Посланник Бездонной Мглы - Чешко Федор Федорович - Страница 29

Он наконец-то снизошел взглянуть на Лефа и добавил:

– Я достаточно сказал тебе. Достаточно. Думай. Когда новое солнце выберется из-за скальных вершин, я буду в корчме. Приходи и спой мне еще. Если увижу, что ты хоть что-нибудь понял, то стану тебя учить.

Мурф замолчал. Он, наверное, ждал ответа, может быть, даже благодарности, но не дождался. Леф не мог выдавить из себя ни единого слова. Только не речи Точеной Глотки были тому причиной, а внезапное видение: земля, одетая в непостижимо гладкий камень, и он пытается подняться с этого камня, оттолкнуть его, и веки закипают слезами злобной обиды на себя и на все вокруг… А вокруг – крепнущий издевательский хохот, а над головой нависает кто-то огромный, поигрывающий не виольным лучком – шипастой дубинкой; и взблескивающие на солнце капли прозрачного пота стекают по его подбородку, срываются на вздувающуюся каменными мышцами грудь, на землю, одетую в камень… Встать, нужно суметь встать!.. И Лефовы пальцы крепче впиваются в рукоять голубого клинка. Проклятого клинка. Оружия бешеных.

Давно ушел к своему шатру Мурф, разбрелась толпа слушавших, а Леф все сидел, не отнимая ладоней от лица. Раха, едва ли не последней оторвавшаяся от меняльных телег, зазывала его вместе идти домой – даже не пошевелился, словно и не к нему обращались. С немалым трудом удалось отиравшейся поблизости Ларде уговорить встревоженную бабу отстать от парнишки да отправляться в хижину одной (дескать, Хон и Нурд обещали вскорости подойти, и тогда они втроем приведут к ней Лефа).

День сломался на убыль. Солнце переполовинило себя зубчатым скальным гребнем, долину испятнали густые тени. Только тогда Ларда отважилась подойти, присесть рядом. Она не могла уразуметь, отчего Леф так огорчается. Ведь все получилось хорошо, и его мечта попасть к Мурфу в ученики, похоже, сбудется… А что посмеялись над ним – разве это повод для горя? Он обычно и сам не прочь посмеяться…

Но Ларда не успела ни потормошить Лефа, ни выспросить, ни постараться утешить его, потому как и впрямь подошли Витязь, и Хон, и Торк, да еще Гуфа с ними.

Несколько мгновений они стояли молча, рассматривая Лефа, потом Нурд, переглянувшись с прочими, шагнул вперед. Нет, он не стал выспрашивать и утешать, он просто взял парнишку за плечо и осторожно, не потревожив рану, поднял на ноги. Тот затрепыхался, попытался вырваться – не получилось. А Нурд выговорил, кривясь:

– Кончай выть, ты, воин. Тебе не скулить бы теперь – радоваться надо.

Леф обмяк в пальцах Витязя, захлопал глазами:

– Почему?!

– Вовсе ты глупый еще, – сказал Нурд сожалеюще. – Ну да ничего. Поумнеешь со временем. Так? – обернулся он к Хону.

Тот кивнул. И Торк тоже закивал: «Поживет – поумнеет». А Гуфа улыбнулась, глядя на ошарашенного парнишку:

– Думаешь, Мурф тебя за то изругал, что песня твоя плохая? Ты, Леф, зря так думаешь. Соперника он в тебе углядел, перетрусил – вот и набросился, уверенности лишить хотел. И учить тебя выдумал, чтоб умение твое изувечить. Обкорнать, чтоб был ты во всем ему подобен, только хуже. Вот оно дело-то в чем, глупый маленький Леф…

– И петь к нему завтра не ходи, – добавил Торк. – Пускай сам приходит, ежели имеет к тебе интерес.

Нурд отчаянно замотал головой:

– Нет, так нельзя. Коли желает воином быть, так пускай приучается не бегать от врага. Пойти должен, и должен такое спеть, чтоб Мурф бороду свою сожрал с блестяшками вместе. Ведь так, Хон?

