На берегах тумана - Чешко Федор Федорович - Страница 41

— Нет, — в Лефовом горле словно застряло что-то — звук не сумел родиться, лишь немо шевельнулись искусанные, потрескавшиеся губы. Но Ларде хватило и этого.

— Тогда клянись, — потребовала она.

— Чем?

— Моей жизнью. Так и говори: «Если обману, то пусть Торкова дочь Ларда околеет в то же мгновение».

— И еще добавь, что у Ларды этой в голове скрипуны возятся, — раздался вдруг над самым ухом вздрогнувшего Лефа знакомый дребезжащий голос. — Обязательно добавь такое, чтоб от твоего вранья по недоразумению какая-нибудь другая Ларда не померла — умная. Дети, дети, да разве ж такими страшными словами можно играть?

Гуфа подобралась так неслышно, будто не ногами пришла, как это у людей заведено, а прямо вот тут, рядом, вылепила себя из ветра и пустоты. Но, конечно же, старуха объявилась на Хоновом дворе самым обычным путем — через перелаз, просто Ларда и Леф были слишком заняты собой и друг другом. Так случайный прохожий иногда успевает схватить в каждую руку по иглоносу, когда они, встопорщив огненные шейные перья, с отчаянным писком выясняют среди камней свои весенние иглоносьи отношения. Причем пойманные крылатые самозабвенно рвутся из человечьих пальцев вовсе не ради сбережения жизни, а в надежде закончить прерванный спор. Совсем как Ларда, которая, даже не успев толком осознать, что рядом с ней очутилась именно Гуфа, заторопилась жаловаться на вконец изветшавшего умишком незнающего щенка, который удумал Мгла знает ради кого поперек себя выворачиваться, а на тех, кому он по-настоящему дорог, хочет плевать слюной.

Ведунья слушала не перебивая, покачивала головой, хмуро взглядывала на Лефа. Когда же девчонка наконец умолкла, старуха совершенно не ко времени буркнула:

— Меняла приехал.

Ларда опешила. Она-то, видя Гуфину реакцию на рассказанное, ожидала, что та сейчас же примется ругать глупого (может быть, даже побьет) и прикажет немедленно выкинуть из головы вздорную затею! А старухе, видите ли, меняла важнее парнишкиной судьбы. Хворая, что ли?

Ведунья с мрачной насмешливостью изучала вытянувшееся Лардино лицо.

— Ну что молчишь? Скрипуном подавилась? Я говорю: меняла приехал. Тот самый. Не понимаешь или прикидываться решила?

Ларда молчала. Гуфа вздохнула, обернулась к хлопающему глазами Лефу:

— Видать, все-таки не понимает выборщица твоя будущая, что за напасть приключилась. И ты не понимаешь. Но тебе-то простительно, а вот ей... Ладно уж, хватит тебе таращиться — глаза вывихнешь. Сейчас объяснять буду.

Ведунья, кряхтя, приладилась сесть где стояла (Леф успел подсунуть под нее снопик поувесистее), с тихим шелестом потерла ладонь о ладонь.

— Это ведь я о том меняле говорю, что в конце нынешней зимы с Ларды твоей за нож круглорога взял, да еще и прибавку выторговал себе — лопатой по брюху. — Гуфа обращалась исключительно к Лефу, словно Торкова дочь не рядом сидела, а, скажем, на Лесистом Склоне хворост выискивала. — Чуть не околел он тогда от прибавки этой... Ну да ничего, Бездонная к пакостникам милостива — отморгался меняла от погибели своей, кровью отхаркался. Ожил. И добыча девкина не пропала. Мясо Куть забрал в оплату за содержание хворого да уход, а шкуру меняле оставил, не пожадничал. И то сказать, зачем Кутю шкура? Он же не скорняк... Путного скорняка, которому такую хорошую шкуру доверить можно, в Долине и нету, а дальнему отдавать даже для Кутя накладно. Опять же корчмарю с менялой ссориться не следует... Вот и осталась она у менялы, шкура-то... Мне бы, кочерыжке трухлявой, ее за лечение взять, так нет же, на патоку польстилась... Уже и жевать нечем, и глотать не во что, а ей, вишь, сладенького — язык заплесневелый тешить... Но кто мог знать, каким боком оно все вывернется?! Что же, по каждой пустяковине прикажете ведовство затевать? Этак на серьезное дело вовсе никаких сил не останется...

Старуха нахохлилась, забормотала что-то почти не слышное. Заинтересованно вслушивающийся Леф разбирал только бессвязные обрывки: «...не родился еще для судьбы обманщик...», «...этак ли, иначе — все к тому же концу придет, так есть ли прок в суете?..», «...незнание лучше...», «...малость затронешь — главное потом в сто раз больней ударит...».

