать, что, во-первых, ничего он не говорил, во-вторых, насчет обогреться у очага он уже передумал, в-третьих…

Нет, ничего этого парень не стал говорить.

Он вообще ничего не стал говорить, а просто кивнул.

— Ну что ж…

Корочун легонько отпихнул от себя выученика, вздохнул:

— Ступай-ка, Остроуше, снеси молоко в избу да скажи Любославе, чтоб сразу же дите напоила… А сам ты сюда сухую рубаху мою какую-нибудь принеси, да оленью зимнюю шкуру, да хлебец — гостюшка наш, поди, не вечерямши из дому стреканул… И еще пару лучин прихвати: беседа наша с ним, кажись, долгонькой получится. Сделаешь все, и можешь спать до утра. Ну, понял, что ли? А коли понял, так и ступай, не мешкай!

Остроух вышел.