Посланник Бездонной Мглы - Чешко Федор Федорович - Страница 41

– Так, может…

– Нет уж, хватит с тебя! – Ларда шмыгнула носом и отвернулась. – Я устала, и пить хочу, и вообще надоело.

Леф немедленно стал выбираться из своего ложа, но девчонка с пренебрежительным фырканьем повалила его обратно.

– Да лежи ты, огорченье родительское! Сама я, что ли, воды в вашей хижине не найду? Будто бы это кто-то другой ее матери твоей из колодца таскает…

Она уже тянулась к занавешивающему вход пологу, когда Леф тихонько спросил:

– А, к примеру, меня Нурд в ученики взять согласится?

Ларда не ответила, не обернулась даже. Она только запнулась на миг, и спина ее как-то напряглась, съежилась, словно девчонка вдруг испугалась удара по лопаткам наотмашь. Потом, так и не оглянувшись, Ларда аккуратно отодвинула полог и скрылась в хижине. Она довольно долго была внутри (гораздо дольше, чем требуется, чтобы подойти к корчаге с водой и убить жажду), а когда наконец выбралась во двор, лицо ее было мокрым.

– Умылась, – коротко пояснила Ларда, примащиваясь рядом с настороженно засматривающим ей в глаза Лефом. Несколько мгновений она молча утирала ладонями щеки, отплевывалась от стекающих на губы крупных прозрачных капель. А потом, когда Леф не без облегчения вообразил, что вопроса его девчонка то ли не расслышала, то ли не поняла, Ларда спокойно обернулась к нему и проговорила сипловато, но очень внятно:

– Если ты вздумаешь набиваться к Витязю, я в тот же день с Серых Отрогов спрыгну. Головой вниз. На камни. Понял?

Леф судорожно сглотнул невесть откуда взявшуюся во рту вязкую горечь. Он попытался притронуться к Лардиному колену, но девчонка отшатнулась, будто бы ее не кончиками пальцев коснулись, а углем прижгли.

– Может, ты врал, когда говорил, что хочешь быть моим выбором? Скажи: врал?

Леф отчаянно замотал головой.

– Тогда почему?.. – Голос Торковой дочери задрожал и сорвался.

– Потому что если в Мире не останется Витязя, то всем будет плохо.

Ларда с присвистом втянула воздух сквозь накрепко сжатые зубы. Леф было решил, что девчонка не может выдумать убедительных слов и собралась кусаться, но, осторожно заглянув в ее напряженное лицо, оторопел. Такими огромными стали эти потемневшие до головокружительной черноты глаза, столько мучительной взрослости успело поселиться в них за краткие мгновения их разговора… Так кто же должен теперь убеждать, успокаивать, оправдываться? Она?! Как бы не так…

Но вот Ларда заговорила, и голос ее был на удивление спокоен. Нет-нет, она и не думала спорить – она просто объясняла:

– О том, что будет со всеми, пускай себе думают все. А я – нехорошая, злая – хочу думать только о том, что будет с тобой и со мной. И если ты пойдешь к Витязю, я непременно сделаю то, что обещала. Чтоб тебе ничто не мешало думать обо всех, чтобы всем было хорошо и чтобы мне не было плохо. Так ты пойдешь?

– Нет, – в Лефовом горле словно застряло что-то – звук не сумел родиться, лишь немо шевельнулись искусанные, потрескавшиеся губы. Но Ларде хватило и этого.

– Тогда клянись, – потребовала она.

– Чем?

– Моей жизнью. Так и говори: «Если обману, то пусть Торкова дочь Ларда околеет в то же мгновение».

– И еще добавь, что у Ларды этой в голове скрипуны водятся, – раздался вдруг над самым ухом вздрогнувшего Лефа знакомый дребезжащий голос. – Обязательно добавь такое, чтоб от твоего вранья по недоразумению какая-нибудь другая Ларда не померла – умная. Дети, дети, да разве ж такими страшными словами можно играть?

Гуфа подобралась так неслышно, будто не ногами пришла, как это у людей заведено, а прямо вот тут, рядом, вылепила себя из ветра и пустоты. Но, конечно же, старуха объявилась на Хоновом дворе самым обычным путем – через перелаз. Просто Ларда и Леф были слишком заняты собой и друг другом. Так случайный прохожий иногда успевает схватить в каждую руку по иглоносу, когда они, встопорщив огненные шейные перья, с отчаянным писком выясняют среди камней свои весенние иглоносьи отношения. Причем пойманные крылатые самозабвенно рвутся из человечьих пальцев вовсе не ради сбережения жизни, а в надежде закончить прерванный спор. Совсем как Ларда, которая, даже не успев толком осознать, что рядом с ней очутилась именно Гуфа, заторопилась жаловаться на вконец изветшавшего умишком незнающего щенка, который удумал Мгла знает ради кого поперек себя выворачиваться, а на тех, кому он по-настоящему дорог, хочет плевать слюной.