Хон снова кивнул.

– Только пусть сперва нам споет, – сказал он, поразмыслив. – А уж мы присоветуем, чем получше допечь Точеную Глотку.

По мере того как парнишка осознавал услышанное, лицо его светлело, даже подобие слабой улыбки обозначилось на губах. И когда Ларда заявила, что устал он слишком, что повязка у него опять промокла, и она, Ларда то есть, никакой игры не позволит, Леф с таким испугом вцепился в свою виолу, что Торкова дочь сразу умолкла, только сплюнула от досады. Не драться же, в самом деле, с пораненным… Вот когда выздоровеет – тогда дело другое…

Леф сел, задумался, глаза его сделались тусклыми, на побелевшем лбу выступил пот, словно от невесть каких усилий. Видать, рана все же очень его беспокоит… Хон шагнул к сыну – запретить, отобрать виолу, но странно напрягшаяся Гуфа поймала его за накидку, прошипела: «Не смей».

И снова зажурчали струны певучего дерева:

Леф замолчал, приподнял голову, и ведунья торопливо спросила:

– Ты это прямо сейчас выдумал или давно уже?

Не дождавшись ответа, Гуфа обернулась к Нурду, забормотала:

– Его память жива, только спит. Больше всего помнят руки – почти все, что прежде умели, даже напевы, которые когда-то приходилось играть. Ты, небось, думаешь, будто виолы только у нас есть? Зря ты так думаешь! Виола поможет рукам разбудить голову, а я помогу виоле. Хвала Бездонной, наконец-то в Мир вышел певец…

Она еще долго что-то шептала (не для Нурда и тем более не для других – для себя). К шепоту ее никто не прислушивался. Не потому, что неинтересно, а потому, что Гуфа всегда так. Ей сперва надо свою догадку себе самой растолковать, а потом она и другим расскажет. Или не расскажет – это уж как сочтет нужным. Но все знают: то, что Гуфа Гуфе говорит, никто, кроме Гуфы, уразуметь не способен.

Ларда, к примеру, и не пыталась; она приставала к Лефу:

– А почему мосты горят? И почему за спиной? Тебе снилось, будто ты от пожара убегаешь?

– Да нет же! – Леф кривился, мотал головой. – Не снилось мне ничего такого. Это выдумка, вроде притчи. А мосты горят – значит, вернуться назад уже никак нельзя. Может, тот, который во сне, сам поджег – вроде как запретил себе возвращаться.

– Значит, плохой он. – Ларда неодобрительно поджала губы. – Самому мост не нужен, так взял и сжег. А люди пускай вплавь перебираются, ежели на тот берег охота – так, что ли? И зачем же много мостов жечь? Дорога-то все равно одна, и речек только три в Мире… Ежели он своими желаниями править не может, так и сжег бы самый последний, а прочие бы не трогал.

Леф застонал в отчаянии, но Ларда не унималась:

– А почему «с давних лет»? Не может такого быть, ты же только зимой появился.

– Ну я же сказал: выдумка это!

– А что такое «клей»?

– Это вязкое такое, густое, липкое. Отец из смолы, рыбьей шкуры да старых костей варит, чтоб деревяшки скреплять.

– А что такое «кресты»? И почему они гниют?

– Кресты… Ну, крестовины… – Леф сорвал две травинки, сложил. – Вот это – крест. А гниют потому, что старые, не следит за ними никто.

– Не бывает такого над могилами. – Ларда возмущенно пожала плечами. – Нельзя над телами тех, кто на Вечной Дороге, всякую пакость ставить, да еще за могилой не следить. Мгла такого не прощает.

– Ну что ты пристала, будто волосина к языку? – Леф уже чуть не плакал. – Не знаю я ничего, отстань!

– А вот я, кажется, знаю, что это за кресты такие. – Нурд помрачнел. – Ты, наверное, песню эту завтра не пой, а то еще кто-нибудь догадаться может. Как бы не приключилось плохое…