Это продолжалось не слишком долго. Уже через несколько мгновений Гуфина речь опять стала разборчивой и связной.

— Вот он и приехал теперь. И накидку привез, в которую и та самая шкура вделана. Редкая, хорошая шкура, и скорняка подыскал меняла хорошего. Богатая накидка получилась, узорная, теплая да просторная. Только — вот ведь беда! — на подобную роскошь в наших убогих местах мало кто расщедриться может. Как бы даже не один-единственный человек в Долине оказался способен решиться такое себе позволить... — ведунья неожиданно уткнулась тяжким, будто копье, взглядом в девчоночье лицо. — Не знаешь, Ларда, кто он, человек этот? Не знаешь... Ты много чего не знаешь, глупая Ларда. Например, что послушники на каждую тварь из жертвенного стада знак особенный ставят. Ну, просто выжигают каленой медью клеймо — так вроде и не видать, а с изнанки даже слепой приметит... А мы-то, а мы-то: «Ай да девка! Круглорога дикого завалила!» Как же, дикого... Ты, может, думаешь, Устра тебе простит, что Фасо его целый зимний день голого вокруг заимки гонял? Ты, Ларда, зря так думаешь...

Гуфа в сердцах махнула рукой, замолчала, потупилась. Леф, ничего толком не уразумевший, растерянно поглядывал то на нее, то на Ларду. А Ларда, похоже, уразумела все.

— И что же теперь будет? — спросила она хрипло.

— Хорошего теперь ничего не будет, — ведунья так внимательно рассматривала свои изломанные черные ногти, словно впервые их увидала. — Устра суда потребует — вот что будет.

Ларда презрительно фыркнула:

— Да отдаст ему родитель этого вонючего круглорога! Ну, еще выпорет, конечно... Так что мне, впервые, что ли?

— Больно ты, девка, храбра! — медленно закачала головой Гуфа. — Дело ведь не в круглороге, дело в оскорблении Бездонной — вот как они скажут. И уж тут тебе одной поркой родительской не отстрадаться, нет. Могут права выбора лишить, чтоб не плодились нарушители обычая, могут не одну скотину, а все Торково достояние для возмещения содеянного на заимку взять. А еще могут потребовать, чтобы какой-либо парень за тебя в послушники пошел — провинность твою замаливать. Ты же девка, тебе на заимке жить не положено... Вот и скажут: «Тот, кого Бездонная выбором удостоит...» А кого она удостоит? Объяснять?

Девчонка посерела.

— Что же мне делать? — Лардин шепот был еле слышен. — Может, в горы уйти?

Старуха снова потупилась.

— Пока не надо. — В голосе ее Лефу почудилось нечто совсем уже странное. Извиняется она, что ли? — В горы, возможно, и придется (и не только тебе), но с этим спешить не следует. Пока пусть все своим чередом идет. Вдруг да управимся? — Гуфа повздыхала, а потом застонала внезапно, словно болело у неё. — Вот ведь некстати, ну до чего некстати все это! Нурд-то к Предстоятелю поехал, Амдово тело повез показывать... Ведь может так выйти, что Амду из-за отсрочки с захоронением Вечная Дорога не откроется, и ради чего же все? Теперь послушников на испуг не возьмешь, у них теперь белый орех под полой запрятан... Ну зачем тебе нож этот на глаза подвернулся, Ларда?

Торкова дочь пусто глянула на ведунью:

— Может, мне надо себя убить?

Вот тут-то старуха разъярилась по-настоящему:

— У тебя что, в голове древогрызы завелись? Одной провинности мало, новую совершить захотела? Нет, скажи, ты и впрямь хочешь еще хуже сделать, да? Если так — давай, режь себя! Прыгай на камни! Только вниз лбом не прыгай — камни сломаешь... Ну почему же ты глупая такая, Ларда? Хуже Вечного Старца — у того, говорят, в голове пусто, а у тебя там дурость на дурости! Уж лучше бы ты язык свой откусила да съела, чем беду подманивать... Убьет она! Ты уже одного человека успела убить, хоть и век твой плевка короче. Думаешь, погубили бы Истовые Фасо, если бы Устра не постарался сквитаться с ним за неправедную обиду? Ты зря такое вообразила, маленькая глупая Ларда! Зря! Из-за тебя Фасо умер, считай — ты убила. А ведь он не бешеный был — человек, хоть и плохой. Одно дело — убить в схватке, обороняя себя (а лучше — других), но когда вот так, по глупости, Мгла знает кого... Э, да что толку мне с тобой говорить, с несмышленышем!