Ведунья слушала не перебивая, покачивала головой, хмуро взглядывала на Лефа. Когда же девчонка наконец умолкла, старуха совершенно не ко времени буркнула:

– Меняла приехал.

Ларда опешила. Она-то, видя Гуфину реакцию на рассказанное, ожидала, что та сейчас же примется ругать глупого (может быть, даже побьет) и прикажет немедленно выкинуть из головы вздорную затею! А старухе, видите ли, меняла важнее парнишкиной судьбы. Хворая, что ли?

Ведунья с мрачной насмешливостью изучала вытянувшееся Лардино лицо.

– Ну, что молчишь? Скрипуном подавилась? Я говорю: меняла приехал. Тот самый. Не понимаешь или прикидываться решила?

Ларда молчала. Гуфа вздохнула, обернулась к хлопающему глазами Лефу:

– Видать, все-таки не понимает выборщица твоя будущая, что за напасть приключилась. И ты не понимаешь. Но тебе-то простительно, а вот ей… Ладно уж, хватит тебе таращиться – глаза вывихнешь. Сейчас объяснять буду.

Ведунья, кряхтя, приладилась сесть где стояла (Леф успел подсунуть под нее снопик поувесистее), с тихим шелестом потерла ладонь о ладонь…

– Это ведь я о том меняле говорю, что в конце нынешней зимы с Ларды твоей за нож круглорога взял, да еще и прибавку такую выторговал себе – лопатой по брюху. – Гуфа обращалась исключительно к Лефу, словно Торкова дочь не рядом сидела, а, скажем, на Лесистом Склоне хворост выискивала. – Чуть не околел он тогда от прибавки этой… Ну да ничего. Бездонная к пакостникам милостива – отморгался меняла от погибели своей, кровью отхаркался. Ожил. И добыча девкина не пропала. Мясо Куть забрал в оплату за содержание хворого да уход, а шкуру меняле оставил, не пожадничал. И то сказать, зачем Кутю шкура? Он же не скорняк… Путного скорняка, которому такую хорошую шкуру доверить можно, в Долине и нету, а дальнему отдавать даже для Кутя накладно. Опять же, корчмарю с менялой ссориться не с руки… Вот и осталась она у менялы, шкура-то… Мне бы, кочерыжке трухлявой, ее за лечение взять, так нет же, на патоку польстилась… Уже и жевать нечем, и глотать не во что, а ей, вишь, сладенького – язык заплесневелый тешить… Но кто мог знать, каким боком оно все вывернется?! Что же, по каждой пустяковине прикажете ведовство затевать? Этак на серьезное дело вовсе никаких сил не останется…

Старуха нахохлилась, забормотала что-то почти не слышное. Заинтересованно вслушивающийся Леф разбирал только бессвязные обрывки: «…не родился еще для судьбы обманщик…», «…этак ли, иначе – все к тому же концу придет, так есть ли прок в суете?..», «…незнание лучше…», «…малость затронешь – главное потом стократно больней ударит…».

Это продолжалось не слишком долго. Уже через несколько мгновений Гуфина речь опять стала разборчивою и связной.

– Вот он и приехал теперь. И накидку привез, в которую и та самая шкура вделана. Редкая, хорошая шкура, и скорняка подыскал меняла хорошего. Богатая накидка получилась, узорная, теплая да просторная. Только – вот ведь беда! – на подобную роскошь в наших убогих местах мало кто расщедриться может. Как бы даже не один-единственный человек в Долине оказался способен решиться такое себе позволить… – Ведунья неожиданно уткнулась тяжким, будто копье, взглядом в девчоночье лицо. – Не знаешь, Ларда, кто он, человек этот? Не знаешь… Ты много чего не знаешь, глупая Ларда. Например, что послушники на каждую тварь из жертвенного стада знак особенный ставят. Ну, просто выжигают каленой медью клеймо – так вроде и не видать, а с изнанки даже слепой приметит… А мы-то, мы-то: «Ай да девка! Круглорога дикого завалила!» Как же, дикого… Ты, может, думаешь, Устра тебе простит, что Фасо его целый зимний день голого вокруг заимки гонял? Ты, Ларда, зря так думаешь…